Частично проблема состояла в том, что он не мог спокойно спать. Любой малейший шум - скрип, стук ветки дерева об оконное стекло - заставлял его просыпаться с бешено колотящимся сердцем. То же самое происходило и в дневное время. Вчера, когда Одри уронила книжку из стопки, которую несла, Кристофер едва не выпрыгнул из своей обуви. Он инстинктивно потянулся за оружием, пока в следующее мгновение не вспомнил, что у него его больше нет. Винтовка стала для него такой же привычной, как рука или нога… он часто иллюзорно ощущал её присутствие.
Кристофер замедлил шаг. Остановившись, он опустился на колени возле Альберта, вглядываясь в его лохматую с метёлками морду.
- Тяжело оставить войну позади, верно? - пробормотал Кристофер, лаская собаку с любящей суровостью. Альберт часто задышал и устремился к Кристоферу, пытаясь лизнуть того в лицо. - Бедняга, ты не понимаешь, что происходит. Ты привык, что в любую минуту над головой могут начать взрываться снаряды.
Альберт завалился на спину и выгнул брюхо, умоляя о ласке. Кристофер почесал его живот и встал.
- Идём домой, - сказал он. - Я снова впущу тебя в дом, но берегись, если ты кого-нибудь укусишь.
К сожалению, лишь только они зашли в покрытый плющом дом, Альберт вновь выказал прежнюю враждебность. Кристофер решительно притащил его в гостиную, где пили чай его мать и Одри.
Альберт залаял на женщин. Он облаял испуганную горничную. Облаял муху на стене. Заварочный чайник.
- Тихо, - сквозь стиснутые зубы проговорил Кристофер, оттаскивая обезумевшего пса к небольшому дивану и привязывая поводок к его ножке. - Сидеть, Альберт.
Собака осторожно уселась на пол и зарычала.
Выдавив из себя неискреннюю улыбку, Одри спросила так, словно это было обычное чаепитие:
- Тебе налить чаю?
- Благодарю, - сухо ответил Кристофер и присоединился к дамам за чайным столиком.
Лицо его матери сморщилось, подобно гармошке, и она натянуто произнесла:
- Он запачкал ковёр. Разве обязательно навязывать нам общество этого существа, Кристофер?
- Да. Он должен привыкнуть к пребыванию в доме.
- А я не привыкну к этому, - возразила его мать. - Я понимаю, что эта собака помогала тебе во время войны. Но теперь-то ты в ней не нуждаешься.
- Сахара? Молока? - спросила Одри. Её спокойные карие глаза не улыбались, когда она перевела взгляд с Кристофера на его мать.
- Только сахар.
Кристофер наблюдал за тем, как она размешивает сахар маленькой ложечкой. Взяв чашку, он сосредоточился на горячем напитке, пытаясь справиться с приступом гнева. Это тоже было новой проблемой - всплески чувств, совершенно не подходящих обстоятельствам.
Успокоившись в достаточной мере, он произнёс:
- Альберт не просто помогал мне. Когда я целые дни напролет сидел в грязных траншеях, он сторожил, чтобы я мог поспать без страха быть захваченным врасплох. Он носил сообщения вверх и вниз по траншеям, чтобы мы не наделали ошибок в исполнении приказов. Он предупреждал нас об опасности, чуя приближение врага задолго до того, как наши глаза и уши могли обнаружить кого-либо. - Кристофер сделал паузу, взглянув на натянутое несчастное лицо матери. - Я обязан ему жизнью, и он вправе рассчитывать на мою преданность. И, несмотря на его неприглядное и враждебное поведение, я люблю его. - Он бросил взгляд на Альберта.
Хвост Альберта восторженно забарабанил по полу.
Одри выглядела неуверенной. Его мать - рассерженной.
Кристофер допил чай в полной тишине. Ему было чрезвычайно больно видеть произошедшие в обеих женщинах изменения. Они казались похудевшими и бледными. Волосы его матери поседели. Причинами таких перемен, без сомнения, стали продолжительная болезнь Джона и почти год траура.
Уже не в первый раз Кристофер подумал о том, сколь достойно сожаления, что правила траура налагают такие ограничения на людей, в то время как им на пользу, скорее, пошли бы общество и приятные развлечения.
Поставив на поднос недопитую чашку чая, его мать отодвинулась от стола. Кристофер встал, чтобы придержать ей стул.
- Я не могу наслаждаться чаепитием, когда это животное уставилось на меня, - сказала она. - В любую минуту оно может прыгнуть и вцепиться мне в горло.
- Его поводок привязан к дивану, матушка, - заметила Одри.
- Не имеет значения. Это дикое создание, и я ненавижу его.
Она стремительно покинула комнату, высоко задрав голову от негодования.
Освободившись от необходимости придерживаться хороших манер, Одри положила локти на стол и подпёрла рукой подбородок.
- Твои тётя и дядя пригласили её пожить у них в Хартфордшире, - сказала она. - Я уговорила её принять их предложение. Ей необходима смена обстановки.
- Дом слишком мрачный, - заметил Кристофер, - почему закрыты все ставни и задёрнуты шторы?
- Свет причиняет боль её глазам.
- Дьявол это делает, - Кристофер уставился на неё, слегка нахмурившись. - Она должна поехать. Слишком долго она пряталась от людей в этом склепе. И ты тоже.
Одри вздохнула.
- Почти год. Скоро закончится мой полный траур, и я смогу придерживаться полутраура.
- А что собой подразумевает полутраур? - спросил Кристофер, имея весьма смутное представление о таких чисто женских ритуалах.
- Это означает, что я могу перестать носить вуаль, - без энтузиазма ответила Одри. - Мне будет разрешено носить платья серого цвета и цвета лаванды, а также украшения без блеска. И я смогу посещать некоторые неофициальные приемы при условии, что не буду получать от этого удовольствия.
Кристофер саркастически фыркнул.
- Кто придумал эти правила?
- Не знаю. Но мы должны следовать им или испытаем на себе гнев общества. - Одри помолчала. - Твоя мать сказала, что не будет переходить в полутраур. Она намерена носить чёрное до конца жизни.
Кристофер кивнул, ничуть не удивлённый. Привязанность его матери к Джону только усилилась в результате его смерти.
- Очевидно, каждый раз, глядя на меня, она думает, что на месте Джона должен был быть я.
Одри открыла рот, чтобы возразить, но затем закрыла его.
- В том, что ты вернулся живым, едва ли есть твоя вина, - наконец, произнесла она. - Я рада, что ты здесь. И верю, что где-то в глубине души, твоя мать тоже радуется этому. Но за прошедший год она стала немного неуравновешенной. Я не думаю, что она всегда отдает себе отчёт в своих словах и поступках. И полагаю, что время, проведённое за пределами Гэмпшира, пойдёт ей на пользу. - Она помолчала. - Я тоже намереваюсь уехать, Кристофер. Хочу навестить свою семью в Лондоне. Было бы неприличным для нас оставаться здесь вдвоём без компаньонки.
- Если хочешь, через несколько дней я провожу тебя в Лондон. Я намерен отправиться туда, чтобы повидаться с Пруденс Мерсер.
Одри нахмурилась.
- Ох!
Кристофер ответил ей вопросительным взглядом.
- Я делаю вывод, что твоё мнение о ней ничуть не изменилось.
- Изменилось. Оно стало ещё хуже.
Кристофер не мог не вступиться за Пруденс.
- Почему?
- За прошедшие два года Пруденс приобрела репутацию неисправимой кокетки. Её заветное желание - выйти замуж за богатого мужчину, предпочтительно с титулом - известно каждому. Я надеюсь, ты не испытываешь иллюзий, что она тосковала по тебе во время твоего отсутствия?
- Едва ли я мог ожидать, что она будет носить власяницу в то время, пока меня не было.
- Хорошо, потому что она и не делала этого. В действительности, она совершенно не вспоминала о тебе.
Одри сделала паузу, прежде чем с горечью добавить:
- Тем не менее, вскоре после смерти Джона, когда наследником Ривертона стал ты, Пруденс вновь проявила большой интерес к твоей персоне.
Обдумывая эту неприятную информацию, Кристофер хранил невозмутимое выражение лица. Данное описание совсем не подходило той женщине, с которой он переписывался. Очевидно, Пруденс стала жертвой злобных сплетен, что с учётом её красоты и обаяния, было вполне ожидаемым.
Однако он не собирался начинать спор со своей невесткой. Надеясь отвлечь её внимание от такой щекотливой темы, как Пруденс Мерсер, он сказал:
- Сегодня во время прогулки я случайно столкнулся с одной из твоих подруг.
- С кем?
- С мисс Хатауэй.
- С Беатрис? - Одри внимательно взглянула на него. - Надеюсь, ты был вежлив с ней.
- Не особенно, - признался Кристофер.
- Что ты сказал ей?
Бросив хмурый взгляд на свою чашку, Кристофер пробормотал:
- Я оскорбил её ежика.
Одри выглядела сердитой.
- О, Господи!
Она стала помешивать чай столь энергично, что ложка угрожала расколоть фарфоровую чашку.
- Только подумать, ведь когда-то ты славился своим красноречием. Какой извращённый инстинкт заставляет тебя раз за разом оскорблять одну из самых милых девушек, которых я когда-либо знала?
- Я не оскорбляю её постоянно. Я сделал это только сегодня.
Рот Одри насмешливо искривился.
- Какая у тебя удобная короткая память. Всем в Стоуни-Кросс известно, как ты однажды заявил, что ей самое место в конюшнях.
- Я никогда бы не сказал такого женщине и не важно, насколько чертовски странной она бы ни была.
- Беатрис подслушала, как ты говорил это одному из своих друзей во время праздника по поводу уборки урожая в Стоуни-Кросс Мэнор.
- И она рассказала об этом всем?
- Нет, она сделала ошибку, доверившись Пруденс, которая разболтала об этом всем и каждому. Пруденс - неисправимая сплетница.
- Очевидно, ты не питаешь никакой симпатии к Пруденс, - начал было Кристофер, - но если ты…
- Я изо всех сил старалась полюбить её. Я думала, что если соскоблить шелуху неискренности, то под ней можно будет обнаружить истинную Пруденс. Но под верхним слоем ничего не оказалось. И сомневаюсь, что когда-нибудь будет.
- И, по-твоему, Беатрис Хатауэй гораздо лучше Пруденс?
- Во всех отношениях, за исключением, возможно, красоты.
- Здесь ты ошибаешься, - сообщил Кристофер, - мисс Хатауэй - красавица.
Одри удивлённо приподняла брови.
- Ты так считаешь? - медленно спросила она, поднося чашку ко рту.
- Это очевидно. Невзирая на то, что я думаю о ее характере, мисс Хатауэй - чрезвычайно привлекательная женщина.
- Ох, не знаю… - Одри сосредоточила всё свое внимание на чашке с чаем, добавив в неё крошечный кусочек сахара. - Она довольно высокая.
- Её рост и фигура - безупречны.
- И её каштановые волосы - такие обычные…
- Это не обычный оттенок каштанового, он такой же тёмный, как мех соболя. И эти глаза…
- Голубые, - сказала Одри с оттенком пренебрежения.
- Более насыщенной и чистой голубизны я никогда не видел. Никакой художник не смог бы передать… - Кристофер внезапно оборвал фразу. - Не важно. Я отвлёкся от темы.
- А какая у тебя тема? - любезно поинтересовалась Одри.
- То, что для меня не имеет значения, красива или нет мисс Хатауэй. Она весьма эксцентрична, впрочем, как и вся её семья, и меня не интересует никто из Хатауэйев. К тому же мне совершенно наплевать на красоту Пруденс Мерсер, меня привлекает её ум. Её прекрасный, оригинальный, глубокий ум.
- Понятно. Значит, ум Беатрис - своеобразный, а ум Пруденс - оригинальный и глубокий.
- Именно так.
Одри медленно покачала головой.
- Есть кое-что, о чём бы я хотела тебе рассказать. Хотя со временем это и так станет более очевидным. Но ты бы не поверил этому или, по меньшей мере, тебе бы не захотелось в это верить. Это одна из тех вещей, о которых человек должен догадаться сам.
- Одри, о чём, чёрт побери, ты говоришь?
Скрестив на груди тоненькие руки, его невестка мрачно разглядывала Кристофера. И всё же странная слабая улыбка тронула уголки её губ.
- Если ты настоящий джентльмен, - наконец, произнесла она, - то завтра же нанесёшь визит Беатрис и извинишься за причинённую обиду. Отправляйся вместе с Альбертом. Уж его-то она точно будет рада видеть.
Глава 8
На следующее утро Кристофер пешком отправился в Рэмси-Хаус. Не потому, что ему действительно этого хотелось. Однако планов на день у него не имелось, и если он не желал сталкиваться с суровым взглядом матери или, что ещё хуже, молчаливым стоицизмом Одри, нужно было куда-то уйти. Тишина комнат, воспоминания, гнездившиеся в каждом уголке и в каждой тени, - это больше, чем он мог вынести.
Ему ещё предстоит спросить Одри, какими были последние дни жизни Джона… его последние слова.
Беатрис Хатауэй оказалась права, когда предположила, что он, Кристофер, до возвращения домой по-настоящему не осознавал, что Джон умер.
Кристофер в компании Альберта шёл через лес; Альберт носился туда-сюда, продираясь сквозь папоротник. Капитан пребывал в мрачном и тревожном настроении, представляя, как его встретят - или не встретят - в Рэмси-Хаусе. Без сомнения, Беатрис рассказала семье о его не джентльменском поведении. Они будут злиться на него, и совершенно справедливо. Известно, что члены семьи Хатауэй очень близки, по-настоящему сплочены и яростно защищают друг друга. Иначе и быть не могло, ведь у них два зятя-цыгана, не говоря уже о том, что у самих Хатауэйев нет ни благородной крови, ни приличного воспитания.
Лишь титул, унаследованный Лео, лордом Рэмси, обеспечил семье хоть какое-то положение в обществе. К счастью для них, им покровительствовал лорд Уэстклифф, один из наиболее влиятельных и уважаемых пэров страны. Эта связь предоставила Хатауэйям возможность войти в такие круги общества, из которых их исключили бы в любом другом случае. Однако - и это раздражало аристократию - положение на социальной лестнице, казалось, совсем не заботило семью Хатауэй.
Приближаясь к Рэмси-Хаусу, Кристофер спрашивал себя, какого чёрта он делает, являясь к Хатауэйям незваным гостем. Возможно, у них не приёмный день, и уж конечно, сейчас неподходящее время для визита. Но в тоже время он сомневался, что они обратят на это внимание.
Поместье Рэмси было небольшим, но прибыльным. Оно насчитывало три тысячи акров пахотной земли и двести процветающих ферм арендаторов. Вдобавок к поместью примыкал огромный лес, который ежегодно давал много, приносящей прибыль, древесины.
Показался красивый и необычный скат крыши главного особняка, в центре - мансарда в средневековом стиле, по краям - стены с островерхими зубцами; конёк крыши, выполненный в стиле эпохи короля Якова, ажурная отделка и опрятная квадратная пристройка слева в стиле короля Георга. Смешение архитектурных деталей было привычным явлением. Множество старых домов имели пристройки в самых разнообразных стилях. Но поскольку здесь речь шла о семействе Хатауэй, дом лишь подчеркивал их странность.
Кристофер взял Альберта за поводок и проследовал к входу в дом, испытав лёгкий укол страха.
Если повезёт, его не смогут принять.
Привязав поводок к тонкой колонне крыльца, Кристофер постучал в дверь и стал напряжённо ждать.
Он отпрянул, когда экономка с перекошенным лицом распахнула дверь.
- Прошу прощения, сэр, мы тут… - она умолкла, когда где-то в глубине дома раздался звук бьющегося фарфора. - Боже милостивый, - простонала женщина и указала в сторону гостиной. - Пожалуйста, подождите здесь и…
- Я её поймал! - послышался мужской голос, и затем: - Чёрт, упустил. Она бежит к лестнице.
- Не позволяй ей забраться наверх! - закричала женщина. Ребёнок разразился плачем. - О, это проклятое создание разбудило малыша. Где же горничные?
- Полагаю, прячутся.
Кристофер помедлил в дверях и недоуменно моргнул, услышав блеяние.
- Они что, держат здесь скот? - тупо спросил он экономку.
- Нет, разумеется, - поспешно откликнулась она, пытаясь оттеснить его в гостиную. - Это… плачет ребёнок. Да. Это ребёнок.
- А не похоже, - заметил Кристофер.
Он услышал, как на крыльце залаял Альберт. Трёхногая кошка пробежала по коридору, за ней по пятам нёсся ощетинившийся ёж, причём нёсся гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Экономка устремилась вслед за странной парочкой.
- Пандора, ну-ка вернись! - раздался новый голос - голос Беатрис Хатауэй - и по нервам Кристофера пробежал заряд, когда он узнал его. Он беспокойно дёрнулся на звук суматохи, рефлексы побуждали его что-то предпринять, хотя он до сих пор не знал, что же, чёрт побери, происходит.
Большая белая коза вприпрыжку проскакала по коридору, петляя на ходу.
А затем из-за угла появилась и Беатрис Хатауэй. Её занесло на повороте, и она остановилась.
- Надо было попытаться её остановить, - воскликнула она, затем подняла глаза, и на её лице появилось сердитое выражение. - О, это вы.
- Мисс Хатауэй… - начал Кристофер.
- Подержите.
У него в руках оказалось что-то тёплое и извивающееся, а Беатрис сорвалась с места и устремилась за козой.
Ошеломлённый, Кристофер посмотрел на существо в своих руках. Козлёнок кремового цвета, с коричневой шёрсткой на голове. Капитан неловко держал козлёнка, стараясь не выронить, глядя на удаляющуюся Беатрис, и только тут осознал, что на ней бриджи и сапоги.
Кристоферу доводилось видеть женщин, в разной степени одетых и раздетых. Но он никогда не видел женщин, одевающихся, как конюхи.
- Я, должно быть, сплю, - сказал он ёрзающему козлёнку. - Очень странный сон о Беатрис Хатауэй и козах…
- Поймал! - раздался мужской голос. - Беатрис, я же говорил, что загон надо делать выше.
- Она ведь не перепрыгнула через заграждение, - запротестовала Беатрис, - а прогрызла в нём дыру.
- Кто запустил её в дом?
- Никто. Она сама открыла одну из боковых дверей.
Далее последовал неслышный диалог.
Пока Кристофер ждал, темноволосый мальчик четырёх-пяти лет неслышно скользнул в переднюю дверь. Он держал в руках деревянный меч и повязал голову платком так, что стал похож на миниатюрного пирата.
- Они поймали козу? - без предисловий спросил он Кристофера.
- Полагаю, да.
- Гром и молния! Я пропустил всё веселье, - вздохнул мальчик и посмотрел на Кристофера. - А вы кто?
- Капитан Фелан.
В глазах ребёнка блеснул интерес.
- Где же ваша форма?
- Я не ношу её, ведь война закончилась.
- Вы пришли повидать отца?
- Нет, я… пришёл к мисс Хатауэй.
- Вы один из её поклонников?
Кристофер решительно отрицательно покачал головой.
- Вы один из них, - со знанием дела сказал мальчик, - просто ещё не знаете об этом.
Кристофер почувствовал, как улыбка - первая настоящая улыбка за очень долгое время - коснулась его губ.
- У мисс Хатауэй много поклонников?
- О да. Но никто не хочет жениться на ней.
- А почему, ты не знаешь?
- Не хотят, чтобы их подстрелили, - ответило дитя, пожав плечами.
- Прошу прощения? - Кристофер поднял брови.
- Прежде чем жениться, надо, чтобы в тебя попала стрела, и ты влюбился, - объяснил мальчик. Затем задумчиво помолчал. - Не думаю, чтобы потом было так же больно, как в начале.
Кристофер не смог скрыть ухмылку. В этот момент Беатрис вернулась в холл, таща за собой на верёвке козу.
Девушка внимательно посмотрела на Кристофера.