- С чего ты взяла, что мы собираемся танцевать?
- Господи, - вздохнула Оля, - что еще с тобой делать-то? Ты дансер… Танцор. Говорила я маме, что незачем было мучить тебя в хореографическом училище… Детство вышло кошмарным, а теперь и жизнь не задалась…
- Я вообще-то так не считаю, - улыбнулся он. - Сегодня у меня нет таких мрачных предубеждений против жизни. - Он поцеловал ее в щеку, потом Сашку и попросил: - Девочки, пожелайте мне удачи…
- Желаем, - сказала Оля. - Особенно чтобы твоя принцесса не оказалась злой ведьмой. Или призраком…
- Спасибо, - серьезно ответил он и махнул рукой.
Как мальчишка, с тревогой подумала Оля. Пусть она в самом деле окажется… Кем? Да кем угодно! Только бы человеком. Просто хорошим человеком, способным его понять…
- Хватит, Господи, ему страдать, - сказала она едва слышно, глядя на большой образ в углу комнаты. - Настрадался уже…
Он стоял у фонтана, уже умолкнувшего, мертвого, заснувшего в преддверии зимы, и всматривался в обступившую его темноту. Зима вообще всегда казалась ему призрачным временем года. Фигуры людей, выплывающие из темноты, - чем не призраки? И сам себе он казался зыбким, нереальным. Что уж говорить о ней… Слабая улыбка коснулась его губ. Странное сочетание она несла в себе, подумал он. Словно одна ее часть - реальность, осязаемость, плоть, а другая… Сплошные фантазии, грезы, немного приправленные остротой готических сказок. Принцесса, да и в самом деле принцесса, заточенная в замке фэнтезийным призраком… "И руки, тоньше дождя…" Бледность, словно и не живой человек перед тобой - ожившая картина средневекового живописца, чаще прячущегося под именем Неизвестный… Она и сама - плоть от плоти загадочной неизвестности и одновременно реальна. Осязаема. Даже в этой своей призрачной странности…
"Я знаю про нее только то, что ничего не знаю", - перефразировал он нахально известный постулат.
И тут же увидел ее. Она бежала, как подросток, боясь опоздать и в то же время страшась своей решимости разрушить привычный уклад жизни и чьи-то цепкие представления о том, какой ее жизнь быть должна. Она была легка и стремительна, как бабочка, летящая на огонь. А кто этот огонь?
Он.
Прозрение это было жестоким, и он в первый раз остановился, задумавшись, ужаснувшись этой нехитрой истине…
Он. Он огонь, и именно он может подпалить эти нежные трепещущие крылья.
Ему захотелось раствориться в темноте, как эти люди-тени вокруг, стать одной из призрачных теней, уйти, оставив ее, надеясь, что боль будет сиюминутной и преходящей.
Но она уже стояла перед ним, робко улыбаясь, глядя ему в глаза.
- Я… сильно опоздала?
- Нет…
Отступать было поздно. Она стояла перед ним и смотрела с робкой надеждой и вопросом: "Вы ведь ничего плохого мне не сделаете? Нет?"
Маленькая девочка тридцати пяти лет…
"Все зависит от меня, - напомнил он себе. - Раньше ее боль была только в ее руках. Теперь она в моих… И пусть это звучит самонадеянно, но теперь все зависит только от меня…"
* * *
Она остановила машину.
- Ах ты…
Ругательство само слетело с ее губ, хотя она уже давно отучила себя материться. Всю свою жизнь она боролась с комплексом. Этим жутким комплексом, имя которому было…
Ну да, чуть не сорвалось с губ "быдло". Заменила более мягким. А что изменилось-то? Вспомнилась сразу их соседка - старорежимный останок, черт знает как сохранившийся пережиток прошлого. "Быдло останется быдлом, как его ни одевай…" И какое, блин, ни дай быдлу образование, а все одно… Чехов давил по капле раба, а она пыталась выдавить быдло. Когда поняла, что ничего не получается и из ее нутра все равно выползает это самое быдло - "поймите, голубушка, нельзя рассуждать о Чосере с таким лицом… Вы о нем говорите как о племенном быке", - с филологическим образованием было покончено. И она стала экономистом. Там все было в порядке… Слова "дебет", "кредит", "аудит" были странными, ласкающими слух, и произносить их можно было как угодно.
Кстати, и профессия-то оказалась более выгодной, земной, нужной… "Для меня, - усмехнулась она. - Для быдла то есть…"
Что ее так задел этот мальчишка? Снять вот такого же, даже лучше, она могла себе позволить одним движением пальца, но этот-то…
Нахальный танцор. Постановщик, мать твою…
Она прекрасно понимала, что вот в том и фишка - не снимается…
Теперь она с ним встретилась, случайно увидела его стоящим у чертова фонтана с вытянутой, ожидающей шеей, и уже собиралась вылезти из машины, чтобы попытаться еще раз доказать себе и ему, что у нее есть власть…
Нет.
К нему подошла женщина в старом пальто, такие она видела только в детстве, когда папа еще не продвинулся в этом богом забытом поселке городского типа, где от города - только жалкие трехэтажки, панельные, грязные, пахнущие навозом и крупным рогатым скотом…
Ох, этот чертов запах! Она поливала себя дорогим парфюмом только с одной целью - чтобы он выветрился, этот запах, измучивший ее, чтобы выветрился…
Эта тварь, которая стояла теперь с ним рядом, несмотря на дурацкое пальто, никогда им не пахла. Никогда… Даже так вот одетая - лохушка чертова, - она обладала тем самым, чего никогда не было у владелицы манто из оцелота, "лендкрузера", загородного особняка и так далее…
"У вас нет чувства стиля, дорогая…"
Верно. А вот у этой есть. Врожденный.
Что-то они говорили, улыбаясь, он взял ее ладони в свои и теперь дул на них, пытаясь согреть.
"Ну да… Романтика выпирает… Просто Тарзан, блин, с Наташей Королевой…"
И тут же дернулась, как от тока. Нет. Это если б ей повезло, все так бы выглядело. Потому что она сама и есть Наташа эта, а вот это существо никакого отношения к этому не имеет. Выше. Выше, намного выше. Тоньше, черт ее возьми… И он рядом с ней - откуда-то всплыло: "Позвольте мне узнать, вы - ангел Сан-Франциско? Позвольте мне посметь…"
Она и сама не могла понять, почему в ее глазах появились злые слезы обиды и вообще почему она до сих пор не уехала отсюда, а как последняя мазохистка, наблюдала за трогательной сценой, чувствуя себя так, словно от нее снова пахнет и ей по-прежнему устало и презрительно указывают место…
Они уходили, взявшись за руки, а она все смотрела им вслед, бормоча проклятия и угрозы, едва слышно…
Когда они ушли и наваждение кончилось, она достала сигарету, откинулась на спинку сиденья и пробормотала:
- Посмотрим… Мы еще посмотрим. Кто у нас…
Не договорив, достала крошечный мобильник, набрала номер.
Через три часа она узнает о своей сопернице все. "Может быть, на чей-то взгляд я и быдло, - подумала она, закончив разговор, - но у меня есть то, чего нет у вас, мои хорошие… Власть".
Удивительно, но от этой мысли впервые не стало легче.
Что-то пели на английском. Тихо. Катя и не вслушивалась - музыка была впервые только фоном. Она говорила сама и слушала его, потому что очень хотела понять, что там скрыто, за этими глазами…
Ей было легко с ним разговаривать.
Он внимательно ее слушал, слегка наклонив голову вправо, тоже пытаясь постичь, что у нее спрятано там, внутри.
- Правда, банальная история?
- Нет, - покачал он головой. - Просто странно, почему мы не встретились… Наше училище рядом с консерваторией…
- Наверное, не надо было…
- Всему свое время, - грустно усмехнулся он. - Но почему ты не осталась в Москве?
- Я не поступила бы, - пожала она плечами. - Не такой уж огромный талант… А тут была тетя. Тетя работала в "консерве" и всех знала… Потом тетя умерла, оставив мне квартиру. Да и работу я здесь нашла быстрее… И потом - я же надеялась, что он хотя бы заинтересуется ребенком. Но нет. Ему это было… Знаешь, если уж человек решил, что он гений, это не исправить.
Он рассмеялся.
- Нет, в самом деле… Он, может, и на самом деле был не без этой Божьей искры, но…
- Ты о нем что-нибудь знаешь?
- Ничего. Никогда не видела с тех пор… Только имя на афишах, но мне не хочется идти на концерт. Наверняка он старый. Лысый. Скрюченный… Нет уж, пусть остается таким вот розовощеким, кудрявеньким, молодым…
- А Надя? Она-то ходит?
- Нет. Я почему-то все время нахожусь под впечатлением нашего последнего с ним разговора. "Нет ничего важнее музыки…" И мне обидно. Потому что для меня-то Надя оказалась важнее. Может быть, я просто не такая гениальная, возвышенная? Или я не могла себе этого позволить? Потому что это был мой удел - сопли, разбитые коленки, испачканные чернилами пальцы. А его - сплошное парение в горних высотах…
- Иногда-то он спускался, - хмыкнул Саша. - Чтобы оставить после себя более реальный след, чем химерические звуки.
Она рассмеялась.
- Но хватит о нем… Ты ничего не рассказываешь о себе. О своей дочери. Жене.
- У меня нет жены, - развел он руками. - Я отец-одиночка… И мне еще больше не хочется ворошить прошлое, чем тебе…
- Она… умерла?
- Нет, - пожал он плечами.
- Она такой плохой человек?
- Бог ей судья…
Он ушел в себя, только грусть оставил Кате и боль, но дальше говорить не захотел.
- Ты… - Она осеклась, не закончив фразу. Ей сейчас более всего хотелось бы узнать его историю, но это недостойное любопытство, сказала она себе.
Если человек хочет, он рассказывает об этом сам. Без принуждения…
Вокруг плавал табачный дым, и запахи чужих духов, перемешавшись, заставляли Катину голову кружиться. Как бы сказала Надя? Надя бы сказала: "Крышу срывает". Катя усмехнулась - и в самом деле как в старой песенке: "Куда ты плывешь, крыша моя…"
Все было странным и терпким - эта встреча и это кафе с дурными запахами, слишком активными и навязчивыми. Словно и не с Катей все происходило.
Певица на сцене громко завопила в микрофон: "Я поняла, что я люблю, я поняла…"
Это не было похоже на музыку. Но…
Катя покраснела невольно, украдкой бросив на Сашу взгляд.
Чуть прикрытые ресницами глаза. Испытующий взгляд ей навстречу. Полуулыбка на губах… "А ты поняла?"
"Я поняла, что я люблю, я поняла…" Бог ты мой, это же кошмарный текст, это пошло - неужели это все меня касается?"
Катя знала, что это не музыка. Это правда…
Крыша окончательно уплыла в неведомые города и страны, на остров Бальнео или вообще решила побродить среди истуканов на Пасхи…
Такие ощущения Катя никогда не испытывала, даже в юности своей глупой… Словно кто-то еще живет в груди, и там бабочка трепещет, на огонь прилетевшая… А еще почему-то думаешь, что вот бы так всю жизнь просидеть друг с другом, глядя в глаза прямо - и не опуская глаз никогда, зная: он все поймет в тебе и примет.
- Наваждение, - прошептала Катя.
- Что? - Он посмотрел на нее с вопросом.
- Так, ничего… Я сказала самой себе…
- Понял, - рассмеялся он. - Попытка зацепиться за остатки здравого смысла…
- Безуспешная, - развела руками Катя.
И в самом деле - он ее понимал…
- А зачем он нужен, этот здравый смысл? Много счастья от него?
- Не знаю… Мне трудно судить о нездравом смысле… Я лишь однажды пошла на поводу у своих желаний, и в результате получилась Надя. Она ведь хорошо получилась, правда?
- Замечательно…
- Еще неизвестно, какой бы она вышла при здравом размышлении…
Она рассмеялась.
- Господи, - вырвалось у нее, - мы сидим с тобой и несем чушь.
- Прекрасную, - кивнул он.
- Какая разница… Мы как дети.
- Это хорошо, разве нет? Помолодеть лет на двадцать… Забыть про все.
Она хотела сказать, что так нельзя, долго нельзя, но, встретив его взгляд, так отчаянно смутилась, что хотела отвернуться - и не могла… В душе что-то плакало, и смеялось, и много колокольчиков…
- Моя дочь верит в ангелов, - серьезно сказал он, глядя ей в глаза.
- Она… Я тоже, - прошептала она, ощущая себя так странно, как будто она и в самом деле стала рядом с этим человеком ребенком…
Его рука теперь оказалась на ее ладони - только сейчас она поняла, что ее ладонь была раскрытой, точно она просила что-то, бедная нищенка, у этого человека…
Любви?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
"Теперь появился смысл…"
Он внезапно остановился. Нет, дело не в смысле. Смысл-то был раньше. Потому что была Сашка. Он жил для нее. Вот только иногда, глядя на белокурую головку дочери, он задумывался. Ему начинало казаться, что Сашка - это его оправдание. Или оправдание и есть смысл?
Он весь день улыбался как идиот. Даже в привычном мелькании рук, ног, тел он умудрялся находить новую гармонию.
- Что с тобой? - спросил Анатолий, и он не знал, что ответить. Первый раз за долгое время знакомства…
- А что со мной?
- Выглядишь так, словно там не Танька танцует, а фея…
- Танька похожа на фею, - заметил он. - Ее бы одеть в прозрачную тунику…
И тут же родилась эта картина - Таня в прозрачной тунике, вся в лесных цветах, которые - единственное ее украшение… Распущенные волосы. Летящие одежды…
Здесь это невозможно. Здесь нет места красоте…
Представив на секунду, что все происходит вот тут, он почувствовал себя так, словно невольно, мыслью, оскорбил красоту. Оскорбил Катю. Себя…
- Я все-таки уйду отсюда, - сказал он.
- Куда? - поперхнулся от удивления Анатолий. - Ты с катушек съехал? Тебе девку надо вырастить… Нашел другое место?
- Нет, - честно признался он. - Просто не могу больше. Косит… Понимаешь, Толик?..
- Давай я сделаю тебе коктейль. Ты слегка расслабишься и придешь в себя…
- Нет, ты послушай… Руки тоньше дождя. Фигурка прозрачная, летящая… А вокруг - красные похотливые рожи самцов… И для них нет ничего этого. Ни тонких рук, ни прозрачности, ни-че-го! Только тело. В нем - смысл… Как будто тело что-то значит без души… Или это их самооправдание? Я тут подумал, что вся наша жизнь - оправдание. И у них тоже. Только если душа есть у Тани, а у них нет? Кто она для них? Это мы с тобой знаем, что Таня талантлива, просто у нее не сложилось… А для них - простая стриптизерша… И ничего больше. И у нее есть душа? А у них, достигших суперского положения, денег этих хреновых, дома, "мерсы", фигни навалом… Только души - нет. А у стриптизерши-то она есть! У существа, павшего низко, на их взгляд…
- Ты не перечитал на ночь Достоевского? - спросил Анатолий.
- Кстати, я давно его не читал… Я последнее время детские книги читаю. Андерсена. Вот вчера читал Сашке про Русалочку и наткнулся там снова на рассуждения о душе… Она же не этого принца хотела, а душу бессмертную! Потому что даже глупенькая Русалочка знала - на хрен ей триста лет жизни, если душа умрет? И была готова умереть физически, лишь бы душа осталась бессмертной… И любую боль была готова перетерпеть за душу эту… А эти самцы за день сытой жизни, за тело свое, которому дай Бог семьдесят лет прожить, душу отправляют в помойное ведро…
- Друг, - жалостливо сказал Анатолий, - твоя харизма разбушевалась. Добром это не кончится… Почитай своей дочери "Незнайку". Чудесная книжка…
Саша рассмеялся.
- Я хочу понять, - сказал он. - Или найти… То есть я уже нашел, вот только не знаю, как удержать…
Он посмотрел на Анатолия, пытаясь найти в его взгляде хоть немного понимания, но тот смотрел слегка удивленно, ожидая продолжения, но минуя это понимание…
- Ты влюблен, - тихо, шепотом, разродился наконец-то Анатолий. - Кто она?
Он только улыбнулся. Может быть…
- Ох, - выдохнул Анатолий, - на тебя опять смотрят…
Саша это и сам чувствовал. Этот цепкий взгляд, направленный на него, требующий, чтобы обернулся…
Он обернулся, ругая себя за любопытство.
Сразу узнал ее - обладательницу этого взгляда и нахмурился.
Она усмехнулась, вытянула свой длинный, украшенный дорогим перстнем палец и ткнула в него. Затем палец перевернулся - и красный длинный ноготь поманил его к себе. "Цып-цып, а ну иди сюда, цыпа мой…"
Он рассмеялся. Сам не знал, что на него нашло. Только его пальцы сами сложились в ответную фигуру, три в одном флаконе, - и пусть скажет спасибо, что не грубее, не локоть…
И этого хватило. Она покраснела, сжала тонкие губы, орлиный нос напрягся. Теперь она и в самом деле была похожа на хищную птицу, кружащую над землей в поисках добычи.
Цып-цып…
Глаза сузились. Она даже не дала себе труда спрятать сущность свою под маску. За-чем? "Вот такая у них душа, - подумал он. - Но ведь есть? Или то, что наполняет их внутри, уже не зовется этим словом? Как-то иначе? Это дуэль взглядов. Дуэль…"
И сам себе ответил, перевел ее скрытую угрозу в глазах: "Щенок, я объясню тебе без переводчиков…"
Катя поднялась по лестнице. Настроение было странным - все эти дни она жила на облаке, сидела там и наблюдала, как зажигаются звезды, отделенная от окружающего мира… И одновременно с радостью в ней иногда билось предчувствие скорой потери, потому что ничто не вечно под луной, а уж хорошее-то - тем более…
В почтовом ящике что-то было, Катя удивилась, потому что в него давно уже никто ничего не клал… Газет они не выписывали, писем не получали. Мама звонила по телефону… Как-то вымер эпистолярный жанр…
Она открыла ящик и достала вырезанную из дешевого журнала фотографию.
- Что за…
Она не могла понять, кто и зачем положил в ее почтовый ящик изображение улыбающихся Наташи Королевой и Тарзана. Дети, решила она. С какой, правда, радости они решили приобщить ее к "великой поп-культуре", вроде поздно… Может быть, это подарок Наде? Она тут же рассмеялась. Насколько она знала, ее дочь к попсе относилась еще хуже. Ей подавай "Рамштайн". Тупака этого… Кстати, и в самом деле - и то и другое здорово, она как-то послушала и убедилась - музыкальны… Ближе к полифонии, чем эта…
Опять взгляд уперся в фотографию, и снова недоумение, а еще она увидела надпись, в самом верху, написанную бисерным почерком, едва заметную…
"Как тебе этот "тарзанчик" в постели-то, старая обезьяна?.."
И почему-то ей показалось, что это послание адресовано ей, именно ей, и во рту появилась гадкая такая горечь, захотелось сплюнуть…
Горечь была рядом с недоумением.
А еще ниже - другая надпись, крупнее: "Хочешь узнать побольше, приходи сегодня. В десять вечера". Далее следовал адрес. Катя посмотрела на часы. Невольный жест, она тут же отругала себя. Не ее это дело, право, отвечать на подметные письма…
"А если это касается Нади?
При чем тут Надя, - попыталась она снова урезонить саму себя, - с какой стати? Это вообще чертов бар-казино, где с десяти дурацкое пип-шоу… Я что, совсем одурела тащиться туда?"
"Как тебе этот "тарзанчик"?.."
Почему-то вспомнился Саша, и при чем тут Саша?
- Смешно, - пробормотала она.
Она открыла дверь в квартиру, долго стягивала сапоги, потом поставила кофе вариться, и он, несомненно, убежал. Она выругалась, потому что все еще думала о фотографии.
Нади не было дома, только записка, в которой та сообщала ей, что немного задержится у своей подруги.
Она посмотрела на часы - девять и снова связала эту анонимку с Надей. А если не у подруги?
Сам стиль послания ей показался "подростковым", и вспомнилась Настена… Могла. Запросто… Значит, все-таки с Надей…