- Правда. Но ты красивее. Знаешь, я как увидел тебя сегодня в белом платье, то совсем голову потерял. Едва сосредоточился к конкурсу. Ты была похожа на мою маму… на свадебной фотографии.
Оля не нашлась, что ответить, и Алексей продолжал:
- Я впервые встретил такую девушку. В тебе самым непостижимым образом сочетаются старомодная чистота и ультрасовременная уверенность в себе.
- А ты не преувеличиваешь и то, и другое?
- Нет. Прости, но у меня был некий опыт, который позволяет сравнивать.
На этот раз Ольга почувствовала, что ревнует не без основания. Но Алексей не заметил ее замешательства. Он налил еще шампанского.
- Давай, выпьем за нас с тобой.
- За что пить? Завтра я сяду в один самолет, а ты в другой.
- Ты же знаешь, что я исчезну всего на несколько дней. А потом - сразу в Москву.
- А нельзя сразу в Москву?
- Нет. Нужно навестить маму. А ты что подумала? - он внимательно посмотрел на девушку. - Хочешь, я поклянусь, что нет у меня никого, никакой пассии, - помолчав, он добавил, - кроме тебя.
Ольга сосредоточенно пила шампанское.
- Оля, может быть, не место и не время произносить речи, но… Выходи за меня замуж.
От неожиданности Ольга поперхнулась и закашлялась. Острые пузырьки неприятно защекотали нос.
- Мы… ведь… знакомы… всего несколько дней.
- А кажется, что всю жизнь. Оля, все настоящее возникает сразу, приходит ярко - и навсегда. Я люблю тебя.
- И я. И я люблю тебя. Со мной раньше никогда так не было.
- Я полюбил тебя, когда ты, как голубая птичка, слетала по трапу вниз, на землю тем хмурым одесским утром, - он говорил нарочито высокопарно, но все равно выходило естественно.
- И я тогда обратила на тебя внимание. Ты был такой отрешенный и смотрел совсем не на меня, а в пространство.
- Нет, я смотрел только на тебя. Я видел тебя в какой-то неощутимой полевой материи, ты билась в ней, как мушка в застывающей смоле.
- Сколько сравнений!
- Ты не ответила на мое предложение.
- Вот так, сразу?
- Да.
- Тогда я отвечу: да.
И в опустевшем баре он поцеловал ее. Поцелуй этот могли видеть только звезды. Он целовал ее долго-долго мягкими ласковыми губами, так, что ей даже немножко надоело. И твердь под ногами раскачивалась, уходила. Если причиной этой качки был не шторм, то что же тогда?
Глава 6
Ольга Васильевна расчесала мокрые волосы, поверх длинной ночной рубашки надела халат и, стараясь не шуметь, вошла в спальню.
- Долго ты, однако, принимаешь душ, дорогая. Я заждался.
Женщина вздрогнула от этого голоса, а еще больше от скрытого содержания, в общем-то, ничего не значащей фразы.
- Маша не вернулась? - спросила жена, думая, что шум воды мог заглушить стук входной двери.
- Еще нет, - ответил Юрий Михайлович и игриво добавил: - Сама подумай: у девушки появился жених. А по современным правилам жених - практически муж. Не так ли?
- Возможно, - сквозь зубы процедила Ольга, сняла халат и забралась под одеяло.
Движение руки мужа, споткнувшейся о ее пуританскую сорочку, было красноречивее всяких слов.
- Облачилась… Как на плаху.
Ответа не последовало.
Обиженный Юрий Михайлович повернулся спиной к Ольге и изрек:
- У всех жен очень быстро появляются похожие привычки. Стоит привести женщину в дом, как она начинает заботиться только о собственных интересах!
Ольга вздрогнула от этого упрека и вдруг с присущей ей способностью к образному воображению представила в этой квартире, в этой комнате, на двуспальной кровати из румынского гарнитура другую женщину, которой уже не было в мире живых.
С чувством безысходного ужаса она поняла, что призвана всего лишь продолжить роль той, умершей, в жизни человека, который сейчас мирно засыпал рядом. Ему нужна была не она, не именно Ольга, единственная, а просто женщина, спутница жизни. И для исполнения подобной миссии могли бы подойти очень, очень многие.
Она чувствовала себя заключенной в бесконечный житейский сериал, похожий на телевизионный, в котором заменили актера, игравшего одну из сквозных ролей. Просто написали в титрах: "Актер заменен", - и на экране вместо привычного лица появилось, новое, вскоре также ставшее привычным, полностью ассоциировавшимся со всем фильмом.
Как она жила последние полгода? Готовила мужу вкусные блюда? Прибирала в квартире? Выглаживала воротнички его сорочек и завязывала галстуки? Да - и только…
Нет, не только. Они вместе ходили на спектакли и в гости. Они, наконец, ездили этим летом на неделю в Юрмалу. Но кем она себя чувствовала? Женой Растегаева, но не Ольгой.
Она снова надела халат и вышла в коридор. И в большой темной квартире ее шаги звучали чужеродно. Охваченная непонятным внезапным ужасом, она потянулась к выключателю, но почувствовала, что ее рука дрожит.
Яркий свет заставил зажмуриться, и когда глаза привыкли к нему, то взгляд почему-то упал на портрет, затаившийся в едва освещенной гостиной. Из полутьмы на Ольгу смотрели два молодых лица, две улыбки, две жизни. Это были Юрий Михайлович и Анна Николаевна. И выглядела она в ночной тишине удивительно живой. Казалось, вот-вот заговорит.
Ольга быстро прошла на кухню, но не вернулась, чтобы выключить свет в коридоре. Она боялась снова увидеть то лицо.
На кухонном столе все еще лежала рукопись Ольгиной монографии. Формулы, цифры, по-научному сухой текст… Она собрала страницы в папку, крепко завязала ленточки и с ощущением полной ненадобности этого опуса переложила его на подоконник.
Задымился "Salem", возвращая хозяйку в реальный мир. И она вдруг с ужасом представила, как угасала и страдала в этой квартире Анна, как она, смертельно больная ходила по этим коридорам, стояла у этой плиты, смотрела в эти окна.
В эти окна… По жестяному отливу стучал неприветливый дождь, туманная завеса мешала видеть поздний свет в далеких, незнакомых домах.
Ольге вдруг безумно захотелось оказаться в уютной квартирке на Петроградской стороне, где окна второго этажа выходили на тихую улицу, и небольшой балкон словно парил над мостовой, соприкасаясь с великолепным каштаном. Даже в комнате слышно было, как падают с дерева плоды, защищенные колючей зеленой скорлупой.
А утром на тротуаре дети собирали гладкие рыжеватые каштанчики и уносили их в дома, и играли с ними.
Тогда был… Тоже октябрь…
"Сколько ж лет прошло? Ну да, восемь. Как все изменилось за это время. Непоправимо. Безвозвратно".
Часы пробили два, и стало очевидно, что Маша ночевать не придет. "Значит, они вместе", - Ольга сжалась от этой мысли. Она почувствовала себя оставленной, одинокой.
"Предательство? Но ведь я - жена другого человека. Какое может быть предательство? - мысль была здравой, но никак не утешающей. - Почему он пришел в этот дом? Влюбился в Машу? - душа Ольги отказывалась в это поверить. - Тогда почему же? Устал от одиночества? Но ведь чувствовал он себя здесь явно неуютно".
Ольга не в силах была постичь смысл происходящего. Единственное, что ей удавалось понять - это то, что Захаров не предполагал встретить ее, Ольгу, в квартире Маши Растегаевой, начинающего литературоведа. Он давно забыл свою прошедшую любовь и теперь Ольгино появление могло быть всего лишь досадным недоразумением в новых отношениях, в новой судьбе.
А что делать ей, Ольге? Как смириться неожиданным усложнением спокойной и размеренной жизни, наконец-то дарованной ей?
"Спокойной ли?" - Ольга вспомнила ощущение руки мужа на своем теле и вдруг поняла, что ничего больше не будет продолжаться так, как продолжалось до этого дня, до этой нелепой встречи.
Ольга не чувствовала себя возлюбленной Растегаева. Ни разу не охватило ее пламя страсти, когда исчезает мир, а в душу врываются все звезды пульсирующей вселенной.
А ведь семь лет назад ей казалось, что жизнь если не кончилась, то потеряла все краски, что нескольких месяцев безумной любви ей хватит на все оставшееся существование, в котором теперь было место только для работы и покоя. Тогда она поняла и прочувствовала столько, сколько, была уверена, дай Бог, понять троим смертным. И мир ее был переполнен не бытом, а бытием…
"Что же, старая любовь не ржавеет, а новая не пылает? Похоже, что Баратынский не ошибался, сводя сложности существования к "великому смыслу народной поговорки", - на душе потеплело от выпитого обжигающего кофе.
Заваривать кофе с душистым перцем и гвоздикой ее когда-то научил Алексей.
"Любовь ушла, привычка осталась", - Ольга улыбнулась собственному отражению в темном оконном стекле.
Когда-то в такое же темное стекло стучали золотистые листья каштанов. По устланному этими листьями тротуару можно было ступать бесшумно, как по ковру.
А вместо ковра в комнате лежала шкура белого медведя. Захарову-старшему ее подарили северные жители во время одной из арктических экспедиций. Он изучал Север, писал о нем книги, но потом вдруг написал нечто такое, за что попал почти что на этот самый Север, но в ином качестве.
В доме память об этом человеке, казалось, совершенно материализовала его образ. Будто он ушел только вчера. Все его вещи, книги и рукописи сохранялись в живом, а не музейном порядке. Здесь были "папин стол", "папин стеллаж", "папин атлас". В то же время как бы не было ничего "маминого". Не присутствовала и она сама: уехала в Петрозаводск к приболевшей сестре и задержалась там на неопределенное время…
Влюбленные шли от станции метро сначала по улице, по которой то и дело со звоном проносились трамваи, а потом повернули направо и оказались в тихих кварталах, где не было трамваев и троллейбусов.
Прекрасно ориентировавшаяся в любом городе, Ольга на этот раз ощущала себя ведомой, увлекаемой в дебри, заманиваемой в чужой замок. Она с волнением понимала, что не запоминает дорогу, что не найдет пути назад.
Что этого пути просто нет…
Дом из красного кирпича был построен в начале века. Но едва Ольга оказалась в подъезде, как поняла, что в недавнее время вся внутренняя часть дома претерпела разительные изменения.
Алексей подтвердил ее догадку.
- Видишь, здесь всего три этажа, но лестницу перепланировали, сделали более широкой, а из каждой коммуналки, выходившей на этаж, получилось по три отдельные квартиры. Причем, планировка довольно удачная. Сейчас сама увидишь.
На стене в прихожей висели бинокль, компас и пара моржовых клыков. "Папа привез из Арктики", - пояснил Алексей.
Он помог девушке снять куртку, а когда развязывал шнурки ее кроссовок, Оля не выдержала, тоже наклонилась, чтобы погладить, поворошить его густые темно-русые волосы.
- Чувствуй себя, как дома. А я сварю кофе. Ладно?
- Ладно.
Но чувствовать себя "как дома" в этой квартире было невозможно. Ольга поразилась, как много может рассказать жилище о людях, в нем обитающих. Даже когда жильцы отсутствуют. Вернее - именно когда они отсутствуют.
Ей стало даже немного жаль, что этих интерьеров не видит Татьяна. Уж она-то сумела бы сочинить "драму вещей"! "Нужно будет подсказать ей идею, а вдруг пригодится", - подумалось Оле.
В квартире не было комнат с "фиксированными" функциями. Не было ни гостиной, ни спальни, ни кабинета…
Три небольшие комнаты были объединены не только общей "топографией", но и созвучием характеров их обитателей. Однако на первый взгляд все три помещения были разительно непохожи друг на друга.
В самом большом из них стоял огромный двухтумбовый письменный стол, на котором возвышался старинный письменный прибор из белого и серого мрамора с небольшой бронзовой фигуркой Атланта, поднимающего небесный свод.
Одну стену - сплошь занимали стеллажи, заполненные самыми разнообразными книгами и журналами. Энциклопедия Брокгауза и Эфрона соседствовала с "Большой советской". Журналы по физике, геологии, географии не давали никакой возможности точно определить род занятий того, кто ими интересовался.
Портрет хозяина этой комнаты висел тут же, на стене. Мужественное лицо с тихой доброй улыбкой совсем не напоминало лица Алексея. Только в глазах светилось знакомое выражение любви ко всему миру.
Ольге почему-то захотелось повертеть старый, поблекший глобус, и она дотронулась до слегка пыльной поверхности. Земная ось заскрипела, шар повернулся, однако не впал в бездумное вращение: было ясно, что глобус поворачивали редко и не для забавы.
- Оленька, кофе готов! - голос слышался из коридора. - Выпьем в маминой комнате.
- Иду, - ответила Оля и пошла на голос.
Едва ступив на порог соседней комнаты, она поняла, что именно здесь удобнее всего пить кофе.
Невысокий резной столик с наборной столешницей был словно специально создан для этого занятия. Алексей уловил направление взгляда девушки.
- Это бабушкин столик. Любимый предмет женщин нашей семьи, - помолчав, он добавил, - надеюсь, и тебе он будет нравиться.
- И сервиз чудесный…
Она держала в руке небольшую изящную чашку с тонкой голубой росписью.
В маминой спальне не было традиционной широкой кровати, что несколько удивило Ольгу. Обстановку составляли тахта и два кресла. Шкаф был встроен в стену, а потому почти не заметен: дверки были оклеены обоями. Не существовало здесь и вездесущего будуарного зеркала. Ольга не удержалась и задала вопрос:
- Твоя мама не любит зеркал?
- Она убрала зеркала, когда арестовали папу. Не могла видеть собственною отражения. Ей казалось, что она в одночасье поседела и постарела лет на двадцать… Зато она развесила фотографии.
Портреты в больших и маленьких рамках, групповые фотографии, запечатленные на пленку сцены из балетных спектаклей… Ольга устала всматриваться в детали и наловчилась сразу же выхватывать одно лицо. Молодая, очень красивая женщина, одетая в чуть романтичном стиле пятидесятых годов. Она же - в пачке и пуантах, почти неотличимая в ряду других балерин…
- Леша, почему твоя мама танцевала в кордебалете? Почему она не стала солисткой - не хватило данных?
- Мне сложно судить, тем более, когда речь идет о матери… Понимаешь, Оля, моя мама умеет быть только ведомой, покорной, любимой, если хочешь. Она абсолютно не научилась проявляться по-настоящему, как личность. Она хорошо себя чувствует только в растворенном состоянии - в чьей-то жизни, в кордебалете. Она нигде не солистка.
- Ты… Осуждаешь ее?
- Нет, пытаюсь понять.
- Она очень любила твоего отца?
- Она так и не научилась без него жить. Не смогла. Живет только воспоминаниями. Но, по-моему, любовь - это когда двое равны, когда они дарят друг другу свои миры. А у мамы этого мира, наверное, и не было.
- А может быть, суть женского существования - именно разлиться в судьбе другого человека?
- Не знаю, Оля. Мне кажется, что тебе это вряд ли удалось бы. И мне очень нравится это твоя черта.
- Какая?
- Цельность натуры.
- Ты преувеличиваешь, - она рассмеялась.
- Оля, я люблю тебя…
Спелые каштаны глухо ударялись о застеленный мертвыми листьями асфальт. И Оле подумалось, что природа так преднамеренно устроила, чтобы хрупкие нежные плоды не разбивались. Темнело быстро и бесповоротно.
- Мы не будем включать свет, Оленька? Правда? - он перешел на шепот.
- Но я ведь еще не видела твоей комнаты…
- Ты увидишь ее утром.
Алексей взял Ольгу на руки и понес сквозь одному ему знакомое пространство в бархатную черноту дверного проема.
Глава 7
Кофе со специями… Экзотический, терпкий привкус. И дремоты как не бывало. Хотя ее и на самом деле "не бывало".
"Чужой дом, обжитый, согретый дыханием другой женщины. Та, первая, его создала. Я здесь пришелица", - мысли приходили невеселые, но Ольга была спокойна, как бывают спокойны изваяния, увенчавшие чью-то жизнь.
Когда-то муж сказал ей: "Знаешь, Оленька, пожалуй, я никогда не любил Аннушку. Теперь, когда ты рядом, я понимаю это со всей очевидностью… Но если бы она не ушла в мир иной, я не смог бы ее оставить".
Та женщина была разлита в его жизни. Она дополняла мужа и могла существовать только в единстве с ним. В их общем доме, ей, Ольге, никогда не будет уютно. Она чувствовала себя чужеродной, как модерновая пристройка к готическому собору.
"Он совсем не изменился… Если не принимать во внимание чуть поседевшие виски. И глаза, вроде бы, стали грустнее. Боже мой, Маши до сих пор нет. Не случилось бы чего? Впрочем, что может случиться, если она сейчас с ним… Она сейчас с ним…".
От этих мыслей Ольге вдруг захотелось заплакать, завыть по-бабьи, заломить руки. Но почему ей не безразлична его жизнь? Могла же она не вспоминать о Захарове все эти годы?
С ужасом Ольга осознавала, что все эти годы она ни на день не забывала о нем, что вся ее дальнейшая жизнь напоминала только лишь мелкую рябь на поверхности океана, в то время как глубины были заполнены течением той далекой и единственной любви.
"Один мрак глубже другого в глубоком море", - вдруг пришла на память строчка из корана.
Сигарета погасла. Ольга налила еще кофе из маленькой турецкой кастрюльки. Кофе уже успел остыть.
"Кто сгорел, того не подожжешь… Что это со мной? Не брежу ли я? Он сейчас с ней. Я ненавижу его, ненавижу… Он снова предал меня. Еще раз".
Старый каштан стучался в окно, совсем, как ребенок, - кулачками. Чуть покачивался уличный фонарь, вздрагивали тени на стенах, пробегали по потолку и навсегда уносились прочь отсветы фар редких машин.
- Тебе не холодно?.. Без свитера…
- Нет, но ты обними меня.
Он обнимал ее, прижимал к себе, и от его кожи исходил родной терпкий запах. Ольга ощущала себя прирученным зверьком, которому безумно хочется лизнуть родинку на плече укротителя.
Его рука прикоснулась к ее груди и Ольга почувствовала страстную нежность, исходившую от этих пальцев. Он не торопился, ласкал ее так осторожно, словно боялся испугать. И она впервые ощущала так близко другое тело.
Ольга закрыла глаза, и мир погрузился в ошеломляющую, сладкую тьму. Она едва ощущала, как освобождается от одежды. Ее руки бродили, словно сами по себе, по его плечам, спине, рукам. И кровь пульсировала в каждой жилочке, в висках, изгоняя всяческие даже самые разумные мысли.
Он целовал ее, казалось, всю - одновременно, он забирал губами ее душу и соединял со своею. И она настолько растворилась в нем, что даже не ощутила момента, когда исчез последний барьер.
В новой запредельности Ольга, казалось, потеряла сознание, и когда она вернулась на землю, то увидела над собой его счастливое лицо в отблеске качающегося фонаря.
- Тебе было не очень больно? - спросил он и снова осыпал поцелуями ее лицо и шею, грудь…
- Я люблю тебя… Я буду любить тебя всегда.
Озябшие ежики каштана стремились найти защиту, зарываясь в пряные опавшие листья. Они ударялись о землю так размеренно, словно были частью часового механизма.
Алексей укрыл ее одеялом, и Ольга с благодарностью приняла это, поскольку не чувствовала сил даже шевельнуться. Потом он рассказал ей, что, засыпая, она вдруг стала шарить рядом с собой и, только наткнувшись рукой на его плечо, успокоилась до самого утра.
Когда Ольга проснулась, ее правая рука была вытянута и лежала на соседней подушке.