Медсестра открыла дверь и придерживала ее. Сорча невольно прижалась к Цезарю, ощутила его тепло и вдохнула знакомый аромат пены для бритья.
– Мне сделали срочное кесарево сечение, а потом произошла путаница. Мы с Октавией знали, что нам дали не тех младенцев, но никто не поверил нам. Хотя… – Она взглянула на охранников возле детской палаты. Их было двое – по одному на каждого ребенка. – Думаю, сейчас уже верят. Тест ДНК должен подтвердить это.
– Я не поверила этому, когда заступила на смену, – призналась медсестра, отпирая карточкой-ключом дверь детской. – Мы все ждем результатов. Путаница просто невозможна.
Сорча взглянула на Цезаря и увидела, как он поджал губы. Когда дверь открылась, она отступила, чтобы позволить ему войти первым, и спросила:
– Ты хочешь. э-э-э… увидеть его?
– О да, – мрачно сказал он, предъявляя одному из охранников свой паспорт. – Если у меня есть сын, я хочу его увидеть.
Октавия кормила Лоренцо и мельком взглянула на них. Сорча сумела лишь слабо улыбнуться в ответ. Она застыла в ожидании реакции Цезаря.
"Полюби его", – беззвучно молила она.
Цезарь смотрел на малыша. Тот шевелил ручками и ножками и пищал, как птенец. Он снова вспомнил свою сестру. Когда ее привезли домой, маленький Цезарь постоянно искал маму и говорил ей, что ребенок плачет.
– Да, они часто это делают, – отвечала она. – Няня позаботится об этом.
Об этом. Прожив на свете достаточно долго, Цезарь понял, как далеки его родители друг от друга и от детей. Их союз был продиктован деловыми соображениями, а зачатие наследников проходило по плану. Мать Цезаря принесла семье титулы и положение в обществе. Его отец требовал сыновей, чтобы было кому управлять корпорацией, если он займется политикой. Дочь тоже была ценным активом, который можно будет использовать, когда подойдет время.
Цезарь был готов поклясться на целой стопке Библий, что их равнодушие не отразилось на нем. Когда он учился в частной школе-интернате, то не скучал по родным. Он говорил с родителями так же редко, как и живя дома. В семье никогда не возникало разногласий. Все сводилось к деловым обсуждениям насущных вопросов. И родители не сомневались, что воспитанный подобным образом сын будет равно практичен и в выборе жены, и в определении жизненных целей.
Эти цели включали нечто вроде возвращения долга семье Дайеги, оказавшей им помощь в стабилизации бизнеса после разоблачения шпиона.
Он стал отцом? Цезарь понял, что впервые смотрит на Сорчу как на мать. Она неловко села в кресло, задыхаясь, словно пробежала марафон. Ее лицо было бледным, но она улыбнулась, когда медсестра взяла ребенка и передала его ей.
Сорча приветствовала малыша грудным смехом, от которого мышцы Цезаря напряглись, а волоски на шее встали дыбом. Казалось, он услышал песню, которую в первый раз слышал давным-давно, когда погода была чудесная, школа осталась позади и день был ничем не занят.
– Ах ты, бедняжка, – проворковала она, целуя ребенка в щечку и щекоча его с той любовью, какой никогда не было в детстве Цезаря.
Открытая демонстрация любви повлияла на него так, что он не взялся бы определить чувство, которое испытал. Цезарь был не счастлив, но и не расстроен. Эти две эмоции смешались.
– Ты скучал по мне? Я тоже по тебе скучала. – Сорча подняла глаза, и на миг Цезарь предположил, что она говорит с ним. – Я назвала его Энрике, – сказала она. Глаза ее были огромны, розовые губы блестели.
Его второе имя.
Спокойствие мужчины было поколеблено еще сильнее, ладони стали влажными. Ему стало ясно, что пыталась объяснить его сестра, биолог, их отцу. Она сухо говорила: "Чувства называются чувствами, потому что их чувствуют".
Цезарь покачал головой, уверенный, что отец чувствует очень редко. Мать могла продемонстрировать нечто вроде теплоты по отношению к старой подруге или расстроиться из-за того, что разбилась любимая ваза, но отец никогда не опускался до сантиментов.
А он – копия отца. Верно?
– Хочешь его подержать? – хрипло спросила Сорча.
– Разве ты не должна его покормить?
Это была инстинктивная защита. Он не знал, как держать ребенка. Цезарь думал о детях, но они оставались для него отдаленной целью, очередным шагом в процессе, причем он планировал в значительной степени поручить их воспитание своей жене и персоналу, который она наймет.
Он мог бы ударить Сорчу – эффект был бы тот же самый. Она стала белой, ее подбородок задрожал.
– Пожалуйста, отвернись, – напряженно попросила она.
Потому что ей нужно было обнажить грудь.
Если они спали вместе, он ее уже видел, разве не так?
Но Цезарь отвернулся.
Он сосредоточился, пытаясь вспомнить, видел ли он ее грудь не только мысленно – чем занимался не один раз, – но и воочию. Перед его глазами возникли два кремовых полушария с розовыми сосками под цвет ее губ. Она действительно так выглядит? Или это просто его фантазия?
Он хочет взглянуть, черт возьми! Ему нужно подтверждение, что утраченная неделя жизни возвращается. Он – сильный, здоровый, могущественный мужчина, привыкший полагаться на себя. Чтобы собственная голова подвела его… Но врачи считают, что провал в памяти останется навсегда.
Это было бы терпимо, если бы неделя была обычной, но нет. В один из этих семи дней он зачал ребенка.
Октавия встала, немного помедлила, затем повернулась к ним:
– Я должна сказать. Мой муж сказал мне, что это его кузен. Он поменял бирки у детей. Это. – Она пожала плечами. – Ревность, я думаю. Соперничество двоюродных братьев. Полиция уже в курсе. Я уверена, что вас попросят написать заявление. Простите.
Сорча не была бы Сорчей, если бы не заверила Октавию, что это не ее вина.
Цезарь был в ужасе. Что, если бы Энрике отправился в чужой дом? Его ребенок воспитывался бы чужими людьми!
Эта мысль заставила Цезаря похолодеть, а затем его охватила жгучая ярость. Никому не позволено красть у него, к тому же такую ценность, как его сын…
Энрике его сын?
Он действительно желает, чтобы это оказалось правдой?
Октавия положила своего ребенка в кроватку, сонно пожелала всем спокойной ночи и вышла, держась за руку медсестры.
Цезарь подошел к ее ребенку и посмотрел на него, не зная, что ищет. Ведь все дети выглядят одинаково.
Он захотел взглянуть еще раз на мальчика, которого держала Сорча. Найдет он что-нибудь знакомое в его чертах?
– Когда будут готовы тесты ДНК? – спросил Цезарь.
Медсестра, дежурившая в детской палате, ответила:
– Заказано срочное исследование. Мы надеемся, что уже в начале следующей недели.
Взгляд Цезаря встретился с непроницаемым взглядом Сорчи.
Он не поверит, что стал отцом, пока тест это не подтвердит, но Сорча не способна лгать. Не в таком важном вопросе. Не тогда, когда это касается ее семьи.
Единственный раз она не смогла справиться с работой, когда пропала ее племянница – семилетняя девочка села не в тот автобус. Сорча превратилась в бледную взволнованную растяпу, и так продолжалось до тех пор, пока девочка не позвонила домой из деревни, находящейся в двух часах езды.
Цезарь с тревогой наблюдал за тем, как его предельно собранная и ответственная личная помощница в буквальном смысле слова распадается на части. Ему это не понравилось. Сорча смотрела на него и задавала вопросы, начинавшиеся одинаково: "Что, если?.." У Цезаря не было ответов, и он не знал, как ей помочь. Обычно он успокаивал женщин подарками, комплиментами и сексуальными развлечениями. Лучшее, что он был способен сделать, – это доставить ее домой.
Ей позвонили и сообщили, что с девочкой все в порядке, когда они подъезжали к взлетной полосе. Сорча обняла Цезаря, расплакалась и извинилась. Через двадцать минут они вернулись к продуктивной работе, притворяясь, что никаких объятий не было. Однако Цезарь не смог забыть силу ее эмоций.
И ощущение прижавшегося к нему тела женщины он тоже не смог забыть. Ее плечи казались такими хрупкими под его большими ладонями, ее голубой жакет был достаточно тонким, и он почувствовал гладкость кожи Сорчи. Она не пользовалась духами. От нее исходил аромат, похожий на легкие нотки в вине. Оторванные лепестки? Намек на анис?
В тот момент его мысли устремились к сексу, тем более что занятия любовью с ней постоянно маячили в голове. Цезарь признал, что давно хочет ее, но не может заполучить, а потому он разжал объятия и отодвинулся.
В тот раз.
Но в следующий раз он, похоже, ее не отпустил.
Цезарь нетерпеливо вздохнул. Если это все же неправда, то причина назвать его отцом ребенка должна быть чертовски серьезной. Вряд ли Сорча сделала это из-за денег. Если бы ее интересовали его деньги, она не стала бы скрывать беременность.
Тогда почему?
– Почему? – громко спросил он, переходя на валенсийский диалект, чтобы их не могла понять медсестра. – Если я его отец, почему это стало мне известно случайно? Почему ты не сказала раньше? Почему бы не заставить меня признать ребенка? Почему бы не попросить поддержки?
Сорча обладала отменной выдержкой, она редко демонстрировала свои чувства, но сейчас на ее лице мелькнул гнев.
– Я пыталась увидеться с тобой. Я просила твоего отца дюжину раз, ездила в клинику, но меня не пустили. – Ее лицо окаменело. – Для твоей семьи это было тяжелое время, а ты был на грани жизни и смерти. Я хотела проявить сочувствие. Когда я услышала, что ты потерял память… – Она испытующе взглянула на него, словно до сих пор не верила этому.
Цезарь тоже не верил. Он вздрогнул и отвернулся.
– Ты был обручен с Дайегой, пусть обручение и не было официальным. – Сорча вздохнула. – Мы много говорили в тот день, и ты поделился со мной сомнениями по поводу женитьбы. Я думала, что ты решил отказаться от нее, иначе я никогда бы.
Он повернулся и увидел, как она опустила голову.
Цезарь напрягся, пытаясь вспомнить, что же он мог ей сказать. Да, у него были сомнения насчет свадьбы – с тех пор как ему исполнилось двадцать лет и его мать сочла Дайегу подходящей невестой. Но союз его родителей оказался успешным. И выбор жены для сына в их семье был обычным явлением. Нельзя достигнуть успеха, если искать любовь. Гораздо лучше партнерство с людьми, имеющими такой же склад ума и средства. Цезарь настроил себя на то, что в свое время он сделает так, как положено, – позаботится о положении своей семьи и о состоянии.
И поступит правильно по отношению к семье Дайеги.
Поэтому он проигнорировал чувство неприятия и одобрил обручение, когда мать надавила на него.
Честно говоря, когда Цезарь думал о предстоящей свадьбе, ему казалось, что он загнан в тупик. Но он не понимал, почему поделился этим с Сорчей. Обычно он скрывал столь личные переживания от кого бы то ни было, даже от нее.
– Конечно, я хотела сказать тебе первому, – с отчаянным вздохом произнесла Сорча. – Но я не могла до тебя добраться. Какая альтернатива у меня была? Сообщить твоему отцу? В самом лучшем случае он решил бы, что я забеременела намеренно. Это не так, Цезарь. Мы использовали презерватив, но неудачно. Я вижу, что ты едва мне веришь. Твой отец не поверил бы тоже.
Ее щеки порозовели от возмущения, и грусть опустила уголки красивых губ.
Каково это было – целовать ее? Так же приятно, как в его фантазиях?
Цезарь сжал кулаки, и новая волна ощущения, что его обманули, нахлынула на него.
– Я не ожидала, что ты поверишь мне, поскольку ты потерял память. Я представляла, как ты откупаешься от меня. А я не хочу твоих денег. – Их глаза встретились. Ее взгляд был уверенным и искренним. – Единственная причина, по которой я назвала твое имя здесь, заключалась в том, что был определенный риск. Если бы я не перенесла операцию, заботы об Энрике легли бы на мою мать. В этом случае, я надеялась, ты откроешь свой бумажник.
Холод охватил Цезаря, когда она сказала: "Если бы я не перенесла операцию". Он отбросил мысль о страшном исходе и спросил о другом:
– Значит, в противном случае ты бы никогда мне не сказала?
Сорча опустила глаза, прикусив губу.
– Никогда – это слишком долго. – У Энрике могли появиться вопросы. – Я собиралась подождать до поры до времени.
Цезарь был ошеломлен.
Он напомнил себе, что мальчик может оказаться не его сыном. Однако он три года доверял Сорче конфиденциальную информацию, решения, которые влияли на стоимость акций, свое мнение, которым он больше ни с кем не делился… Она никогда его не подводила. Более того, начиная с их первой встречи она была обезоруживающе честна и предана ему.
Она знала, как он относится к людям, которые лгут и вносят хаос в его тщательно налаженную жизнь.
– А я не собираюсь ждать, – прорычал Цезарь. – Я отменил свадьбу.
Сорча была потрясена. Немного придя в себя, она пожала плечами, хотя руки у нее дрожали.
– Что ж, я не просила об этом. У меня нет на тебя видов. – Она говорила достаточно уверенно, но ее ресницы задрожали, когда она бросила на него взгляд.
Она пыталась скрыть, что в глубине души рассматривала такой сценарий.
Это не удивило Цезаря. Он богатый, титулованный, здоровый мужчина. Многие женщины пытались поймать его в свои сети. Это было естественно, по словам его сестры. Он обладал всеми атрибутами, привлекающими женщин детородного возраста, которые ищут мужчину, способного позаботиться о потомстве.
И это то, чего может потребовать Сорча, если он действительно отец ее ребенка.
– В самом деле? – скептически поинтересовался Цезарь.
– В самом деле, – подтвердила она. – Если ты захочешь помогать сыну, это твое право, но я буду считать себя единственной, на кого Энрике может рассчитывать.
Конечно, он будет поддерживать своего ребенка. Как именно – можно решить позже.
Всю жизнь у Цезаря была идеальная защита от амбициозных женщин: он был обязан вступить в брак по выбору своих родителей. Сейчас ему придется рассмотреть вопрос о женитьбе на Сорче.
Если Энрике – его ребенок.
– Я не пыталась заманить тебя в ловушку в тот день, – продолжала Сорча, наморщив лоб. – Мы выпили шампанского и поговорили на личные темы. Я чувствовала… – Она вспыхнула и сглотнула, но заставила себя поднять голову и посмотреть на Цезаря. – Я чувствовала, что у нас особенные отношения. Вот почему я переспала с тобой. – Ее лицо потемнело от обиды. – Но когда я пришла в клинику, чтобы увидеться с тобой, Дайега сказала, что ты назвал меня своей последней победой.
Во взгляде Сорчи плескалась боль.
– Представляешь, что я чувствовала все эти месяцы, Цезарь, зная, что ты славно повеселился за мой счет?
Глава 3
После этого Сорча вежливо выпроводила его. Энрике нужно было поспать, и ей тоже. Она была истощена эмоционально и физически. Появление Цезаря в больнице – это было слишком много для нее.
Сорче было больно. И она была в ярости. Он хотел знать, почему она не сказала ему о беременности? Потому что она для него ничего не значила. В противном случае он сам позвонил бы ей.
Она выровняла дрожащее дыхание, спрашивая себя: а он вернется?
"Не будь дурочкой, – отругала себя Сорча. – Ты сама дала ему индульгенцию".
Сорча была готова растить Энрике одна. Тем не менее она скучала по Цезарю. Она скучала по нему все эти месяцы, скучала по его энергии, с которой он добивался своих целей, по взрывам энтузиазма перед началом нового проекта, по его удовлетворенным кивкам, если работа была проделана хорошо.
Она будет очень сильно скучать по нему.
Разве что…
Цезарь стал другим. Сейчас он словно отгородился от мира высокой стеной. Впрочем, он и раньше не был открытым человеком. Вся его семья была такой – отстраненной и сдержанной. Несмотря на латинские корни, Монтеро были начисто лишены взрывного темперамента, свойственного испанцам.
Неужели авария настолько изменила его?
Проработав с Цезарем бок о бок три года, Сорча постепенно изменила свое отношение к нему. Сначала она преклонялась перед ним, но потом влюбилась. Ей казалось, что она хорошо его изучила, поскольку была наблюдательна.
Сердце у нее заныло, когда она устроилась на кровати, вспоминая незначительные детали, которые доказывали, что Цезарь был не просто целеустремленным бизнесменом, руководствующимся логикой и научным подходом. Она видела, как он отгонял с дороги собаку, чтобы та не пострадала. Цезарь позволил ей присутствовать на его секретных экспериментах в металлургии. Они не всегда имели практическую ценность, но были ему интересны.
Цезарь редко смеялся, но Сорче удавалось рассмешить его.
Она сглотнула, вспоминая, как они распили ту бутылку шампанского, поздравляя друг друга. Это она тоже в нем обожала. Цезарь признавал ее вклад в дело, никогда не присваивая все заслуги себе.
"Завтра", – думала Сорча, когда они чокнулись в тот день. Завтра она отправит его письма с благодарностями начальникам различных департаментов. Цезарь просмотрел каждое, отмечая конкретные области достижений и одобрительно отзываясь об их деятельности. Это не было вызвано сентиментальностью, заверил он ее, когда в первый раз поручил ей эту задачу.
– Исследования показывают, что позитивный отклик гораздо лучше, чем отрицательный отзыв. Люди будут нацелены на то, чтобы совершенствоваться и дальше, – убеждал ее Цезарь.
Они отхлебнули шампанского.
– Хорошая работа с прессой, – похвалил он ее, но предупредил: – Теперь станет хуже.
– Я знаю.
Его отец занялся политикой, и все средства массовой информации, начиная с серьезных изданий и заканчивая таблоидами, из кожи вон лезли, чтобы вынюхать какую-нибудь сенсацию о жизни закрытого клана. Сорча дала себе мысленное задание не подкачать и не подвести своего босса. Она собиралась получать от него только одобрительные отклики.
На несколько мгновений воцарилось молчание. Лучи солнца, проникающие в окно, расцветили приглушенные узоры на восточном ковре. Просигналил телефон Цезаря, лежащий на столе. Он настолько расслабился, что не потрудился скрыть недовольство.
Только у членов его семьи был этот номер, но Цезарь не поднялся и не попросил Сорчу принести ему телефон.
Ах да, этот номер также был у Дайеги Фуэнтес, его будущей жены.
Цезарь снова наполнил бокалы, игнорируя звонок.
Сорча, воспользовавшись тем, что внимание Цезаря было приковано к бутылке, которую он ставил обратно в ведерко, любовалась его резким и гордым профилем. Откинувшись на спинку кресла, он положил ноги на кофейный столик и, скрестив их, удовлетворенно вздохнул.
Это был их ритуал, короткое празднование завершения проекта. Через минуту Цезарь займется другими делами, а она включит диктофон, чтобы записать указания босса. Затем она примется искать в ноутбуке какой-нибудь файл или чертеж, и работа продолжится.
Но не сейчас. Сейчас время отдыха.
И у нее есть к нему дело.
– Тебе есть что сказать, – заметил Цезарь, пристально следивший за ней из-под полуопущенных век, заставляя Сорчу чувствовать себя прозрачной. Когда он научился читать ее мысли?
Молодая женщина сглотнула. Она ждала этого момента, и он оказался сложнее, чем она предполагала. Ее горло сжалось, и каждое слово давалось с трудом.
– Я должна уволиться.
– Ты меня не расслышала? Я сказал, что ты хорошо поработала с прессой.