Пробираясь после вечерней репетиции по пустому коридору театра к артистическому входу, Настя остановилась. Ей вспомнились глаза Дмитрия, полные любви и бездонной нежности. Не могут такие глаза лгать. А она! "Боже, как вы несносны… Хорошо, я подумаю над вашим предложением. А вы все же поговорите со своим дедом. Может, ему удастся вызвать умные мысли в вашей голове"… Да это я глупая! Милый, милый мой увалень, я согласна. Согласна! Потому что теперь понимаю: люблю. Люблю!
- Ах, если бы выйти из театра, а у входа стоит он, Дмитрий, - прошептала она. - Я бы все объяснила ему, нет, ничего бы не сказала, просто подошла и взяла за руку. И мы пошли бы в эту ночь, в эту весеннюю хлябь, туда, куда пожелал бы он или куда повело бы нас Провидение, но только вместе. А там…
Настя улыбнулась, вышла на служебное крыльцо и, спускаясь с покатых ступенек, поскользнулась. Она бы и упала, не поддержи ее сильные мужские руки.
- Осторожно, сударыня, - услышала она приятный голос и подняла на своего спасителя глаза. Близко, слишком близко, придерживая ее под локоток и обнимая за талию, стоял Константин Львович Вронский. - Не ушиблись?
- Нет, благодарю вас, - ответила Настя с застывшей улыбкой, высвобождаясь из объятий Вронского.
- Ну, вот, вы уже улыбаетесь мне, - весело заметил он, не спеша отпускать Настю. - А сие уже есть progressus в наших отношениях, не правда ли?
Он радостно засмеялся, словно действительно был очень доволен этим самым прогрессусом.
"Улыбаюсь, да не вам", - хотела было ответить Настя, но промолчала. Все-таки Вронский не дал ей упасть, к тому же в его открытом лучистом взгляде было нечто завораживающее, против чего как раз и не могли устоять многие женщины, на коих он останавливал свой взор.
- Позвольте, я вас подвезу, - предложил Константин Львович и шутливо вывернул перед Анастасией руку крендельком. - Вы такая хрупкая, что ежели, не дай бог, упадете, то обязательно что-нибудь повредите себе и не сможете какое-то время играть. Это совершенно недопустимо, потому как тем самым вы лишите наслаждения лицезреть вас на сцене. А это будет нестерпимым ударом для всех ваших поклонников, и особенно для меня.
Он говорил и смотрел, смотрел и говорил, и звук его голоса завораживал так же, как и взгляд. Это был один из его приемов, проверенных и безотказных, но на Настю это подействовало не в той мере, в какой он ожидал. Она огляделась по сторонам, увидела, что на них смотрят, и взяла Вронского под руку не потому, что была заворожена и парализована, как кролик перед удавом, а чтобы не допустить бестактности и неловкости. Оттолкни она его, это все увидят, и поползут всякие досужие домыслы и слухи, коих и так ходит предостаточно об актрисах. А так разве поклонники никогда не подвозили ее до дому? Разве это было не в порядке вещей? Разве тот же Вронский первый раз распахивал перед ней дверцы своей кареты с гербами, как сделал это сейчас?
- Видите? - указал он на родовой герб, где на голубом фоне летел белый олень, пронзенный черной стрелой. - Олень - это я, а стрела, что пронзает меня, это стрела Амура, попавшая прямо в сердце.
Он снова взял ее под локоток, помогая ступить на подножку кареты, подождал, пока она усядется, и сел сам, но не напротив, а рядом. Карета тронулась, и колеса дробно застучали по мостовой Арбатской площади.
- Как новая квартира? - спросил Вронский, не сводя томного взгляда с Насти. - Нравится?
- Да, - ответила она.
- Верно, теперь вашим поклонникам сложнее одолевать вас своим вниманием? А я знаю, как их всех отвадить, - заявил Константин Львович и придвинулся ближе. - Надо просто выбрать одного, самого преданного, любящего вас всем сердцем и душой, и тогда остальные опечалятся, потеряют надежду и перестанут беспокоить вас.
- Такого еще надобно найти, - ответила Настя, чтобы хоть что-то сказать.
- В этом нет необходимости, - еще ближе придвинулся к ней Вронский. - Такой поклонник сидит рядом с вами.
Настя посмотрела в глаза известному ловеласу.
- Да, да, - мягко улыбнулся Вронский. - Этот поклонник перед вами. Неужели, - он подпустил в голос малую толику обиды, - вы еще сомневаетесь в этом?
Настя промолчала. Константин Львович, как бы ненароком коснувшись ее колен, взял ее руку в свои ладони.
- Ну когда же вы наконец поверите мне, что я без ума от вас?
Настя молча высвободила руку и отвернулась к окошку.
- Кстати, вы не читали сегодняшние "Ведомости"? - как ни в чем не бывало спросил красавец. - В них некто, пожелавший остаться инкогнито и подписавшийся псевдонимом "Поклонник", поместил статью про ваши успехи на сцене. А закончил статью стихами. Хотите, я вам их прочитаю?
Настя продолжала смотреть в окно.
- Ну, Анастасия Павловна, - тронул ее за плечо Вронский. - Неужели вы не хотите послушать посвященные вам стихи?
Сказано это было тоном разобиженного ребенка, Настя фыркнула и со смешком обернулась:
- Хорошо, читайте.
Вронский, ободренный ее улыбкой, продекламировал:
Смугла, тонка, с огнистым взором
И чистым профилем камей,
Она живет одним задором, -
Одними бурями страстей.
Он закончил и выжидающе посмотрел на Настю.
- Вам понравилось?
- Понравилось, - ответила она и не удержалась, чтобы не спросить: - А кто скрывается за этим псевдонимом "Поклонник"?
- Я! - торжественно произнес Вронский.
- Вы?
- А что? - похоже, немного обиделся Константин Львович. - Вы отказываете мне в возможности написания стихов?
- Да нет, отчего же, - не очень решительно ответила Настя.
- А еще я играю в домашних спектаклях, - снова беря за руку, поведал ей Вронский. - Перед вами очень романтическая натура, и поверьте…
Вронский потянулся и поцеловал Настю в смуглую щечку.
- Что вы делаете? - с возмущением спросила она, выдернув руку и отодвигаясь от Вронского в угол кареты. - Как вам не совестно?
- А что такое? - вскинул брови Вронский. - Вам не нравится, когда вас целуют?
- Не нравится.
Но Константин Львович уже горел. Не пытаясь охладить свой пыл, он снова придвинулся к Насте, одной рукой пытаясь овладеть ее ладошкой, а другой обнимая за плечи.
- Божественная, зачем вы мучаете меня? Неужели вы не видите моих страданий? Помогите мне! Один поцелуй, всего лишь один поцелуй, и я спасен!
- Прекратите! - вжимаясь в угол, прошептала Настя, и глаза ее выплеснули на Вронского холодное пламя. - Иначе я выпрыгну из кареты.
Но красавец, похоже, ничего не слышал. Он еще крепче обнял Настю, другая рука легла на ее колено и медленно поползла вверх. Она уперлась ладонями в его грудь, но ее сопротивление было тотчас сломлено. Ладонь Вронского проникла под шубку и через несколько мгновений грозила оказаться возле ее бедер. Вот она все ближе, ближе…
На повороте карету тряхнуло, и на какое-то мгновение Вронского отбросило от Насти на целую ладонь. Этого времени ей хватило, чтобы дрожащими пальцами открыть дверцу кареты и, не раздумывая, буквально выброситься из нее.
- Стой! - заорал Вронский кучеру, и карета встала как вкопанная. С побелевшим лицом он выскочил и увидел Настю, глубоко впечатанную задним местом в единственный сугроб, который, верно, забыли или поленились убрать дворники, и сложенную пополам так, что голова ее почти упиралась в красные сафьяновые ботики. Он облегченно выдохнул и протянул руку пытающейся выбраться из сугроба девушке.
- Позвольте, я вам помогу, - сказал он, давясь от готового вырваться наружу смеха и отводя глаза. - Вам одной… трудно будет… выбраться…
Настя вновь полоснула по нему негодующим взором, высвободила руки, уперлась ими в снег и, приподнявшись, съехала из сугроба на мостовую. Руки Вронского она не приняла. Когда он принялся помогать ей отряхиваться, Настя отскочила от него и срывающимся голоском пронзительно воскликнула:
- Не прикасайтесь ко мне!
- Хорошо, хорошо, - примирительно поднял ладони Вронский. - Вы не ушиблись?
Настя снова бросила на него возмущенный взгляд, отряхнула последнюю крошку талого снега, прилипшего к шубке и, гордо вскинув голову, пошла по мостовой. Вронский, кивнув кучеру, чтобы следовал за ним, пошел за ней.
- Простите меня, Анастасия Павловна, - поравнявшись с ней, тихо произнес он.
- Вы… вы, - она вскинула на него рассерженные глаза, но не увидела во взгляде Вронского ни прежней уверенности, ни теплой и обволакивающей обворожительности. Константин Львович смотрел просто, и в его взоре сквозили удивление, уважение и даже некоторая благодарность. За то, что она не солгала и осталась с ним человеком? И напомнила ему, что он тоже человек? Ведь в его кругу истинно человеческое было в дефиците, и бал там правили ложь и фальшь…
- Простите меня, Анастасия Павловна, - повторил тихо Вронский. - Я больше так не буду… С вами.
- Да вы словно дитя малое: "больше так не буду". Смешно даже…
- Ей-богу, не буду. Вы ведь мне действительно очень нравитесь. Вот я и подумал, почему бы мне с вами не закрутить роман. Или ни к чему не обязывающий романчик: я вам подарки и все такое, а вы мне свое благорасположение, так сказать. Как это делают все. Но вы оказались не такая, как многие, - добавил он задумчиво. - И… спасибо вам за это.
Какое-то время они шли молча.
- Вы… больше не делайте так, - наконец, произнесла она примирительно. - Ладно?
- Ладно, - повеселел Вронский, - не буду. Значит, вы простили меня?
- Вы же объяснились. Честно и искренне. Чего же на вас дуться? - посмотрела на него Настя.
- Вы удивительная, - произнес с нескрываемым восторгом Вронский.
- Опять? - нахмурила бровки Настя.
- Нет, нет, - поторопился успокоить ее Константин Львович, - я без всякого умысла вам это сказал. Порой мне кажется, что в вас, - он на какое-то время замолчал, подыскивая слова, чего ранее за ним не замечалось, ибо у него на все случаи всегда были заготовлены целые фразы, - сидит какой-то бесенок, колючий и ершистый, когда надо, а, по сути, милый и добрый. И это притягивает.
- Кого-то, возможно, и притягивает, - сказала раздумчиво Настя, - а кого-то, наоборот, отталкивает, - с печалинкой добавила она.
Так они и шли: Настя, чуть поодаль Константин Львович, а за ними, сбоку, четверка лошадей, впряженная в карету с родовыми гербами на дверцах.
- Ну вот мы и пришли, - сказала Настя, когда они остановились у ее дома. - Спасибо, что проводили.
- Еще раз прошу извинить меня за мою… бестактность, - серьезно произнес Вронский.
- Я на вас не сержусь, - так же серьезно ответила Настя. - Я даже отчасти благодарна вам.
- За что? - удивился Константин Львович.
- За внимание ко мне. Своеобразное, конечно, - она усмехнулась, - но все же внимание.
- Вам не хватает внимания к вам?
Настя молча опустила голову.
- Помилуйте, Анастасия Павловна, вам ли говорить об этом? Стоит только вам простите свистнуть, и у ваших ног тотчас окажется сотня поклонников, готовых исполнить любое ваше желание.
- Я не про то говорю. Не про такое внимание.
- А про какое внимание вы…
Вронский не закончил фразу и на мгновение застыл.
- Боже мой! - воскликнул он. - Как же я сразу-то не догадался! Ведь вы же влюблены! Так?
Настя еще ниже опустила голову.
- Ну конечно же, влюблены. А я-то навязывался вам со своей… Простите, меня, Анастасия Павловна, ради бога, простите.
- Да я вас давно уже простила, - посмотрела на него Настя, с удивлением замечая, что у такого ловеласа и дамского соблазнителя столь трепетное отношение к чувству, зовущемуся любовью. Верно, было в его жизни нечто такое… Впрочем, в жизни каждого человека, очевидно, было или есть нечто такое, что не дает ему пренебрежительно отзываться о любви. Ведь это и высшее наслаждение, и неизбывная боль - любить…
- Мне пора, - тихо произнесла Настя. - Прощайте. И… спасибо вам.
Она потянулась на носочках и поцеловала Вронского в щеку. Затем резко повернулась и вошла в парадное.
- Прощайте, - произнес Константин Львович растерянно и запоздало, когда двери, пропустив Настю, уже закрылись. Затем он снял перчатку и осторожно потрогал место поцелуя. Он потом еще долго чувствовал его на своей щеке, словно печать, скрепившую некий договор между ним и Настей, впрочем, не только с Настей, а и со всем миром и, главное, с ним самим. Договор быть человеком…
15
Последней премьерой в этом сезоне была драма Владислава Озерова "Фингал", целиком построенная из песен Оссиана, легендарного воина и барда кельтов, жившего еще в третьем веке от Рождества Христова. Владислав Александрович знал, как выжать слезу из публики. В актерской среде ходили слухи, что драматург сам обливался слезами, когда писал сию пьесу. Однако одно дело написать слезливую драму, а другое - сыграть ее так, чтобы заставить заплакать не только добрейшую графиню Салтыкову или состоящую в преклонном возрасте вдовицу Загряжскую, но и героя русско-турецкой войны полного генерала Тимофея Ивановича Тутолмина, исправляющего на Москве должность генерал-губернатора, архивных юношей и даже видавших виды искушенных театралов.
В трагедии было все: пение бардов, хоры, даже сражения. Старик Померанцев великолепно вел роль лелеящего злобное желание мести локлинского царя Старна, самого трагического лица в драме, потерявшего в сражении сына Тоскара, убитого володетелем Морвены Фингалом, и теряющего дочь Моину влюбленную в Фингала и любимую им. Доверчивого и благородного Фингала играл, конечно, Плавильщиков, а прелестную и чистую сердцем Моину - Настя. Уже после спектакля наплакавшиеся вволю знатоки, видевшие "Фингала" на петербургской сцене, утверждали, что Настенька в роли Моины была более трогательной, нежели уже покорившая Большой театр в столице Катерина Семенова.
- Вы заметили, как Настенька тонко передала свое отчаяние в последнем акте? - говорили они друг другу. - А любовь? Она буквально источала ее!
Впрочем, так провести свою роль Насте помогли два человека, сидевшие в зале: Дмитрий Нератов и некая миловидная барышня в платье-блуз из органди и шляпке из итальянской соломки с ниспадающими на поля страусиными перьями. Настя сразу почувствовала, что они вместе, и это придало ее игре те чувствования, о коих после говорили знатоки-театралы.
После спектакля она заперлась в своей гримерке, никому не открывая и не отзываясь. Долго смотрела на себя в зеркало, и спроси ее в этот момент, о чем она думает, верно, не нашлась бы, что и ответить. Мысли прыгали в голове, как кузнечики по летнему полю - поди, поймай.
"Видела его".
"Он был не один".
"Он смотрел на нее, так неужели…"
"Он уже не любит?"
"Что делать?"
"Кто та, что была с ним?"
"Невеста?"
"Просто знакомая?"
"Она красивая…"
"Он слишком доверчив…"
"Как быть?"
"Как же жить дальше, если…"
Новый стук в дверь отвлек ее от потока мыслей, которые она тщетно пыталась хоть как-то свести воедино. Настя опять не открыла и не отозвалась.
- Анастасия Павловна! Настя! - раздался голос из-за двери. - Это я, Каховская, откройте…
Не было еще таких дверей, которые не раскрылись бы перед Александрой Федоровной. Отворились, хотя и не сразу, и эти, и перед ее глазами предстала мрачная, как грозовая туча, Настя.
- Проходите, - отступила она на шаг, пропуская Каховскую.
Та, искоса поглядывая на нее, начала издалека.
- Ты ведь знаешь, Настенька, жизнь не является сплошным и нескончаемым праздником. Тот, кто вдохнул в нас жизнь, устроил так, чтобы радости в ней чередовались с бедами и горем, а иначе, если бы мы жили в радости с первого и до последнего дня, как бы мы поняли, что живем в радости? И оценили бы это? Как бы мы узнали, что к нам пришло счастье? Ведь не с чем бы было сравнивать. Кроме того, тем, кого любит, Господь ниспосылает испытания, и, если человек из них выходит с честью, он его награждает…
- Выходит, - чуть ли не со злобой перебила Каховскую Настя, - сначала боженька тебе по зубам съездит, до крови разбив, а затем платочком с вензельками одарит, дескать, возьми, чадо мое, утрись?
- Ты не смеешь так о Боге!
- Смею! - по обыкновению притопнула ножкой Настя. - Что хорошего я видела в своей жизни? Старика Гундорова, который самым мерзким образом лишил меня чести? Пьяные рожи господ, коих я должна была ублажать по приказанию своего барина? Насмешки и зависть подруг? Чем он меня таким одарил, что покрыло бы все мои мучения? За что я ему должна быть благодарна?
- За талант, - довольно жестко ответила Александра Федоровна. - Он тебя одарил талантом. Немногих, весьма немногих он одаривает своим божественным вдохновением. А талант - это не только праздник, но и муки. В жизни, как ты уже поняла, ничего не дается даром.
- Да, это я поняла очень хорошо, - криво усмехнулась Настя.
- К тому же, - Каховская вплотную подошла к ней, - не тебе сетовать на судьбу. Тебе, милая моя, просто несказанно повезло!
- Повезло?! - задохнулась Настя. - Вот уж спасибо за такое везение!
- Повезло, - спокойно повторила Александра Федоровна и положила руки на плечи Насте. - А потом, все проходят через сие горнило, в которое попала сейчас ты. И талантливые, и бесталанные.
- Так уж и все?
- Кроме лишенных разума или вытесанных из камня - все. Десять лет назад проходила это я, потом все трое моих братьев, до этого - мои отец и мать.
- И ничего нельзя с этим поделать? - спросила Настя с интонацией, чем-то насторожившей Александру Федоровну.
- Ничего, - ответила Каховская. - Это, ты только постарайся меня понять, так же естественно, как… небо голубое, а трава зеленая. Это так, и все тут.
- Ясно, - раздумчиво произнесла Настя. - Выходит, раз ничего нельзя изменить, следует уступить сложившимся обстоятельствам. Так? Покориться.
- В общем, да.
- А если я не хочу покоряться?
- Это ничего не изменит.
- Словом, всяк сверчок знай свой шесток… - глухо произнесла Настя.
- При чем здесь это? - удивленно вскинула брови Каховская.
- Ну, конечно же, ни при чем, - как можно мягче улыбнулась Настя и вдруг спросила: - Как зовут невесту Дмитрия Васильевича?
- Зинаида Колокольцева, - немного растерянно ответила Александра Федоровна.
- Они уже помолвлены?
- Да.
- Когда намечена свадьба?
- Осталось уже менее месяца, - медленно ответила Каховская, пытаясь понять, что творится в душе Насти. Но та казалась спокойной, смирившейся, и ни плакать, ни впадать в истерику, слава богу, не собиралась.
- Ну что ж, коли так, - притворно вздохнула Настя и посмотрела на старшую подругу. - Спасибо, что просветили. - Она снова вздохнула. - А то я уж и не знала, как мне жить дальше.
- А теперь?
- А теперь - знаю…
- Хотите, я подвезу вас? - спросила, неизвестно от чего встревожась, Александра Федоровна.
- О нет, спасибо, - ласково улыбнулась ей Настя. - Не стоит, тем более что… Прощайте, Александра Федоровна.
- Что тем более, Настя? - крикнула ей уже в спину Каховская.
- Да нет, ничего, - остановилась Настя и, обернувшись, улыбнулась: - Ничего…
Александра Федоровна, немного постояв, пошла за ней.