Настал час прощаться с родиной, с любимыми родителями, с братьями, сестрой, кузенами и кузинами. Принцессе предстоял путь в далекую, суровую страну, где ее мужем будет этот чужой, хмурый мальчик.
Венчание закончилось, началось празднество.
Король Английский решил продемонстрировать шотландцам, как он богат и могуществен. Пусть оценят по достоинству оказанную им честь.
Свадебные торжества совпали с Рождеством, поэтому гости веселились вдвойне. Народ тоже веселился, не зная, что платить за угощение придется ему. Король думал, что есть и богатые евреи, и лондонские купцы. Для себя у них деньги находятся, так, значит, найдутся и для их государя.
Не следует монарху ломать себе голову над тем, как оплачивать свои расходы. В конце концов, речь идет о государственном деле – английская принцесса выходит замуж за шотландского государя. Два соседних королевства заключают мир, плодами которого будут пользоваться подданные. А раз так, то пусть платят.
В завершение празднества Генрих возвел Александра в рыцарское достоинство. Мальчик королю понравился – через несколько лет из него может получиться неплохой супруг для Маргарет.
Конечно, сейчас, когда жениху десять, а невесте одиннадцать, становиться мужем и женой им еще рано. Что ж, королевские браки часто заключаются подобным образом. Пройдет несколько лет, и "супруги" созреют для настоящей семейной жизни.
Когда церемония посвящения в рыцари подходила к концу, Генрих сказал:
– Мой дорогой сын, сегодня радостный день. Я знаю, вы сделаете мою дочь счастливой. А теперь, чтобы достойным образом завершить празднество, принесите мне клятву на верность от имени вашего королевства.
Александр был юн, однако уже готовился к своей будущей миссии, да и советники предупреждали его быть с английским королем поосторожней.
Немного поколебавшись, мальчик ответил:
– Я прибыл сюда с миром, дабы оказать честь королю Англии и посредством брака заключить союз с соседним королевством. Однако принести вам присягу я не могу до тех пор, пока не посоветуюсь со своими лордами, ибо вопрос этот требует всестороннего обсуждения.
Тут Генрих понял, что мальчик не так прост, как кажется, и воспользоваться его неопытностью не удастся.
Наконец наступило время прощаться.
Маргарет никак не могла расстаться с родителями, плакали и она, и королева.
– Все будет хорошо, моя милая, – прошептала Элеанора. – Александр будет добр к вам. А если кто-нибудь вас обидит, обидчику придется держать ответ перед вашим отцом.
* * *
Каким унылым казался принцессе север! Ветер здесь был холоднее, и девочка тщетно куталась в горностаевый плащ. Рядом с ней ехал ее муж – десятилетний мальчик с суровым, хмурым лицом. Маргарет понимала, что он тоже пытается свыкнуться с поворотом в своей жизни.
Принцессу сопровождали ее прислужницы, но Маргарет знала, что и с ними ей придется расстаться. Шотландцы не такие, как англичане. Они мрачные, неулыбчивые, не любят веселья и развлечений.
Принцесса думала о доме, о том, как весело было играть с братьями и сестрами. Заводилой у них был Эдуард, а с кузенами Монфорами они все время ссорились, потому что те хвастались, будто у них в жилах тоже течет королевская кровь и они якобы такие же потомки Вильгельма Завоевателя. Пусть Долговязый и Маргарет не зазнаются, ведь у них и у Монфоров один и тот же дед – король Джон. Старший из детей, Генрих, все время пытался примирить ссорящихся. Он говорил, что все они – потомки королей, так что нечего спорить. Вот было бы славно вернуться назад, в детскую!
Маргарет пыталась заговорить с Александром, но он лишь подозрительно косился в ее сторону.
По крайней мере, мы могли бы стать друзьями, думала девочка.
Она стала рассказывать своему мужу об английском дворе, о матери и отце, о братьях и сестрах. Александр слушал внимательно и вежливо, но сам рта почти не раскрывал.
Кавалькада двигалась все дальше и дальше, через унылые поля и горы.
– Здесь так холодно, – пожаловалась Маргарет. – Всегда так?
– Только зимой.
Принцесса зябко повела плечами и с тоской подумала о Виндзоре, где в каминах весело пылают дрова, где дети играют друг с другом, а иногда к ним присоединяются и родители.
Потом Маргарет вспомнила страшную грозу в Виндзоре и то, как они с матерью лежали на полу, обнявшись.
– Знак, дурной знак, – прошептала принцесса, окончательно в этом уверившись.
И вот наконец вдали, на холме, показался замок – мрачный, устрашающий, с мощными гранитными стенами.
Кони с трудом поднялись по извилистой дороге, под сводами ворот процокали копыта.
Маргарет вся закоченела от холода, но, когда она увидела, что в просторном зале пылает камин, ей стало немного веселей.
– Вот мы и дома, – сказал Александр.
Принцессу окружили какие-то мужчины и женщины, все с серьезными, неулыбчивыми лицами. Одна из дам, в черном траурном платье, приблизилась к Маргарет и сказала, что проводит ее высочество в комнату, где принцесса сможет отдохнуть и поесть. Должно быть, миледи устала после длительного, тяжелого путешествия.
Маргарет оказалась в унылой комнате с толстыми каменными стенами, голым полом и поразительно скудной обстановкой.
– Я – леди Матильда де Кантелуп, – представилась дама. – Я буду вашей воспитательницей до тех пор… пока вы не переедете жить к королю.
Маргарет вспомнила, что говорила ей мать: "Вы не сразу станете женой. Вам нужно подрасти, да и Александру тоже, ведь он еще совсем мальчик. Вам там назначат воспитательницу, которую вы должны полюбить, ибо она будет помогать вам и давать мудрые советы".
Однако Матильда де Кантелуп девочке совсем не понравилась.
Маргарет сказала, что с удовольствием отдохнет, потому что действительно очень устала. Матильда усадила ее в кресло и накрыла меховым одеялом. Потом девочка немного поела и некоторое время спустя вышла в большой зал, где ее уже поджидал Александр, тоже отдохнувший и подкрепившийся.
Он сказал, что им придется расстаться. Отныне Маргарет вверена попечению двух опекунов – Роберта Ле-Норре и Стивена Бозана. Они, как и леди де Кантелуп, будут состоять при Маргарет до тех пор, пока она не сможет присоединиться к своему супругу.
В эту минуту девочке хотелось броситься Александру на шею и прижаться к нему. Он был здесь самым близким ей человеком. Такой же юный, неопытный, подавленный обстоятельствами. Между ними было немало общего. Если бы Александр остался, девочке было бы легче. Но он, увы, уезжал, оставлял ее с этими чужими, неприветливыми людьми.
Маргарет была испугана. Она хотела домой, к матери.
Александр холодно поцеловал свою жену в щеку.
– Я вернусь за вами.
Девочка потерянно кивнула и осталась стоять во дворе, завернутая в свой меховой плащ. Над ней возвышались Матильда де Кантелуп и двое мрачных рыцарей, которые отныне являлись ее опекунами. Маргарет смотрела вслед удаляющемуся Александру и его спутникам.
Потом, повернувшись, побрела назад в замок. Ее сопровождали те, кого в глубине души она считала своими тюремщиками.
КОРОЛЬ И СИМОН ДЕ МОНФОР
Симон де Монфор вернулся в Англию. Граф устал просить короля о помощи и видеть, как все его просьбы остаются без ответа. Генриху не хватало денег на собственные нужды, и притязания Симона де Монфора казались ему наглостью.
Таков уж был характер короля: поступив несправедливо по отношению к кому-нибудь, он начинал ненавидеть этого человека. Таким образом Генрих избавлялся от угрызений совести, пытаясь свалить вину на того, кого обидел. В глубине души король чувствовал свою неправоту и пытался найти все новые и новые причины, по которым его гнев можно было бы оправдать.
Вот почему Генрих весьма критически относился к действиям своего гасконского губернатора, хотя принц Ричард не раз говорил ему, что без денег управлять мятежной провинцией совершенно невозможно.
В конце концов Монфор не выдержал. Гасконцы все время бунтовали, а у губернатора не было возможности покончить с мятежниками. Чувствуя, что его миссия становится невыполнимой, граф решил вернуться, чтобы лично добиться у короля подкреплений и средств.
Генрих пребывал в меланхолии. Он только что распрощался со своей юной дочерью и знал, как тяжело переживает эту разлуку королева. Элеанора терзалась раскаянием, говорила, что бедняжку отправили на чужбину слишком рано. Пусть бы она сначала подросла, созрела для брака, а уж потом можно было бы выдать ее замуж. В этом королева винила и себя, и Генриха. Как они могли столь жестоко поступить с собственным ребенком! Король очень страдал из-за этих обвинений, ибо для него была невыносима мысль о том, что Элеанора им недовольна.
Вот почему при встрече с Симоном де Монфором Генрих был мрачнее тучи.
– Я не могу поддерживать порядок в Гаскони, милорд, без финансовой поддержки, – начал граф.
– А я слышал, – перебил его король, – что вы сами сеете там смуту.
– Это ложь! – гневно воскликнул Монфор.
– Я отправлю в Гасконь своих комиссаров, чтобы они доложили мне об истинном положении вещей.
– Милорд, – угрюмо произнес Монфор. – Гасконцы непокорны потому, что их поддерживает французский король. Дайте мне оружие, дайте мне денег, и я справлюсь с бунтовщиками.
– У меня не хватает денег на расходы здесь, в собственном королевстве.
Еще бы, подумал Монфор: драгоценности для королевы, роскошные праздники и пиры, рента для друзей и родственников королевы, для ангулемской родни, для бесчисленных чужеземцев.
Генрих же смотрел на Монфора и думал, что боится этого человека. От графа исходила какая-то внутренняя сила. Король инстинктивно чувствовал, что Монфора следует опасаться.
– Ладно, я дам вам три тысячи марок, – вздохнул Генрих.
– Этого недостаточно, милорд.
– Больше не могу. Попробуйте добыть денег сами.
– Я мог бы собрать какую-то сумму со своих поместий. Но мне понадобятся и люди.
– В общем, соберите деньги, наберите людей и уезжайте обратно. Надеюсь вскоре услышать из Гаскони добрые вести.
Монфор удалился. Он был достаточно наслышан о безумствах короля, о зреющем в стране недовольстве. Похоже, Генриха ожидало такое же будущее, как его беспутного отца.
Граф вернулся в Гасконь, где за время его отсутствия мятеж дворян перерос во всеобщее восстание. Бунтовщики засели в замке Кастийон, Монфор осадил их со своим войском и сумел добиться победы. На время в провинции воцарился мир, но он был непрочным. Граф вновь отправился в Англию и сообщил королю о своей победе, после чего попросил позволения остаться при дворе.
Однако побежденные гасконцы направили к Генриху своих жалобщиков, обвинивших Монфора во всех смертных грехах. Генрих был склонен отнестись к жалобам на своего губернатора с доверием.
Это показалось Монфору такой чудовищной несправедливостью, что терпение графа лопнуло. Он потребовал, чтобы обвинения в его адрес были рассмотрены судом пэров. Пусть лорды сами решат, кто виновен, а кто чист.
Генрих согласился с этим предложением, однако ясно дал понять лордам, на чьей он стороне. С Монфором король держался подчеркнуто холодно, а гасконцев осыпал любезностями.
Жена Монфора, родная сестра короля, кипела гневом на своего брата.
– Он так и не простил вам той давней истории, – говорила она мужу. – Знает, что оклеветал вас, и теперь ему стыдно. Вот почему он изо всех сил старается выставить вас в черном свете.
– Я часто думаю, какое будущее ожидает страну под властью вашего брата, – вздохнул граф.
– Я тоже об этом думаю. Главная беда Генриха в том, что он слаб. И потом, этот суд… Неужели им удастся доказать свои обвинения?
– Если суд будет честным, мне страшиться нечего. – Монфор обернулся к жене, которую за годы совместной жизни сумел оценить по достоинству. Ни он, ни она не жалели о своем браке, хотя он принес обоим немало горя. – Дорогая Элеанора, бароны могущественны… Не менее могущественны, чем в ту пору, когда они заставили короля Джона подписать "Великую Хартию". Лорды на моей стороне, в этом можете не сомневаться. Они не хотят, чтобы в стране установилась тирания… И я тоже этого не хочу. Не исключаю, что мне придется возглавить лагерь противников короля. Я сделаю это, если… среди баронов будет единодушие.
– Вы имеете в виду открытый мятеж?
– В стране нужно сохранить свободы. Вскоре бароны созреют для того, чтобы поступить с Генрихом так же, как в свое время они поступили с его отцом. Королевство не может вздохнуть под бременем поборов, расточительность короля вызывает всеобщее возмущение. Не припомню, чтобы англичане когда-либо до такой степени ненавидели свою королеву. А виноваты во всем ее родственники, опустошающие государственную казну. Да и сама Элеанора – женщина надменная и заносчивая. Вам нечего бояться, дорогая, ибо, как я уже сказал, знать на моей стороне. Я буду честно служить вашему брату королю до тех пор, пока это будет возможно. Когда же запас доброй воли будет исчерпан… я созову баронов, и мы сделаем то, что необходимо.
– Не следует ли предупредить Генриха об опасности, которой он себя подвергает?
– Его предупреждают все время. Принц Ричард прекрасно осведомлен о происходящем. Когда-то бароны видели в принце своего вождя, но после женитьбы на сестре королевы Ричард стал с Генрихом заодно. Ведь сестры так дружны между собой, а королева – женщина сильная. Она руководит своей сестрой и через нее воздействует на принца. Нет, Ричард лордов уже не устраивает.
– Знаю, – кивнула графиня. – Теперь все лорды смотрят на вас. Вы – самый сильный человек в королевстве.
– Возможно. Однако можете не сомневаться, что я постараюсь сделать все возможное, дабы примириться с королем. Нет худшей беды для страны, чем междуусобица. И не важно, кто в конечном итоге окажется победителем.
– Гасконцы глупы. Все их обвинения против вас построены на лжи.
– Это так, но король очень хочет, чтобы меня признали виновным.
– Неблагодарный! Когда я вспоминаю ужасные годы, проведенные в Гаскони… А ведь мы могли бы жить дома, в Англии.
– Да, короли не ведают, что такое благодарность. Но обещаю вам, Элеанора, я не потерплю произвола.
– Генрих глупец.
– Не нужно так говорить. Не забывайте, что он король. Помните, как нам пришлось спасаться бегством, чтобы не попасть в Тауэр?
– Никогда этого не забуду. И никогда больше не смогу относиться к брату, как прежде.
– Я знаю, что вы всегда будете на стороне мужа… А это значит, что рано или поздно вам, возможно, придется выступить против короля.
Он крепко стиснул ее руки, посмотрел ей в глаза.
– Вы не пожалеете? Счастлива ли королевская дочь, вышедшая замуж за чужеземного искателя приключений?
– Королевская дочь ни о чем не жалеет и будет с вами, что бы ни случилось.
– Так благослови вас Боже, Элеанора.
* * *
Суд лордов оправдал Монфора, ибо выдвинутые против него обвинения были смехотворны. Стало совершенно очевидно, что граф вел себя в Гаскони мудро и распорядительно, а если учесть, что ему не присылали ни солдат, ни оружия, ни денег, достижения Монфора можно было счесть просто чудом.
Вердикт привел короля в неистовство. Генрих очень хотел, чтобы Симона нашли виновным, и во время заседаний с трудом сдерживал свои чувства. Он взирал на своего зятя столь свирепо, что знаменитое веко почти полностью закрывало глаз, а это всегда свидетельствовало о дурном расположении нрава его величества. Вид у короля был поистине устрашающий. После суда, на Совете, король мрачно спросил:
– Итак, вы возвращаетесь в Гасконь?
Монфор ответил:
– Да, если вы выполните все ваши обещания. Вам хорошо известно, милорд, что вами не соблюдены условия договора, согласно которому я стал вашим наместником в Гаскони.
Генрих взорвался:
– Я не заключаю договоров с изменниками!
Тут Монфор, обычно такой невозмутимый, тоже вспылил. Он знал, что члены Совета следят за каждым его словом, за каждым жестом.
– Вы солгали, милорд, когда назвали меня изменником, – холодно процедил граф. – Если б вы не были моим сюзереном, я заставил бы вас дорого заплатить за эти слова.
Генрих побагровел и на миг утратил дар речи. Проклятый выскочка! Как он смеет оскорблять, да еще публично, своего государя!
Наконец, обретя дар речи, Генрих завопил:
– Взять его! Арестовать!
Несколько баронов вскочили на ноги и встали между королем и Монфором.
– Милорд, – наперебой заговорили они. – Граф всего лишь защищал свою честь. За это его нельзя арестовывать.
Генрих стушевался и отвел взгляд. В такие моменты он всегда пытался представить, как повели бы себя на его месте великие короли, его славные предки.
Миг был упущен. Монфор спокойно развернулся и вышел из зала.