Судили, рядили, но ничего не придумали, так и осталась Юзя Ябецев бесприданницей, а кошель с деньгами лежал до лучших времен, когда все забудут о дочери Бломберга и том, что на ее секрете можно хорошо заработать. А бедный еврей Шломо так и остался бедным евреем.
Состояние султанши беспокоило Иосифа Хамона все сильней. Он решил не просто вести разговоры о необходимости следить за своим здоровьем, но откровенно сказать, что дело плохо. Все равно получилось не слишком настойчиво.
– Султанша, вам нужно принять меры, поезжайте в Эскишехир, попейте воды, примите ванны, отдохните от дел и забот. А еще я посоветую в Эскишехире хорошего лекаря, который отвары и настои делать умеет от всего.
Роксолана усмехнулась:
– Как конфеты маджуну от всех болезней? Я не ем сладкого.
– Сладкое есть нужно, конфеты и впрямь полезные, хотя не они валиде Айше Хафсу вылечили, конечно. Но Заки-эфенди знает толк в лечении болезней, тех, что внутри человека, и вам поможет.
И все же, если бы султан не проводил дни напролет с Каролиной Бломберг, Роксолана не решилась бы уехать в Эскишехир.
Иосиф Хамон все взял в свои руки: он сам поговорил с султаном и сказал, что если не отправить Хуррем на лечение, то она долго не проживет. Конечно, Повелитель разрешил.
На сей раз с ней не было дочери и внучки, как несколько лет назад, Михримах и Хюмашах еще не вернулись из Эдирне. Внучке пора замуж, совсем взрослая стала, но в ее сердце навсегда Аласкар – человек, чьей женой она не станет никогда. Внучке Повелителя не пристало даже думать о таком браке. Прошли те времена, когда султан мог сделать вчерашнего раба великим визирем и выдать за него свою сестру, когда третьим визирем Дивана становился вчерашний конюший Рустем, чтобы затем подняться до положения зятя султана и великого визиря. Больше таких назначений не было.
И лучший шпион империи, неуловимый и способный решить любые задачи Аласкар, не мог рассчитывать на благоволение султана в случае сватовства к его внучке.
Это понимали все, но Хюмашах упорно верила, что предназначена только для Аласкара и тот сумеет завоевать не только ее сердце, но и сердце султана.
От Михримах пришло письмо, дочь напоминала матери, что Хюмашах не хочет слышать ни о ком другом. Сама Хюмашах в сделанной приписке сообщала бабушке, что намерена вернуться с отцом в Стамбул в ближайшее время и тут же приехать к ней в Эскишехир. Роксолана обрадовалась, эту внучку она любила больше всех других. Понимала, что должна дарить свою любовь всем одинаково, но не могла не выделять красивую, смышленую дочь Михримах – она так напоминала ей саму принцессу.
Хюмашах, как и Михримах, училась вместе с принцами, была не по-женски умна, легко схватывала любые знания, прекрасно ездила верхом, стреляла из лука и даже билась мечом. Когда-то это очень нравилось Сулейману в дочери, но к таким же успехам у внучки султан был равнодушен. А уж о том, чтобы выдать внучку замуж за кого-то не столь знатного, как она сама, не могло быть и речи.
У Хюмашах оставалась одна надежда – на бабушку, Повелитель всегда прислушивался к мнению султанши, если уж бабушка не поможет, то не поможет никто.
Роксолана, прочитав письмо, сокрушенно вздохнула: едва ли в своем нынешнем положении она сумеет помочь Хюмашах. Их с Аласкаром любовь зародилась на глазах Роксоланы в Сакарье. Аласкар тогда служил ее врагу Кара-Ахмеду-паше, мужу султанской сестры Фатимы и великому визирю. По заданию визиря он готовил нападение на Роксолану и ее сопровождающих, среди которых были Михримах и Хюмашах, по дороге на Анкару, потому что Кара-Ахмед-паша решил, что султанша поедет к Повелителю именно этой дорогой.
Роксолана не собиралась ехать в войско, она решила побыть в Эскишехире, а сам Аласкар, сначала вознамерившийся дорого продать султанше тайну, предупредив ее о засаде, привычно перелез в сад при доме, где они остановились в Сакарье, и наткнулся на Хюмашах. Решив, что девушка – служанка султанши, Аласкар применил свою обычную тактику достижения цели: при помощи вздохов и обещаний жениться, но девушка оказалась не робкого десятка, хотя к султанше наглеца все же провела.
То, что эти двое завладели душами друг друга, было видно с первого взгляда. Роксолана посмеялась над усилиями Аласкара, позволила им поговорить в своем присутствии и даже несколько раз обменяться письмами, но, конечно, не больше. Самый лучший шпион все равно всего лишь шпион, а Хюмашах – внучка Повелителя. И все же ни девушка, ни молодой человек не теряли надежды, что Аллах смилостивится и они будут вместе.
Торопиться некуда, Хюмашах четыре года назад была совсем юной, думать о замужестве рано, но время шло и угроза стать чьей-то женой по велению падишаха нависла над Хюмашах по-настоящему. Видно, потому она решила приехать к бабушке и попросить ее о помощи.
Аласкар служил уже самой Роксолане, и весьма успешно, это он смог раздобыть сведения о месте нахождения лже-Мустафы и заманить того в ловушку, подстроенную Рустемом-пашой. Но отец Хюмашах не подозревал, что такой ловкости сверх шпиона обязан не только заданию султанши, но стремлению Аласкара угодить тому, кого тот страстно желал видеть своим тестем.
Еще в Сакарье Роксолана дала Аласкару большой перстень, который открывал шпиону двери в ее кабинет. Правда, пользоваться перстнем не приходилось, ловкий молодой человек умудрялся проникать в любые покои, минуя всех охранников. Это нравилось и не нравилось Роксолане одновременно. Ловкость Аласкара, конечно, хороша, но одновременно она означала беспомощность охранников султанши.
И предстоящий приезд Хюмашах Роксолану тоже радовал и огорчал: она соскучилась по любимой внучке, но понимала, о чем та будет просить, и знала, что ничем не сможет помочь. Султан больше не слушал свою Хуррем, вернее, всячески избегал ее общества. У него была другая советчица в сердечных делах, а возможное замужество относилось именно к таким.
Роксолана послушно выполняла все предписания Заки-эфенди, который лечил ее от внутреннего недуга: пила невкусную воду, принимала ванны, много гуляла, стараясь не думать о делах и о том, что творится в Топкапы. Последнее удавалось с большим трудом, но пребывание на водах все равно пошло на пользу, на лице султанши появились признаки легкого румянца, она уже не держалась за желудок и не принимала опиумную настойку от невыносимых болей.
Рядом с ней помимо верной Чичек постоянно находилась Камиля, знавшая немыслимое количество стихов, особенно персидских и арабских авторов. Во время прогулок она часами читала божественные строчки, иногда Роксолана даже устраивала своеобразную перекличку, тогда они либо читали стихи по очереди, либо одна начинала, а вторая продолжала четверостишие.
Покой, прогулки, вода и другое лечение сделали свое дело – султанша выглядела ожившей, хотя была худа и бледна. Но главное – она не принимала наркотики для обезболивания.
Аббас-ага сообщал из дворца новости обтекаемо, мол, все хорошо, все в порядке, стараясь не упоминать ни султана, ни его новую наложницу. Роксолана даже смеялась:
– Будь я султаном, отправила бы Аббаса-агу послом куда-нибудь, вот кто умеет писать обо всем и ни о чем.
Она не знала, что писал вовсе не евнух, а Муфиде, которая окидывала критическим взглядом очередное послание, сочиненное бедолагой, бросала его в огонь и писала от себя новое. Аббас-ага только сопел, прекрасно понимая, что девушка права.
Наступил день, когда Заки-эфенди объявил, что следует сделать перерыв в лечении и снова вернуться к питью воды через десять дней. А вот отвары и прочее следовало пить постоянно. Это означало, что султанша может на неделю вернуться в Стамбул.
Роксолана махнула рукой:
– Оставьте меня.
Должна бы радоваться, что увидит Стамбул, который давно стал родным, Топкапы, где была полновластной хозяйкой столько лет, посидит в любимом кешке с видом на Босфор, встретится с внучкой, которая уже должна бы приехать в столицу. Но главное – увидит своего Сулеймана, не важно, что он теперь с другой, сердце все равно тосковало по его высокой фигуре, носу с горбинкой, орлиному взгляду…
Сердце болело больше желудка, болело из-за тоски…
Хотела и не хотела ехать одновременно, понимая, что там тоска будет куда сильней, а значит, снова вернется боль в желудке. Но как объяснить всем, почему не желает ехать?
Чичек решительным шагом направилась к Заки-эфенди, растерянно стоявшему в стороне. Он не понимал, почему султанша не рада возможности навестить Повелителя. До чего же эти мужчины глупы и неловки! А еще считают себя умней женщин!
– Заки-эфенди, можно с вами поговорить? Мне нужен ваш совет, желудок, знаете ли…
Лекарь изумленно покосился на служанку:
– У вас прекрасный цвет лица…
– Это только кажется, пойдемте, поговорим.
Буквально оттащив бедолагу в сторону, чтобы никто не слышал, Чичек зашипела:
– Заки-эфенди, вы должны сделать все, чтобы госпожа не ездила в Стамбул!
Тот растерялся:
– Почему? Я думал, она будет рада…
– Нет! Там она снова начет переживать и все возобновится.
– Но что я могу?
– О Аллах! – взвыла Чичек. – Скажите, что отвары, которые ей нужно пить, можно приготовить только из местных трав, которые не растут в окрестностях Стамбула…
– Но травы можно привезти…
Сжав кулачки, чтобы не наброситься на непонятливого лекаря, Чичек с ангельской улыбкой на лице продолжала шипеть:
– Скажите, что именно эти травы привезти нельзя! Что султанше вреден воздух Стамбула, что угодно скажите, только чтобы она не возвращалась туда.
– А… если я не скажу? – зачем-то поинтересовался растерянный Заки-эфенди, хотя уже понял, что султаншу и впрямь лучше не отпускать во дворец.
Чичек, раздвинув губы в сладкой улыбке, пропела сквозь зубы:
– Убью… как собаку…
И тут же почти завопила:
– Заки-эфенди, неужели нельзя отпустить султаншу в Стамбул хотя бы на денек?!
Тот опомнился и все же подыграл:
– Но что даст госпоже день, пусть лучше ее внучка приедет сюда. Хюмашах Хатун тоже будет полезно подышать воздухом и попить целебную воду.
Через четверть часа все вокруг были убеждены, что султанше ни в коем случае не стоит ехать в Стамбул, лучше провести эту неделю где-нибудь неподалеку.
– Пойдемте, попробуем убедить в этом госпожу.
– Да-да, пойдемте, – поспешно согласился с настойчивой служанкой лекарь.
Чичек очень понравилась ему своей настойчивостью. И вообще красивая девушка, даже очень красивая… Чем больше Заки-эфенди приглядывался к Чичек, тем больше та ему нравилась.
Саму служанку меньше всего интересовал лекарь и куда больше султанша.
Роксолана выслушала Заки-эфенди, которого то и дело толкала в бок Чичек, молча, кивнула:
– Я поживу пока в Бурсе, туда вы сможете возить мне отвары.
– Туда? – переспросил лекарь, покосившись на Чичек. Получил ее легкий кивок и тоже закивал. – Туда смогу! Обязательно смогу, султанша.
От Роксоланы не укрылись хитрости Чичек, она рассмеялась:
– Ты довольна?
– Очень, госпожа. А Хюмашах Хатун тоже будет рада побыть с вами здесь.
Роксолана хотела побывать в Бурсе не только ради того, чтобы не ехать в Стамбул, ей была нужна одна встреча…
Ешиль Бурса – Зеленая Бурса…
Так и есть, зелени в этом городе и его окрестностях столько, что хватило бы на весь Стамбул и еще осталось. В Стамбуле деревьев куда меньше, спасают только сады Перы и дворцовых комплексов. Все дело в воде, ее маловато, потому водоносам в столице работы всегда много. В Бурсе воды достаточно, потому деревья и кусты сажают на каждом свободном клочке земли. Много яблонь, но особенно хороши в Бурсе персики – шефтали, сладкие, как поцелуй красавицы.
Бурса была столицей Османского государства до завоевания Стамбула, в ней великие могилы.
Но Роксолану интересовала одна, и даже не сама могила, а приходящая к ней женщина. День за днем, в любую погоду к месту упокоения сына уже четыре года приходила Махидевран, это султанше было известно хорошо.
Зачем сама шла туда – и не знала, просто сердце велело. Аббас отправил с султаншей в Эскишехир достаточно охраны, но в Бурсу Роксолана взяла с собой кроме носильщиков всего двоих и верного Замира – чернокожего гиганта, способного единолично нести носилки, если понадобится. Его имя – "совестливый, воспитанный" – очень подходило смущающемуся от любого взгляда нубийца. Только самые доверенные знали, что Замир не полный кастрат, а потому не стал женоподобным и бессильным.
Замира позвала с собой и тогда, когда носилки остановились.
Махидевран сидела, глядя в пустоту и не замечая ничего вокруг. Они виделись в последний раз давно, когда Махидевран приезжала со старшим внуком из Амасьи. Она тогда жила в Старом Дворце, в Топкапы не появилась, тем более, Сулеймана не было – уезжал в Эдирне на охоту.
Роксолана просто подошла и опустилась на траву рядом. Махидевран лишь покосилась на нее. Теперь было все равно, у несчастной женщины не осталось никого и ничего. Сын казнен, совсем скоро внучки выйдут замуж и покинут ее, но им даже в наследство дать нечего. Дом в Бурсе Махидевран продала, чтобы оплатить постройку мавзолея сыну, Румеиса возразить не посмела. Жить немного погодя будет не на что, и внучкам на свадьбу подарить тоже. Впереди нищета…
Она вдруг усмехнулась: разве что попроситься в имарет султанши, там привечают нищих старух, не дают умереть голодной смертью. Но она ладно, а что делать вдове Мустафы и его дочерям? Деньги, которые дал Кара-Ахмед-паша за то, что признала самозванца своим сыном, украли. Самого Кара-Ахмеда казнили, помощи ждать неоткуда и не от кого…
Но больше надвигающейся нищеты и бездомности Махидевран терзала гибель сына и внука. Мустафа имел право стать следующим султаном и страстно желал этого, слишком страстно, чтобы не надеяться взять власть раньше срока, за это поплатился. И хотя матери все равно, виновен сын или нет, – главное, что казнен, – Махидевран готова признать, что виновен. Но внук?! Ведь она просила султаншу спасти жизнь мальчику, обещала увезти его и никогда не напоминать о существовании.
Султанша сделала вид, что не получала письмо с просьбой. Так Махидевран в это и поверила! Конечно, не ее же внука казнили безвинно!
И вот теперь эта женщина здесь. Зачем? Полюбоваться на унижение и полный крах бывшей соперницы? Убедиться, что хуже быть не может?
Но она не увидит слез Махидевран, даже если действительно придется голодать и просить милостыню. Но руку за куском хлеба в сторону султанши Махидевран ни за что не протянет, скорее эта рука отсохнет от голода…
И все же не выдержала соседства, заговорила глухим голосом:
– Вы должны быть довольны, госпожа. Всесильная султанша… будущая валиде Султан… Всех затмили, со всеми справились, всех уничтожили…
– Я никого не уничтожала.
– Ибрагим-паша, Мустафа, Кара-Ахмед-паша, мой внук… мало?
Чего она ждала, крика, взрыва, приказа уничтожить и ее?
Роксолана вздохнула:
– Ибрагим-пашу, Мустафу и Кара-Ахмед-пашу казнил Повелитель, со мной не советовался. Можете не верить, мне все равно. О том, что должны казнить вашего внука, я не знала.
– А если бы знали?
Роксолана вдруг задумалась, что бы сделала действительно, если бы узнала, и вдруг честно призналась:
– Не знаю, что сделала бы. Есть вопросы, в которых Повелитель со мной не советуется.
– А сейчас особенно?
Ого, даже в Бурсе известно о Каролине? Но гнева почему-то не было, снова вздохнула:
– Сейчас особенно.
Махидевран не выдержала, ей требовалось выплеснуть так долго копившиеся обвинения:
– Вы уничтожили гарем, лишив стольких девушек хотя бы призрачной надежды…
– Махидевран, вы сами сказали, что их надежды были призрачными. Не вам объяснять, что лишь четыре могли стать кадинами, а остальные? Они были лишены всего, кроме этой самой несбыточной мечты стать одной из четырех избранных. Те, что действительно на что-то годились, стали женами других сановников, а глупые и некрасивые остались служанками. Разве так не справедливей? Разве родить сыновей или дочерей в гареме придворного сановника или богатого купца хуже, чем до старости завидовать тем, кому удалось попасть на ложе Повелителя?
– Не стоит объяснять, я все понимаю сама. Но вы сломали старое, не создав нового.
– Нового?
– Да, у ваших сыновей гаремы. Вряд ли они откажутся от множества наложниц в угоду вам. Зачем вы создавали гаремы шехзаде, если считаете, что они не нужны?
Султанша поморщилась:
– Я пришла не за тем…
– А зачем? Чтобы убедиться, что я нищая? Посмотреть, осталось ли еще что-то, что можно у меня отнять? Нет, не осталось, – она с коротким смешком развела руками, – последнее я вложила вот в это. Могилу моего сына вы забрать не сможете.
– Махидевран, что бы ни случилось когда-то или не так давно, речь не о нас с вами. У вас внучки, которых надо растить и выдать замуж. – Роксолана сделала предостерегающий жест, останавливая возражения Махидевран. – Я знаю, что вы вложили все средства сюда, – она кивнула в сторону места упокоения Мустафы, – а потому прошу принять вот это.
Роксолана сделала знак, и чернокожий гигант, возникший словно из воздуха, протянул ей большой ларец.
– Пожалуйста, выслушайте меня. Это не мое, я знаю, что вы не примете от меня ничего. В этой шкатулке драгоценности, оставшиеся от валиде Хафсы, и деньги, которые предназначались… одной женщине. Перед смертью валиде завещала мне заботиться о ней, простите, не могу сказать, кто она, это не моя тайна. Могу только заверить, что Повелитель об этом поручении узнал не сразу, но все же узнал. И против не был.
Махидевран с изумлением смотрела на извечную соперницу: как могла валиде поручить ей что-то?! Роксолана поняла ее сомнения, усмехнулась, отвечая на невысказанный вопрос:
– Просто рядом никого не было, вот мне и поручили. К тому же валиде думала, что я знаю эту тайну. Сейчас в такой заботе надобности нет, дама очень состоятельна сама. Я могла бы отдать деньги на благотворительность от имени валиде, но подумала, что правнучкам Хафсы они окажутся нужней. Как и ее украшения. Посмотрите, вы должны их помнить.
Махидевран с волнением открыла шкатулку…
Еще бы не помнить! Сколько раз она с завистью любовалась вот этими серьгами, оттягивавшими нежные мочки небольших ушек валиде! А вот этот браслет… изумруды в нем так и горят. И это колье с гранатами… и перстень с яшмой…
У валиде был прекрасный вкус, она умела и выбирать, и носить украшения так, что те не затмевали хозяйку и не бросались в глаза, зато прекрасно оттеняли нежную кожу и подчеркивали цвет глаз красавицы.
Махидевран забыла о присутствии Роксоланы, она перебирала украшения, переносясь в счастливые дни молодости, когда Сулейман любил ее, очень любил, предпочитал всем остальным красавицам гарема. Долговязый шехзаде, молчаливый и строгий внешне, оказался прекрасным любовником.
А как был счастлив Сулейман, когда Махидевран родила сына! У него уже были двое, рожденные первыми кадинами, – Махмуд и Мехмед, но Мустафа с первого дня, первого крика стал любимым. Сына Махидевран любили все: и отец, и валиде Хафса, и придворные молодого шехзаде, а потом султана. Никто не сомневался, что именно этот красивый и умненький мальчик в будущем станет следующим султаном.