Две страсти владеют душой крепостной актрисы Анастасии Аникеевой: любовь к театру и ненависть к князю Гундорову, старому сластолюбцу, который лишил ее чести, когда она была совсем еще девочкой. Первая поможет ей обрести свободу и стать примадонной на подмостках Петровского театра в Москве. Жертвой второй должен стать внук князя Дмитрий Нератов. Но Анастасия колеблется. Впервые ее сердце не требует справедливого возмездия.
Полина Федорова
Выбираю любовь
1
- Ее нигде нет, - барин.
- Как это нет? - побагровел в негодовании Есипов. - Через три четверти часа нам начинать. Найти немедля!
- Да уж везде искали, - выпучил на Есипова глаза камер-лакей и "первый талант" театральной труппы Пашка Гвоздь, коему был поручен надзор за труппой. - Нету…
- Найти! Иначе я с тебя три шкуры спущу, - зашипел на Пашку Павел Петрович, глядя на него в упор. - Ты меня знаешь.
- Кажись, сбежала она, - сказал кто-то из труппы густым басом.
- Что?! Кто это сказал? - выискивая глазами говорившего, вскричал Есипов.
- Я, - выступил вперед дворовый Семен, игравший в сумароковских "Гамлете" убийцу Полония, а в "Тресотиниусе" хвастливого офицера Брамарбаса.
- Ну, говори, - зловеще промолвил Павел Петрович, испепеляя взглядом Семена.
- Седни, часов эдак в пять утра, я видел, как она садилась в коляску с энтим корнетом.
- Каким корнетом?
- Что гостил у вас, барин, третьего дня.
- А что же ты, скотина, сразу не доложил мне о том? - в ярости сжал кулаки Есипов.
- Так это я только теперя догадавшись, что Феклушка с корнетом-то сбежала, - начал оправдываться Семен. - А поутру у меня и мыслей-то таких не было, что она, значится, в бега ударилась. Вы ведь, барин, завсегда своим гостям для их ублажения девок жалуете, что им приглянулись.
- Но не в пять же утра! - продолжал яриться Павел Петрович, уже понимая, что его труппа лишилась первой актрисы на все ведущие роли и объявленный гостям спектакль придется отменять. - Мог бы сообразить, дурья твоя башка…
Это была уже вторая за год потеря ведущей актрисы крепостной труппы домашнего театра помещика Павла Петровича Есипова, отставного прапорщика лейб-гвардии Измайловского полка. Этой весной невесть куда пропала Грушенька Нежданова, первый талант на роли любовниц. Публичный театр в Казани, на строительство которого Есиповым было получено высочайшее разрешение от императора Павла - царствие ему небесное! - еще только строился, и посмотреть на представления и, главное, игру Грушеньки, съезжались помещики со всей округи. На спектакли с участием Неждановой приезжали даже из Казани, и тогда Юматово, имение Павла Петровича, превращалось в театральную Мекку обширнейшей Казанской губернии.
Есипов режиссировал сам. Он ставил пьесы Сумарокова, Княжнина, Озерова, Вольтера, Коцебу, а его лакеи и дворовые Пашка Гвоздь, Семка Личина и Аграфена Нежданова так вживались в роли царя Эдипа, Гамлета, Полония, Дмитрия Самозванца и Марины Мнишек, что кичащиеся древностью своих родов князья Болховские и Всеволожские, Бестужевы, Львовы, Нармоцкие, Полянские, Толстые и де Бособры забывались в ажитации, неистово аплодировали чумазым и громко кричали "браво!".
Груня уже два года была первым талантом в труппе Есипова. Красивая, статная, с длинной русой косой, она привлекла внимание Павла Петровича, когда ей было пятнадцать лет и когда Есипов только-только вышел в отставку, поселившись в своем Юматове. Скоро он женился и воплотил в жизнь свою давнюю мечту - организовал домашний театр. Поначалу в его театре роли исполняли родственники и гости, а потом он стал привлекать к лицедейству и свою дворню. Груню, у которой актерство, видно, было в крови, он обучил лицедейскому ремеслу, выписав из Петербурга бывшего придворного актера Василия Бобровского. Скоро вся труппа Есипова состояла из крепостных, по большей части обученных грамоте и даже французскому языку. Дворовых девиц с их "Je vous remercie" и "Soyez le bienvenu" при соответствующем платье весьма трудно было отличить от барышень. Груня же и в простом сарафане выглядела настоящей гранд-дамой. И Павел Петрович воспылал к ней греховной страстью, коей, впрочем, пылал время от времени ко многим своим актрисам, не миновавшим близости с ним и вынужденным уступать не только уговорам, но и силе. Впрочем, со временем, а тем паче с кончиной супруги Есипова, сие обстоятельство стало обыденным и вошло в норму, ведь мало кому из девической челяди желалось быть проданными, подаренными кому-либо или обменянными на подержанную рессорную бричку. С Груней же у Павла Петровича зашло весьма далеко. Он и дня не мог прожить без нее, страшно ревновал, а актерский дар Груни только многократно усиливал его страсть к ней.
А потом Груня пропала. Исчезла, как в воду канула. Поговаривали, что, не выдержав столь частых принуждений барина к плотским утехам, она ударилась в бега. И будто бы ее видели то ли в Чебоксарах, то ли в Цивильске, а то и в самой Казани. Сказывали также, что в озере близ Юматова объявилась русалка. Выходит она, дескать, из озера только лунными ночами, распускает свою длинную русую косу и расчесывает власы золотым гребнем. И будто бы русалка та - точь-в-точь вылитая Грушенька, только, мол, хвост рыбий. А что? В омут головой от нелюбимого - не такая уж редкость на Руси.
Долго после пропажи Грушеньки ходил Есипов смурый, как туча осенняя. Даже голос сделался каким-то бесцветным и глухим, будто говорил сквозь подушку. Девки сказывали друг другу, что, призвав их к себе на любовное ложе, барин, забывшись, обзывал их Грушеньками, а после, дескать, запирался в кабинете и долго курил вонючую трубку. Впрочем, сие вовсе не удивительно, ибо пропажа любовницы, к коей привязался сильно, всегда для мужчины потеря преогромная, да еще и сильнейший удар по самолюбию. Как, дескать, меня такого, самого что ни на есть, и вдруг оставили-бросили?! Это, милостивые государи и милые барышни, в жизни великое несчастье.
Долго, аж до середины лета, не выходила из головы Павла Петровича Груня, покуда не объявился среди его крепостных девок новый сценический талант - Феклуша Поклепова. Опять же статная, видная, с весьма примечательными женскими формами, Феклуша, сделавшись в труппе первой героиней, стала и первой любовницей Есипова. А как иначе? И уже без нее Павел Петрович не мог прожить и дня. И вот на тебе, тоже сбежала. Да еще в день спектакля, когда изволили прибыть из Казани его превосходительство губернатор Борис Александрович Мансуров со всей своей свитой и прочей губернской и городской властью. Было, было от чего яриться отставному прапорщику Есипову.
- Дак это… Настька может Пальмиру-то сыграть, - подал вдруг голос "первый талант" Пашка Гвоздь. - Чай, она все первейшие роли знает, а эту и подавно. Сам не единожды видел, как она самой себе Пальмиру в зеркало представляла.
- Да что ты мелешь… - отмахнулся было от него Есипов, впрочем, уже без злобы и ярости, и почти сразу спросил: - Это какая-такая Настька?
- Настька-сирота, кузнеца Аникеева дочка, мир праху его, - с готовностью ответствовал Пашка, чувствуя, что гроза миновала и розгами на конюшне, по крайней мере сегодня, он бит не будет. - Не сумлевайся, барин. Девка она толковая, бойкая. Справится.
- Пигалица-то эта? - зыркнул на него Павел Петрович и задумался. Из этого состояния его вывел дворовый Семен. Помявшись, он глухо произнес, будто сидел на дне пустого колодца:
- Павел Васильевич правду вам говорит, барин. Я тоже слышал, как она всю ролю Пальмиры наизусть сказывала. Она давно хочет, чтобы вы ее в театре попробовали…
- Твоих еще советов мне недоставало, оглобля, - буркнул Есипов и оглядел своих артистов, стоявших вокруг своего барина-антрепренера. - Почему не все одеты? - гаркнул он, испепеляя всех взглядом. - А ты, Пашка, - перевел он взор на своего камер-лакея, одетого пророком Магометом, - приведи ко мне эту Настьку. И чтоб живо!
2
И пошто парням надо обязательно хватать и щупать девок за всякие разные места? Что они находят в этом такого, что глаза их так странно блестят, голос садится и хрипнет, а руки начинают дрожать? Вот и Кирюха вчера потащил ее в овин, а как пришли, тотчас полез своими слюнявыми губами целоваться и стал лапать ее за грудь и зад. Да еще глаза закатил и задышал, будто доселе бежал без передыху с версту али две…
Девки сказывали, сладко бывает, когда парни тебя трогают, и дюже приятно, а вот ей так не сладко было, ну нисколечко. Только досада и неловкость от чужих рук в местах, где им бывать не след. А как Кирюха еще и жаться к ней начал своей этой штуковиной, как черен у лопаты, твердой, что у парней между ног, так она и вовсе его оттолкнула да и пошла из овина вон. Кирюха ей вслед: вернись, дескать, я боле не буду ничего такого, коли сама не захочешь, а она и ухом не повела. Ушла, и все тут. Может, и зря, ведь теперь Кирюха и глаз до нее не кажет, дуется. Разобиделся, верно, шибко.
Настя вздохнула и оторвала взор от окна. В девичьей избе пусто - большинство ее насельниц заняты в сегодняшнем спектакле "Магомет": играют наложниц гарема шейха Мекки Зопира и воеводы Магомета Омара. А потом они будут прислуживать за ужином гостям барина, садиться им на колени и потчевать вином, сопровождая чаши своими лобзаниями с припевкой:
"Обнимай сосед соседа, поцелуй сосед соседа, подливай сосед соседу…"
Будет прислуживать гостям и она, будет улыбаться и повизгивать, когда кто-нибудь из гостей, уже крепко выпив, ущипнет ее за бок или ягодицы, полагая, что этим он доставляет молодке несказанное удовольствие. А потом… Впрочем, лучше не думать, что будет потом, ежели она приглянется кому-либо из гостей барина…
Это случилось два года назад, когда ей только стукнуло шестнадцать. Гостей понаехало много, аж на двух линейках, и барин велел ей обрядиться в лучшее и идти к гостям. Она прислуживала какому-то сухощавому старичку годов под семьдесят, а потом ее усадили рядом с ним. Позже она узнала, что это был князь Александр Андреевич Гундоров, отставной поручик и помещик Спасского уезда, который попросил барина, чтоб к нему подсадили самую молоденькую. Он стал потчевать ее вином и настойками, а когда ужин закончился, барин велел постелить князю в отведенной ему комнате.
- Будешь делать все, что князь прикажет, - сказал Павел Петрович и строго посмотрел на нее. - Поняла?
- Поняла, - ответила она и, как учили, сделала книксен.
Она быстро застелила князю постель и застыла в ожидании приказаний. Гундоров, нимало ее не стесняясь, разделся и, оставшись в одной рубахе, медленно подошел к ней.
- Девочка моя, - погладил он ее по черным курчавым волосам. - Душечка.
Его красные, будто натертые свеклой старческие губы расплылись в сахарной улыбке.
- Куколка моя, - прошептал князь, и подбородок его мелко затрясся. - Раздевайся, что же ты?
Настя стояла, не двигаясь и не понимая, чего от нее хочет этот старик.
- Боже мой, ты же ничего не…
Князь замолчал, восторженно глядя на нее и часто моргая своими блестящими крохотными глазками.
- Позволь, позволь я сделаю это сам.
Дрожащими пальцами он с трудом развязал узелок на переднике. Потом снял с головы наколку и принялся расстегивать пуговички платья.
- Что вы делаете? - прошептала она, уже понимая намерения князя. - Не надо…
- Девочка моя, душечка, - продолжал бормотать князь, с трудом справляясь с пуговичками и шнурочками. - Сладенькая моя, куколка…
Наконец платье упало к ногам Насти. Князь чуть не подпрыгнул от восторга и принялся целовать ее смуглые плечи и шею, а затем скользнул ладонью к ее маленькой груди.
- Прелесть, прелесть моя, - зашептал он ей в самое ухо, и тут она почувствовала его ладонь меж своих ног. Князь шумно задышал, по телу его пробежала дрожь, и его палец, больно царапнув мягкую кожицу ее девичьего естества, стал медленно проникать внутрь.
- Мне больно, - попыталась она оттолкнуть его, но Гундоров держал ее цепко. Затем стало по-настоящему больно, и она забилась в руках старика, как рыбица, только что вынутая сетью из воды. Палец старика стал быстро двигаться, а потом Гундоров повалил ее на постель и задрал ее рубашку. Настя продолжала биться под ним, крича и плача, что, видно, только больше возбуждало князя. Он судорожно целовал ее шею и грудь, и она едва успевала уворачиваться, чтобы не встретиться губами с его ярко-красным слюнявым ртом.
Сделав несколько движений, Гундоров тонко вскрикнул и стал подрагивать всем телом. А потом откинулся на подушки, тяжело дыша и отдуваясь. Настя вскочила, схватила платье и передник, валявшиеся на полу и, с трудом сдерживая рвоту, вылетела из комнаты.
Ее стошнило, как только она выбежала из господского дома. Ее рвало сильно, с надрывом и кашлем, как бы выворачивало наружу. Кое-как одевшись, она прошла в девичью избу и рухнула на тюфяки.
- Что случилось? - спросили ее.
- Этот противный старикашка, - только и вымолвила она и забылась в вязком сне, который, какой бы он ни был, все лечит.
Впрочем, ей еще везло. Была она небольшого росточка, щуплая, черноглазая, черноволосая и смуглая и походила более на подростка, нежели на вошедшую в девичьи лета прислужницу. Посему охотников провести с ней время среди гостей барина находилось мало, а то и вовсе не было. Но даже редкие случаи ублажения гостей приносили ей после случая с князем Гундоровым такие душевные и телесные муки, что она долго после того сидела, упершись взглядом в окно, и тогда не стоило к ней подходить ни с утешениями, ни тем паче с разными шуточками. Мало того, что Настя могла резко ответить, но и смотрела так, что еще чуть, и она прожгла бы взглядом насквозь.
Единственным утешением и отрадой стали для нее театральные представления, которые устраивал для своих гостей барин.
Если их давали в его летнем театре, то она, расположившись на траве возле самой сцены, смотрела их с другими дворовыми и челядью. Когда спектакли шли в домашней зале, она тайком проникала за кулисы, и оттуда смотрела за разворачивающимся на сцене действом, захватывавшем ее целиком. Она как бы растворялась в нем и переставала существовать. Все печали и невзгоды становились мелкими и незначимыми и отодвигались куда-то далеко, и в зависимости от виденного на сцене она становилась то возлюбленной датского принца Офелией, то сиротой Нисой, то Ильменой, наложившей на себя руки из-за интриг новгородского князя Синава, то Клариссой, а то и шведской княжной Зафирой. Как-то само собой она выучила все заглавные женские роли пьес, что ставил барин в своем театре, и однажды вдруг почувствовала, что нашла что-то такое, столь важное, без чего ей уже не прожить и чего отнять у нее никому не удастся.
- Вот ты где! - вывел ее из оцепенения голос Гвоздя. - Пошли, барин про тебя спрашивает.
- Не пойду, - даже не обернувшись в его сторону, ответила Настя. - Пусть хоть измордуют, хоть розгами меня на конюшне до смерти забьют, а не пойду я его гостей ублажать.
- Да тебя совсем не за этим барин зовет, - хохотнул Гвоздь, более похожий в своем одеянии на негоцианта-араба, нежели на пророка Магомета и уж тем более господского камер-лакея. - Феклуша, кажись, сбежала, так что тебе ролю ее играть надобно будет.
- Ролю? - встрепенулась Настя. - Мне?
- Тебе, тебе. Давай за мной, барин велел живо тебя привесть.
Есипов осмотрел Настю придирчиво и остался ею крайне недоволен.
- Пигалица, - заявил он раздраженно. - Ну разве Пальмира может быть такой тщедушной?
- В роли Пальмиры о ее позитуре ничего не написано, - осторожно возразил Магомет-Гвоздь.
- Ишь умник, - хмуро воззрился на "пророка" Есипов. - Господин Вольтер ни про чьи роли позитур не прописывал. Зрители, зрители уже привыкли видеть Пальмиру привлекательной и в добром теле.
- Ну дак Феклуши все равно нету. Стало быть, пусть привыкают к новой Пальмире, без тела, - резонно заметил Гвоздь.
Павел Петрович хотел было сказать "пророку", что не его ума дело рассуждать про гостей и зрителей барина, однако промолчал. До представления оставалось не более двадцати минут, и надлежало принимать решение: отменять спектакль или ставить на роль Пальмиры девку Аникееву. И он решил попробовать.
- Ладно, - заявил он и обратился к Насте. - Роль ты хорошо знаешь?
- Наизусть, барин.
- Хорошо. - Он раздумчиво посмотрел на Настю и вдруг спросил: - Почему, по-твоему, Пальмира бросается на меч Сеида и погибает?
- А ей больше нечего терять, - смело глянув на барина, ответила Настя. - Она потеряла отца, мать и только что обретенного брата. Ее в этом мире ничего более не удерживает, и она отправляется вслед за своими близкими.
Есипов пристально посмотрел на Настю, хмыкнул и коротко произнес:
- Одеваться.
3
Трудно подобрать слова к тому состоянию, что испытывала Настя, когда на сцену вышел барин и, предуведомляя действие пьесы, объявил своим гостям:
- Господа! Предлагаю вашему вниманию пьесу небезызвестного французского писателя Вольтера "Фанатизм, или Пророк Магомет". Итак, шейх Мекки Зопир узнает о намерении Магомета, его злейшего врага, покорить город. Семья Зопира была истреблена Магометом, поэтому шейх очень привязан к плененной им юной Пальмире, которую Магомет считает своей рабыней и требует ее вернуть, так как она выросла и воспитывалась в Медине, городе, уже обращенном в исламскую веру. В Медине Магомет - властелин и кумир. Пальмира ценит доброту и мягкость Зопира, но просит его выполнить волю Магомета, ее учителя, и вернуть ее в Медину. Шейх отвечает отказом, объясняя, что не желает потакать тирану, обманувшему доверие Пальмиры. В Мекку прибывает Омар, воевода Магомета, и предлагает шейху мир от имени пророка. Действие происходит около шестьсот тридцатого года от Рождества Христова.
Есипов сошел со сцены, и занавес открылся!
Ее выход был в первом действии, когда воевода Омар велит привести раба Магомета Сеида, возлюбленного Пальмиры, дабы оставить его у шейха в качестве заложника будущего мира между Меккой и Мединой. А вот наконец и слова шейха:
…Простой погонщик, плут, бродяга, муж неверный,
Ничтожнейший болтун, обманщик беспримерный.
Он в души ваши лжи пустил росток…
Тиранов мстительней еще не знал Восток!
Будто какая-то сила вытолкнула Настю на сцену, и она вылетела на нее из-за кулис, как чертик из заморской табакерки, когда нажимаешь на заветную кнопку.
- Нет, досточтимый шейх…
Она остановилась, увидев Сеида, и замерла.
- Сеид?
- Пальмира?
Эта сцена встречи возлюбленных после долгой разлуки всегда заставляла замирать зрителей. Однако сейчас меж ними прокатился легкий смешок.
- Petit demon, - с улыбкой произнес его превосходительство Борис Александрович.
И по рядам зрителей прошелестело:
- Petit demon… Действительно, очень похожа на бесенка, n'est се pas, господа?