- Но возможно, я смогу держать вас достаточно долго. - Он кивком указал на маленький круглый стол, за которым ел, когда бывал дома. - Сядьте, и я велю принести нам скромный обед. - Он помолчал. - Я не буду повторять свое предложение, а вам не понравятся последствия вашего неповиновения.
Она обратила на него свои светлые глаза, потом медленно подошла к столу и села.
- Вы только что отобедали, - сказала она голосом холодного наблюдателя.
- Я мало ем на званых вечерах. - Он потянул за шнур звонка, вызывая лакея с обедом.
- Тот, кто ест, тот не наблюдает, - сказала она. - Вы - наблюдатель. Я получила о вас много сведений.
- Получили? От духов? Простите, если я не поверю вам и скорее поверю, что вы наблюдали за мной все то время, пока я наблюдал за другими, - сказал он. - Вы тоже мало едите, а вам, должно быть, не часто удается поесть таких вещей при вашем образе жизни.
- Я редко испытываю чувство голода, - сказала она с крайней любезностью. - Я питаюсь светом и воздухом.
- Для такой диеты вы сделаны из довольно крепкого материала.
Она не возразила, а только заметила:
- Вы привыкли наблюдать. Вам не нравится, что существует еще один наблюдатель. - Хотя ее лицо ничего не выражало, он почувствовал ее интерес к разговору.
Томас старался скрыть свои мысли. Почему ему хотелось сказать ей, что она права? Должно быть, источник этого желания тот же, что бывает у человека, стоящего на краю пропасти и вознамерившегося спрыгнуть с края утеса. Он подошел к ее стулу. Ей пришлось вытянуть шею, чтобы видеть его.
- Мне не нравятся игры, - сказал он, наклоняясь к ней. - Я не люблю, когда кто-то ставит новую пешку на доску, особенно если я не вижу, какого она цвета.
Ее лицо приняло резкое выражение.
- Вы живете ради игр. Вы - мастер-игрок. Вы просто не любите тех игр, в которых не можете выиграть. - Она покачала головой, и ее мягкие волосы заблестели в газовом свете. - Не бойтесь, сэр. Игра, в которую играю я, не относится к тем, в которых вы можете проиграть.
Ему слишком сильно хотелось верить ей. Почему-то ему казалось, что она говорит правду, но он отогнан эти мысли.
- Мне нужны не только ваши слова. Мне нужны имена.
Она опустила ресницы.
- А их я не могу сообщить вам. Единственное имя, которое я могу вам назвать, - это мое собственное, и оно слишком ценно для меня, чтобы я могла открыть его так опрометчиво. - Прозвучало это с сожалением.
Послышался стук в дверь. Не сводя глаз с женщины, которая ответила на его взгляд иронической улыбкой, он открыл дверь и увидел за ней прислугу.
- Спасибо, Пег, - сказал он и взял поднос. Горничная смотрела через его плечо с удивлением и интересом.
- Не стоит благодарности, сэр, - сказала Пег и торопливо ушла, бросив напоследок еще один удивленный взгляд.
Томас закрыл и запер дверь. Когда он повернулся, то увидел, что женщина поднимает вуаль.
- Вы действительно не хотите, чтобы вас кто-либо видел?
- Так будет лучше. - Ее светлые глаза смотрели на него, не мигая. - Ваше настороженное отношение ко мне совершенно очаровательно, но у меня было достаточно времени, чтобы ударить вас по голове кочергой, пока вы разговаривали с горничной. Если бы я хотела это сделать.
- Она вскрикнула бы и предупредила меня.
Томас поставил поднос на стол и обошел вокруг Эсмеральды, чувствуя удовлетворение от мелкой дрожи, пробежавшей по ее телу. Если бы только он мог не обращать внимания на свою реакцию… Он уселся напротив нее.
Она посмотрела на него, не двигаясь, ничего не говоря, и спустя мгновение он поднял крышку с подноса.
- Телячьи котлеты, палтус по-нормандски и сладкий крем. Превосходно, скажу я вам.
- У вас очень маленькая квартира, - сказала она, не обращая внимания на его слова.
- Я холостяк, - признался Томас.
- Большая часть джентльменов с такими требованиями снимали бы комнаты в клубе, - заметила она. - Еслиони предпочитают не жить со своей семьей.
- Вот как? - Он расставил тарелки и, поскольку она и виду не подала, что намерена играть роль хозяйки, начал угощать.
- Колин Редклифф, Гримсторп, лорд Гиффорд - все они стали снимать комнаты, едва только достигли совершеннолетия, - продолжала она. - А вы этого не сделали. Полагаю, вы чувствуете себя не так свободно с ваши ми приятелями, как они. Вы наблюдаете. Вы манипулируете. Вы знаете много, но друзей у вас нет.
- Полагаю, вы верите, что ваша острая проницательность удивит меня и заставит сообщить добровольно те сведения, которые дадут вам возможность оказывать на меня некоторое влияние, - грубо сказал Томас. - Пока что этого не получилось. Прошу вас, продолжайте констатировать очевидное, и, быть может, я передумаю.
Она и виду не подала, что слышит его.
- И с вашей семьей вы тоже не живете. Вам еще менее удобно с ними, чем с вашими приятелями.
- Почему вы стараетесь сопротивляться мне? - спросил он, толкая к ней тарелку с такой силой, что ей пришлось вытянуть руку, чтобы тарелка не соскользнула к ней на колени. - Я знаю, что вы меня боитесь. Я просто ощущаю ваш страх. Почему же вы при этом стараетесь разозлить меня?
- На вашей стороне сила и общество. А что есть у меня, кроме слов? - холодно ответила она. Она взяла в руку острый нож, лежащий в груде столового серебра. - И столовый нож. Полагаю, я могла бы попытаться прирезать вас этим ножом. - Она держала нож перед собой, глядя на его лезвие, и глаза у нее были немигающие, как у змеи. - Думаю, мне это понравилось бы. А вам могло бы понравиться, что я попытаюсь это сделать, потому что тогда вы могли бы ударить меня и заставить себя поверить, что вы делаете это по необходимости.
Томас мгновенно выбросил вперед руку, обхватил ее запястье прежде, чем она успела бы сделать что-то большее.
- Не вынуждайте меня заставлять вас пожалеть об этом.
- Я могла бы убить вас, - сказала она, и ее слова прозвучали почти что тоскливо. - Я не хочу сказать, что у меня есть на это силы, но желание у меня есть, а это гораздо важнее. Люди иногда сомневаются, могут ли они отнять жизнь у другого человека. Я знаю, что могу, я чуть было не отняла жизнь у самой себя. После этого жизнь кажется такой незначительной.
Томас видел, что за безжизненной ясностью ее взгляда скрывается боль. Женщина была далека, как звезда, но все же он знал: если через разделяющее их расстояние перекинуть мост, сам Томас покажется маленьким по сравнению с ней, а ее жар иссушит плоть его тела. Сейчас жар этот был обращен не на него, но внутрь, и он подумал: из чего она сделана, если может жить с этим? Потом она моргнула, и все исчезло. Но после этого у него остались холодок и ноющая боль, разбираться в причинах которой он не стал.
- Что с вами сделали? - спросил он, отпуская ее руку и отодвигаясь, словно мог этим уничтожить воспоминание о только что увиденном.
Она опустила глаза на нож и повернула его в руке, глядя, как газовый свет играет на стальном лезвии.
- Вам это безразлично, - сказала она. - С какой стати я буду открывать себя вам ради удовлетворения вашего праздного любопытства, когда у меня нет ни малейшего намерения отвечать на вопрос, который вас интересует гораздо больше?
- Вы на него ответите, - решительно заявил Томас. - Вам этого не удастся избежать.
- Или что? - Она не поднимала головы. - Что вы со мной сделаете, лорд Варкур? Полагаю, придумаете какое-то новое насилие. Вы не смогли заставить меня заговорить при помощи вашего пениса, так что, вероятно, вы прибегнете к иной форме насилия. Возможно, вы будете бить меня.
Равнодушие, с которым она проговорила все это, заставило его вздрогнуть.
- Возможно, - размышляла она, - вы даже зарежете меня. - Она приложила нож к ладони. Томас затаил дыхание. - Вы сказали, что сделаете все, что понадобится. Вы сделаете это, лорд Варкур? Сомневаюсь, что у вас хватит на это духа. - Ее голос превратился в шепот, в глазах появился опасный блеск. - А вот я сделаю.
И прежде чем Томас успел прореагировать, она провела лезвием по своей руке, и тонкая красная черта появилась на разрезанной плоти.
Томас выругался и выбил из ее руки нож. Нож упал с тупым звоном на турецкий ковер. Она сосредоточенно смотрела на кровь, стекающую в ее ладонь.
- Вы сошли с ума? - Томас вытащил носовой платок из кармана, встал и подошел к ней. Схватил за руку и грубо рванул вверх. Она не издала ни звука, не оказала никакого сопротивления. Он вытер кровь, осмотрел порез - длинный, но, к счастью, неглубокий. Томас вложил носовой платок в ее ладонь и отпустил ее руку.
- Держите это, дурочка, - приказал он.
Она молча сжала руку, глядя, как импровизированная повязка приобретает алый цвет.
"Она просто устроила сцену. Этого следовало ожидать. Она жила одна многие месяцы и ничего не сделала с собой", - грубо заметил он про себя, доставая графин с бренди из шкафчика. Но на сцену это не походило. Он мысленно проиграл заново, как все произошло и как ужасающая бледная красота этой женщины приобрела жуткое очарование, когда она резанула себя по руке…
Он резко повернулся к ней, пытаясь отогнать эту картину. Пока он стоял, отвернувшись от нее, она успела встать, беззвучно отодвинув стул, наклониться, и теперь пыталась дотянуться до ножа, лежащего на ковре.
- Черт побери! - крикнул Томас, поставив графин на стол со стуком. Она быстро выпрямилась, повернулась, держа в руке нож, но он бросился к ней. Схватил за руку, рванул назад, так что она всей тяжестью своего тела ударилась об стену. Ее рука, прижатая к этой стене, медленно разжалась, и нож выпал. Томас прижимал ее к стене всем своим телом.
Она отрывисто рассмеялась ему в лицо. Их губы встретились, и инстинкт взял над ним верх. Он ответил на поцелуй, все еще прижимая ее к стене. Губы у нее были горячие и жадные, они брали все, что он давал ей, требовали большего, и ее бедра терлись о его ноги.
Наконец его сознание послало приказ телу, и он оторвался от женщины, глядя на нее, прислонившуюся к стене, грудь ее вздымалась и опускалась, она пыталась отдышаться. Глаза ее блестели, но в лице по-прежнему не было ни кровинки.
- Вы сошли с ума, - сказал он. Он тоже сошел с ума, потому что больше всего ему хотелось не воспользоваться ее слабостью, чтобы получить от нее необходимые ответы, нет, самая существенная, иррациональная часть eго существа хотела только одного - спасти эту странную женщину. От чего спасти, он и сам не знал; но у него появилось внезапное нелепое убеждение, что спасти ее нужно и что она предлагает взамен спасти его самого.
- Хотела бы я сойти с ума, - сказала она. Ее глаза устремились на нож, лежащий у ее ног. - Я ведь просто хотела подобрать его. - Ее лицо было совершенно, до ужаса, лишено всякого выражения.
- Вы меня извините, если я не совсем вам поверю, - возразил он.
- Не все ли вам равно? Не было ли все гораздо проще, если бы я просто… исчезла?
- Перерезать себе горло на моем турецком ковре не означает просто исчезнуть, - сказал он.
- А, понимаю. - Едва заметная улыбка мелькнула на ее губах. - Отпустите же меня, лорд Варкур. Если только вы все еще не думаете, что можете выбить из меня ответ.
Томас отошел, убрал нож и свой платок. Она осталась стоять у стены, глядя на него, а он смочил платок в бренди и протянул ей.
- Дайте руку, - приказал он.
Она послушалась, и он старательно промыл порез, сам не зная, хочется ли ему быть грубым или нежным. Когда спирт коснулся раны, она слегка напряглась, пальцы ее невольно сжимались, но почти сразу же она расслабилась и молча покорилась. Он перевязал рану вторым платком и завязал его аккуратным узелком. Потом снова взял графин, поставил его в шкафчик и вынул оттуда бокал. Его руки дрожали от выброса адреналина, и графин дребезжал по краю бокала.
Проклятие. Эта женщина потрясла его. Он запер ее в своей квартире и при этом чувствовал, что меньше владеет положением, чем когда-либо. Он не был даже уверен, что она не попытается убить его - или себя - прямо здесь, в гостиной.
Томас сжал челюсти и налил в бокал щедрую порцию бренди, проглотил все залпом, а потом налил второй бокал. Насколько бы ни казалась безразличной эта женщина, она должна страдать от какой-то незримой тревоги, чтобы так обойтись с собой. У самой стенки шкафчика он заметил маленькую бутылочку с настойкой опия, которую его мать решила спрятать здесь. Если бренди не подействует успокаивающе на эту женщину, находящуюся в опасном состоянии, это сделает опий.
Сколько капель обычно принимает его мать? В последнее время она уже не капала, а просто лила настойку в то, что пила, примерно капель тридцать. Леди Гамильтон была ниже ростом, чем Эсмеральда, но долгие годы злоупотребления не могли не ослабить действие наркотика. Томас стал так, чтобы Эсмеральда не видела его действий, поскольку был уверен: она будет возражать против бренди, не говоря уже о дозе опиума. Он осторожно наклонил пузырек и внимательно смотрел, как несколько капель растворяются в бренди, а потом снова поставил в шкафчик и настойку, и бренди. Он подал ей бокал.
- Выпейте, - сказал он.
Она взяла бокал, и его хрустальные грани сверкнули в газовом свете.
- Надеюсь, вы даете это мне для того, чтобы я опьянела.
- Я пытаюсь пробудить в вас здравый смысл, - сказал Томас. - Вы - самая странная истеричка, которую я когда-либо видел.
Эти слова вызвали у нее улыбку, но глаза ее не улыбнулись - только губы.
- Уверяю вас; лорд Варкур, что я совершенно спокойна. - И, не сводя с него взгляда, она выпила бренди двумя быстрыми глотками, закинув назад голову и показывая длинный изгиб своей шеи.
- А теперь, - сказал он, беря у нее бокал, - давайте поговорим.
Глава 6
Лорд Варкур отвел Эм к низкому дивану, стоящему перед камином. Она не противилась. Она понимала, что по крайней мере сейчас избежала прямой угрозы насилия. Трюком с ножом она потрясла его и заставила сбросить маску, хотя она не собиралась разбираться слишком тщательно, до какой степени то был на самом деле трюк. Когда нож разрезал ее плоть, она испытала своего рода экзальтацию…
Она отогнала эту мысль, отдавшись тупой пульсации в раненой руке. В этом не было хотя бы никакого безрассудства. Она выбрала жизнь, и она не собиралась менять свой выбор.
Она села, повинуясь взмаху его руки, и он стал над ней, его мощная фигура вырисовывалась силуэтом на фоне огня в камине, золотившего его темно-каштановые волосы красными отсветами. Сердце у нее забилось немного быстрее при воспоминании о том, что эта крепкая грудь прижималась к ее груди, его губы наслаждались ее губами…
Она ощущала похоть в его теле, одно соитие не могло удовлетворить его, но его дух напряженно стремился к чему-то. У каждого есть слабое место, над которым он не властен, и его слабое место было именно здесь. Единственное, что можно сделать, - выяснить, что это такое, и заставить его поверить, что она может удовлетворить его, и тогда он покорится ей так же, как покорилась его мать. Сначала нужно нанести удар в самую очевидную точку и нащупать выход отсюда.
Но это было легче сказать, чем сделать.
- Я не верю, что вы убили вашего брата, - сказала она.
Она произнесла это быстро, смело и без всяких мистических ловушек. Она не знала, так ли это в действительности, но весьма возможно, что подобное утверждение, сделанное без всяких предисловий, заставит его прореагировать и эта реакция скажет больше, чем слова.
Он замер, и она попыталась прочесть выражение его лица.
- Вы были так любезны, что позволили моей матери думать иначе.
- Я действовала так, как будет лучше для меня, - сказала она грубо и в известном смысле лживо. - Вы бы хотели избавиться от меня. Если бы она заподозрила, что у вашей тревоги есть личная подоплека, она не позволила бы вам прогнать меня.
- И поэтому вы всячески питали ее сомнения. A у моей матери есть сомнения, которые можно подпитывать. - Его улыбка была жесткой и ироничной.
- Мне казалось, у нее есть много оснований верить, что смерть вашего брата была неслучайной, - спокойно заметила она. Это была ложь только наполовину. Леди Гамильтон действительно была убеждена в том, что в смерти ее старшего сына кто-то виноват, но сомневалась, что виноват ее младший сын. Впрочем, Эм совершенно не знала, кто этот кто-то.
- Нет. - Его ответ прозвучал тихо и яростно, и - как была уверена Эм - непроизвольно. - Когда я оставил Генри на берегу, он был еще жив. - Он оборвал себя слишком поспешно. Он сообщил ей слишком много, слишком много выдал этими словами, и хотя он быстро сжал губы в жесткую линию, взять эти слова обратно уже было невозможно.
Она выиграла с первой попытки. Это оказалось до смешного легко, если здесь вообще было над чем смеяться. Его невиновность - если это было так - под со мнением, вот его слабое место. Значит, она неправильно судила о нем? Были ли его слова словами действительно невиновного человека или человека, которого гложет сознание своей вины? Вряд ли это имеет значение. Ему ненавистно то, что другие подозревают его. Этого знания достаточно, чтобы завладеть им.
Эм постаралась воспользоваться своим преимуществом.
- Она видела что-то, слышала что-то… - Голос ее замер, как если бы она подыскивала подходящие слова. Она знала, что она - человек презренный, человек, который извлекает выгоду из тайной боли и тоски других людей. Но у нее нет других средств, с которыми можно было бы прокладывать себе дорогу в этом мире. - Ваша мать хранит какую-то ужасную тайну, и эта тайна заставила ее сомневаться в вас все эти годы.
- Рассказывайте. - Резкость, с которой у него вырвались эти слова, потрясла его.
Тут Эм поняла, что она в действительности завладела им, хотя сам он еще не понимает этого. Она покачала головой:
- Я не знаю. И никогда не пыталась узнать. Это меня не касается.
- Я вам не верю. - Он шагнул ближе и встал, практически нависая над ней.
Она сказала, отчаянно пытаясь придать твердости своему голосу:
- Я сказала вам, что не играю в игру, которую вы могли бы проиграть. Меня не интересует, какие демоны были в вашем прошлом, и я не гоняюсь за ними.
- Тогда в какую игру вы играете? Кто ваш хозяин?
- У меня нет хозяина. - Она опасалась, что ей придется изобрести кого-то правдоподобного, и очень скоро, если понадобится направить лорда Варкура на ложный след. Ей нужно продержаться еще немного - если она скажет ему правду, он ей просто не поверит.
Лорд Варкур стиснул челюсти, и напряжение, исходившее от него, заставило ее внутренне сжаться.
- Зачем вы дали моей матери это ожерелье?
Теперь настало время пустить в ход самую отчаянную уловку - правду.
- Чтобы она поверила мне и поняла, что моя сила вполне реальна.
- А что это могло вам дать? Еще большую возможность отдалить мать от сына?
- Вы с таким же успехом могли бы винить меня в том, что я пытаюсь отдалить ее от луны, - сказала Эм напрямик. - Луна не больше отдалена от нее. Мои цели не имеют к вам никакого отношения. Единственное, к чему я стремлюсь, это обеспечить свое будущее.
- При помощи подарка, который стоит в пять раз больше, чем она могла бы дать вам, - сказал он.
- В три раза больше, - спокойно поправила она. - Ваша мать была ко мне очень добра. Я не собака, которая кусает кормящую ее руку.