Он послушно последовал за ней, сам удивляясь собственной покорности. Она двигалась удивительно легко - если бы он не знал уже от Нади, что ее мама - учительница музыки, он подумал бы, что она танцовщица…
- Вы уже не сердитесь на меня? - спросил он, догоняя ее.
- Я и не сердилась, - сказала она, останавливаясь. - Я боялась вас… Вернее, я боялась за Надю. Но мы во всем разобрались. Спасибо, что вы ей помогли… Ужасно трудно быть матерью взрослеющей дочери… Знаете, я ведь ничего не понимаю в местном антураже…
- Как вы сказали?
- Так говорит моя мама, - рассмеялась она, снова рассыпав колокольчики. - Местный антураж… Когда она сталкивается с жизненными реалиями, она смешно так морщит нос и разводит руками: "Ничего я не понимаю в местном антураже…"
Она так живо это показала, что он невольно рассмеялся, представив себе пожилую даму, очень похожую на саму Катю, только постарше, и все-таки ничего, ничего не понимающую…
- Ой, - остановилась Катя, по-детски оборачиваясь с испугом. - Вы никуда не спешите?
- Нет, - сказал он.
- Но ваша…
- Сашка? Она сейчас в надежных руках. Более надежных, чем мои…
Катя кивнула, не спрашивая, чьи руки он считает надежными. Но ему показалось, что в ее взгляде проскользнула грусть.
- Тогда можно куда-нибудь зайти… На несколько минут. Мне так неудобно перед вами - я думала о вас плохо! Понимаете, это от страха. Я все время боюсь за Надю. Может, потому, что сама в юности выкинула глупейший фортель…
- Вы ведь никого тогда не слушали…
- Конечно, - кивнула она. - Мне казалось, что никто ничего не понимает в моих чувствах. Только я сама… Оказывается, именно я ошиблась. Но это такие глупости, давайте не будем об этом.
Они шли по заснеженному проспекту, и ему хотелось бы идти так целую вечность…
Он согласен был слушаться ее во всем, лишь бы никуда не исчезла эта дивная, невесть откуда появившаяся свобода дыхания. Он и сам не мог понять, почему ему так легко рядом с ней - даже просто идти рядом и молчать, слушая ее слова, которые были невесомыми и ничего не значили, в сущности, но ему казалось, что каждое слово, произнесенное ею, значимо так же, как слова Соломона, и мудры так же, хотя…
Он усмехнулся.
У нее просто то самое легкое дыхание… Вот и все. Как в известном бунинском рассказе. Словно она сама из тех, дальних, времен. И как она сохранила в себе это - непостижимо уму…
- Послушайте, что я придумала, - внезапно остановилась она. - Эти дурацкие кафе мне все кажутся неуютными… Пойдемте лучше ко мне. Это недалеко… Правда.
Он и на это согласился.
Она вздохнула с явным облегчением.
- Честно говоря, я боюсь, что вы снова уйдете и исчезнете, - призналась она. - Я глупо себя веду…
- Нет, - улыбнулся он. - Совсем не глупо…
- Но ведь вряд ли это можно обозначить словом "умно"…
- Нормально вы себя ведете… Мне тоже не хочется, чтобы вы исчезали…
Слова слетели с его губ так быстро, что он не успел их ухватить. "А и в самом деле мы оба ведем себя глупо, - признался он. - Будто мы Надины ровесники… И пусть так… Может быть, это-то поведение и правильно?"
Теперь их объединяла общая "подростковая глупость", и они, поняв это, дружно рассмеялись.
- Надя будет вам рада, - зачем-то сказала Катя, все еще пытаясь выглядеть серьезной взрослой женщиной. Получилось это у нее из рук вон плохо, и, поняв это, она сначала покраснела, а потом рассмеялась снова. - Пошли? - спросила она, когда кончился приступ смеха, протягивая ему руку.
Он взял ее узкую ладонь, как берут сокровище, осторожно и в то же время с желанием не потерять, и они пошли дальше, и ему казалось, что где-то далеко, в темной высоте неба, звучит музыка, и почему-то он подумал - это поют ангелы… Жалко, что в большинстве случаев ангелы поют грустно…
Даже когда сердце согревает такая вот тихая радость…
* * *
Когда они вошли в подъезд, к Кате вернулся здравый смысл. "Что это я делаю? - строго спросила она саму себя. - Какая, право, глупость творится… Почему я его привела к себе домой? И почему я решила, что это не случайная встреча? Господи, сегодня я совсем потеряла голову, от этого снега, что ли? Веду себя как… как…"
Она не смогла найти определение самой себе, да и не хотела. "Наплевать, - решила она, вспомнив, как хорошо ей было с ним идти по заснеженной улице. - В конце концов, за свои поступки я расплачиваюсь сама. Давно уже… И без глупостей жить довольно скучно. Может, спокойней, но ведь скучно, правда…"
Странное дело - от последней мысли ей стало весело, и она вдруг ощутила себя легкой, почти невесомой, словно бы вернулась молодость, глупенькая, неразумная, но такая свежая… И ей показалось, что вместе с юностью вернулось то, прежнее, мироощущение, когда и краски ярче, и звуки и все вокруг исполнено очарования…
"Теперь это так редко бывает, - вздохнула она про себя, - что одна маленькая вечерняя глупость, право, не повредит…
- Да заходите же, - приказала она своему спутнику. - Сразу предупреждаю, что у меня хроническая несовместимость с порядком… Я, честно, пытаюсь его навести, но почему-то он бежит из этого дома… Это такая вот фамильная черта. У нас в Москве творилось то же самое…
- Вы из Москвы? - удивился он.
- Ну да… Только я здесь живу очень давно. С семнадцати лет…
- Почему?
- Я здесь училась…
Она сняла сапоги и протянула ему домашние тапочки. Ужасно смешные. Две заячьи морды с огромными ушами…
- Сейчас поставлю чайник, - сказала она. - Вы пьете вечером кофе?
Он кивнул.
Катя обрадовалась, потому что на кухне она могла спрятаться от вопроса в его глазах. Нади дома не было еще - она обнаружила записку. "Буду через два часа" - гласила эта записка, и ничего больше… Куда отправилась дочь, она сообщить не удосужилась. Как всегда. Катя даже не ругалась особенно - в свои шестнадцать она тоже не спешила обрадовать родителей откровенностью.
Пока чайник кипел, она поставила чашки, сделала бутерброды, и все это в стесненном молчании. Теперь она, сама не ведая отчего, ужасно стеснялась неожиданного своего "разгула". Он тоже молчал, с любопытством оглядываясь.
- Странно, - рассмеялся он, мягко нарушая тягостное молчание, - у вас в доме чувствуешь себя очень спокойно…
Она кивнула и налила кофе.
Сев напротив, все еще избегала смотреть ему в глаза. "Может, я просто боюсь, что утону в его взгляде… Растаю… И тогда все. Пропали вы, Катерина Андреевна!"
- Как дела у Нади?
- Спасибо, у нее все нормально… С Настеной она разобралась… Только зря ваша подруга ей эту косметику надарила. Право, не стоило. Ей еще рано…
- Я и сам говорил ей, - почему-то покраснел он. - Только Люда сказала, что в этом возрасте все помешаны на глупых фишках… Катя, вы не думайте об этом.
- О чем? - тихо спросила она.
Он и сам не знал, как ей сказать это. Что с Людой их связывает только дружба, работа… Зачем? Почему он решил, что ее это волнует?
- Вы любите танцевать? - спросила она тихо.
- Да, - кивнул он, думая, что на самом деле вряд ли он это любит - ему ведь нужна свобода… Он вообще не любил эти "общественные" танцы.
- Я тоже, - сказала она. - Потому что в танце можно раствориться в музыке… Не знаю, почему я это все говорю… Я вам кажусь глупой, да?
- Совсем нет, - мягко улыбнулся он.
- Ну и пусть, - отмахнулась она. - Я просто хочу танцевать сейчас… Составите мне компанию?
Он вошел в комнату и огляделся в поисках выключателя. В комнате было темно.
- Нет, не включайте, - попросила она испуганно. - Не надо…
Она включила музыку - от маленькой красной лампочки света почти не прибавилось. Он замер, глядя на нее. Теперь очертания ее фигуры были призрачными, и почему-то она показалась ему совсем тонкой - словно тень…
Мелодия была странная, с растянутым ритмом, и в то же время, как это ни странно, он отметил, что и в самом деле под такой замедленный ритм хорошо двигаться. Она легко поднялась на цыпочки, и ее руки взмыли вверх… Он замер, пораженный увиденным - словно она и в самом деле была профессиональной танцовщицей, так легко и уверенно она двигалась. Повинуясь ее движениям, он шагнул к ней и подумал: "Я исчезну. Я просто растворюсь… Меня сейчас не будет, но что же будет тогда?"
Его руки коснулись ее плеч - сами, простым и спокойным движением, и она затрепетала, как будто все еще сопротивляясь его воле, но уже поняв, что придется повиноваться. Потому ли, что это высшая мудрость, или от усталости? Может быть, свобода тоже надоедает, как одиночество?
Они были опасно близки, казалось, еще минута - и эти объятия перестанут быть нереальными, но каждый раз уходили от этого, улыбаясь друг другу, понимая, что их игра слишком сладка, оттягивая момент, когда она перестанет быть только игрой, оформившись во что-то другое, чему еще не дали названия.
В жизнь?
Он даже не смог понять, когда эта игра закончилась. Они уже стояли, держась за руки, несмотря на то что музыка все еще звучала, и их губы были все ближе, ближе…
- Привет, - раздался Надин голос. - Чем это вы тут занимаетесь?
Она еще в коридоре удивилась, что дома так тихо - только свет везде горел, свидетельствуя о том, что в квартире кто-то есть.
- Мам! - позвала она, но никто не отозвался.
Потом она уловила музыку за закрытой дверью - и ее кольнуло неприятное чувство, что мать специально от нее закрылась. Там, за закрытой дверью, кто-то то ли засмеялся, то ли всхлипнул… Голос, несомненно, принадлежал Кате. "Ну вот, - подумала дочь. - Заперлась и плачет под звуки своего обожаемого блюза…"
Но потом она услышала второй голос - и теперь уже понимала: нет, она смеется…
Она не одна.
"Я же не ребенок, чтобы ревновать собственную мать к…"
Она замялась. Голос рассудка тут же замер, потому что Надя узнала этот голос. В ее душе немедленно родилась целая буря эмоций - и теперь она уже и сама не смогла бы дать себе верный ответ, кого и к кому она так отчаянно ревнует.
Приоткрыв дверь на несколько сантиметров - ровно щелочка, и что там ты надеешься разглядеть? - Надя увидела фигуру матери. Вернее, не фигуру даже. Абрис… Полурастворенный в темноте. Феерическая тонкая пластика… Почему-то в голову пришли невесть откуда строчки: "И руки, тоньше чем у дождя"… Надя не помнила, откуда это, и почти на сто процентов знала, что в оригинале строчки звучали не так, и даже с трудом могла сообразить, откуда она их знала. Но у ее матери сейчас руки были тоньше дождя, и это делало ее еще… Прекраснее? Кажется, просто залетевшая из далеких краев птица… Чья-то фантазия, на несколько мгновений ставшая зыбкой реальностью. Она так привыкла видеть только собственную мать, в старом пальто, вечно озабоченную, слегка рассеянную… "У нее было затруднено дыхание, - подумала Надя. - А сейчас оно освободилось… В танце. С ним".
Снова ей стало больно и темно, но она пересилила себя. Открыв дверь - а незачем от меня отъединяться, ибо мы - единое целое, - Надя замерла на пороге, наблюдая за двумя фигурами, и, заглушив в себе голос, говорящий ей: "Оставь, это танец для двоих", - не нашла ничего умнее, как спросить:
- Чем это вы тут занимаетесь?
Катя остановилась. Тут же снова превратилась в себя саму - или, наоборот, снова став кем-то еще, - мучительно покраснела. Саше показалось, что он и сам покраснел. Щелкнул выключатель.
От яркого света он невольно зажмурился и с досадой посмотрел на Надю.
Дурацкая фраза из дурацкой рекламы… Так же ответить? Глупо…
"Словно нас и впрямь поймали за чем-то", - подумал он.
- Мы? Танцуем, - улыбнулся он. - Кстати, привет…
- Привет, - кивнула девочка. - Не ожидала тебя тут увидеть…
- Мы случайно встретились, - почему-то начала оправдываться Катя.
"Она привыкла от всех зависеть, - подумал он. - Странное поведение для женщины, ставшей самостоятельной в семнадцать лет…"
- Мне кажется, если бы даже и не случайно… - сказал он, нежно улыбаясь. - Так вот, если бы даже мы встретились и намеренно, в этом ничего страшного нет… Взрослые люди.
Надя понимала, что ведет себя глупо, но последняя фраза показалась ей особенно обидной. Точно ей сейчас указали на место. Они взрослые. Они. Без нее…
К горлу подкатил комок обиды. "Я же взрослая, - попыталась убедить она себя. - Я их обоих люблю. Я взрослая…"
Но ей все равно казалось, что теперь они вдвоем, а она - одна… Она остается совершенно одна!
- Мне кажется, надо бы попить чаю, - словно угадал ее настроение Саша. Он смотрел на нее, слегка наклонив голову, и в его взгляде явно прочитывалось сочувствие.
- Надо бы, - сказала Катя, несмело улыбаясь. - Поставить чайник?
Вопрос был чисто риторическим, и Катя это понимала. Просто вышла на кухню.
Он подошел к Наде.
- Твоя мать очень одинока, - мягко сказал он. - Понимаешь, она вся из комплексов состоит… Странное дело, все это исчезает, стоит только зазвучать музыке… Тогда она освобождается. От всего…
- И от меня…
- Понимаешь, ты взрослеешь… Ты завтра встретишь человека и уйдешь с ним… Это жизнь. А что станет с ней?
"Значит, ты решил меня заменить? А если я сейчас возьму да и сообщу тебе приятную новость? Что я уже встретила человека, с которым хочу уйти? И что этот человек - ты…"
Не сказала…
Только в глазах мелькнула слабая тень слез, остановившихся на половине дороги, замерших - замерзших…
- Кажется, мы собирались пить чай, - сказала Надя, улыбнувшись. - И давай пока оставим мои чувства… Я как-нибудь сама с ними разберусь… Ты же сам сказал, что я… взрослею…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
"Что за напасть? Из миража, из ничего"…
В голове у Кати с самого утра звучат эти слова вместе с мелодией, в которой страх переплетается с восторгом, и сама Катина душа стала такой же - детской и взрослой, с вопросом: "Что я делаю, да и как я это делаю, и зачем я это делаю?.." И снова ответ: "Наплевать. Я просто это делаю…"
- Здесь играется allegro, - заметила она, словно очнувшись.
Оля подняла на нее глаза.
- Мне хочется largo, - тихо попросила она. - Послушайте, Екатерина Андреевна! Ведь все становится по-другому… Смысл меняется. Становится страшно…
"Из миража, из ничего, из сумасбродства моего…"
Катя могла бы, как нормальный педагог, сказать сейчас ей, что Моцарт знал лучше. Но, вспомнив Моцарта, она только улыбнулась. Сам Моцарт наверняка заинтересовался бы сейчас новой Олиной концепцией своей сонаты - вот в этом allegro и в самом деле… совсем по-другому все звучит. Только что кто-то смеялся - теперь плачет… И получается-то снова любовь. Робкое прикосновение губ к ладони. "Я хотел бы увидеть вас еще, Катя… Чтобы потанцевать… Чтобы этот блюз, сотню раз слышанный, знакомый до последнего вздоха саксофона, впустил нас в себя… Или сам бы вошел, став нашей частью…"
Ничего этого сказано вслух не было. Глазами - да. Но не… Она улыбнулась невольно, поймав себя на том, что так и хотелось ей подумать сейчас - не губами, устами…
- Вам нравится? - истолковала ее улыбку по-своему Оля. - Послушайте! Как будто сначала праздник, а потом воспоминание о грустном… Или предчувствие беды… Звучит так странно и печально…
- Мне нравится…
Эта музыка, игранная Катей бесчисленное количество раз, прилипшая к пальцам, и в самом деле стала другой. "Может быть, так и в жизни? Смени темп - и увидишь все по-другому. Замедленная съемка - и наш вчерашний танец обретет другое значение?"
"Мне не хочется об этом думать, - призналась она себе. - Я не хочу. Все и так было allegro… Не хочу".
"Вы прекрасны"… Тихое прикосновение губ, робкое, как будто им по четырнадцать лет, и вообще они не в раздолбанном, циничном двадцать первом веке, где царит ужасающее безвкусие, этакий Содом с Гоморрой и куча людей, из которых половина пытается завязать тесные отношения с дьяволом, а вторая - ищет Бога… Нет, они в другом. Начале двадцатого. В конце девятнадцатого… Когда еще царила повсюду тишина и не было ничего лучше любви… Нормальной. С поцелуем руки… И все на свете содомы и гоморры прятались в подполье…
И замедленное allegro сейчас - частичка того времени, и она частичка, и Оля, и…
"Что я о нем знаю?"
Ни-че-го…
Даже кто он. Где работает. Что делает вечерами, оставшись один, усталый. Ничего не знает о нем Катя. Только две вещи. Он умеет говорить: "Вы прекрасны". И умеет танцевать так, что сжимается сердце, и кажется, ты и не танцуешь, а летишь на крыльях ветра.
"Но я-о-нем-ничего…
Самое время нанять частного детектива, - усмехнулась про себя Катя. - Чтобы все узнать…"
Прозвенел звонок. Урок закончился, хотя сейчас Катя не смогла бы с уверенностью сказать, что именно она была педагогом. Может быть, это маленькая девочка с обостренным внутренним слухом ее пыталась научить вслушиваться в музыку, в себя, в те скрытые пласты, которые становятся откровением, предупреждением?
- Вам понравилось?
- Да, - подумав, ответила Катя. - Как в жизни, ты абсолютно права. Только от этого грустно.
- Грусть тоже часть жизни, - сказал этот странный ребенок. - Никуда не деться… И если всмотреться в ее лицо, обнаружишь, что она прекрасна…
Катя вздрогнула и посмотрела на хрупкую удаляющуюся фигурку. Грусть, если в нее всмотреться, прекрасна…
"Вы прекрасны…"
"Он тоже обо мне ничего не знает", - подумала она.
- Катерина!
Катя остановилась.
Анна подошла к ней, улыбнулась, но взгляд был пытливым. Точно она на дне Катиных глаз пыталась увидеть истину.
- Открой старухе тайну, что с тобой?
- Это видно? - шепотом спросила Катя.
- Заметно, - развела руками Анна. - Где-то там, в самой глубине, прыгают осторожные солнечные зайчики…
- У меня сегодня свидание, - все еще шепотом, смущенно призналась Катя.
И повторила про себя, удивляясь тому, что слово, которое она раньше считала банальным, даже пошлым, пропитанным подростковой глупостью, сейчас ей таковым не кажется.
Свидание…
После предварительных уговоров Саша отвел Сашку-младшую к Ольге.
- Вроде бы ты сегодня не работаешь, - проговорила она, оглядывая его и отмечая, что братец выглядит по-другому. Не так, как обычно… Горечь в глазах, которая казалась Оле вечной, исчезла. Дело было не в том, что Саша, обычно предпочитающий черные джинсы и старую куртку, теперь был одет иначе. Нет, те же джинсы. Та же куртка… Только все это выглядит по-другому. Саша был пропитан надеждой и тихой радостью.
- И куда наш папа отправляется? - поинтересовалась она у девочки.
- У него свидание, - шепотом посплетничала девочка. - Как ты думаешь, он ей понравится?
- Нам с тобой он нравится, и ей…
- Мы-то другое дело, - сказала серьезно Сашка. - Мы его любим. А она?
- Может, отложите обсуждение на тот момент, когда моя нескладная фигура растает в проеме дверей? - не выдержал Саша.
- Тогда мы в это углубимся… А пока делимся впечатлениями…
- Ну конечно…
- Мы же женщины, - подмигнула Сашке Оля. - Тебя сегодня ждать, принц?
- Не знаю… Вдруг поздно…
- Вдруг до утра, - кивнула Оля, пряча улыбку в уголках глаз. - Ладно, принц… Только туфельку не забудьте ухватить во время танца…