- Не регочи идиот, - оборвала она меня, - смешно тебе? А раз так смешно то и не лезь со своими "умными" мыслями и не учи как других жить. Сопляк ты ещё! Понял?!
Наверно в первый раз передо мной встала теоретическая проблема абстрактного гуманизма, применительно к конкретной ситуации. То есть я как и каждый нормальный человек хочу чтобы всё и желательно во всем мире было хорошо, но лично сам для этого делать ничего не буду. Я что крайний что ли? Уж как нибудь и без меня это все решится. Осуждаете? Ну а вы лучше? Может и лучше, а я вот такой. Из в принципе не решаемой пока теоретической проблемы был найден чисто русский практический выход:
- Ладно! - предложила Женя, - давайте еще выпьем что ли…
Выпили, и еще, и еще. Инь только пригубливала от своей рюмки, а я хлебал от души, по-полной. Водочка помогла, сняла все вопросы. Чего там, башку себе ломать? Жрать - есть, выпить - есть, на всё готовая баба - есть. Чего же тебе еще от жизни то надо? Только все равно как-то муторно на душе было. Я ведь тогда несмотря на работу матросом на флоте и достаточно большой опыт, был в общем то книжным мальчиком, типичный маменький сынок. Странно? Вовсе нет, если подумать. Просто жизнь тогда делилась на туманно прекрасное будущее и несущественное настоящее. В этом настоящем заботливо подкладывала мне на тарелку закуску Инь, полез в шкаф за очередной бутылкой хозяин комнаты, и ненароком прижималась ко мне то бедром, то полной грудью Женя. Все как в тумане, и плывет, плывет перед глазами стол, и женщины, та что прижимается и другая, что встревожено смотрит на меня и старается увести.
- Идти… идти… - тянет меня за руку Инь
- Отстань! - отталкиваю девушку, - отстань, говорю, - и с пьяной дурью кричу девушке:
- Пошла ты на х…
Качается передо мной чужое широкоскулое лицо, тревогой мерцают узкие темные глаза и все тянет меня девушка:
- Янь… идти… идти…
Ты чего раскомандовалась? Ты вообще кто такая? Пьяной обидой на девушку, что завтра уже будет с другим, заливается душа.
- Ты б…ть! Проститутка! Отстань от меня, пошла на х… - захлебываясь своей обидой кричу я.
Толкаю девчонку и ухожу. Потом пьяно шатаясь иду по лестнице общаги, под руку держит меня Женя и затылком даже сквозь пьяную муть чувствую взгляд Инь. Дальше пру на автопилоте. Очнулся только когда уже на ночной пустынной улице тормознул меня ментовской патруль.
- Откуда и куда? - с подначкой спрашивает мент.
- Из п…ды и прямо в красную армию, - с пьяной удалью отвечаю я.
- Веселый, - резюмирует второй мент.
- Ну шутник, сейчас в вытрезвитель, - ласково обещает первый патрульный, - там тебе и п…ы дадут и в красную армию сводят. Пошли!
- Может у тебя документы есть? - лениво, так просто для порядка, спрашивает второй.
Достаю из нагрудного кармана рубашки военный билет и повестку, сую бумажки менту: На смотри.
- Точно его в армию забирают, - посмотрев документы, говорит первый мент и уже совершенно другим тоном сочувственно спрашивает:
- Что пацан, последние деньки гуляешь?
- Ага гуляю!
- Так давай, мы тебя домой отвезем, - добродушно предлагает мент, - а то в таком виде не ровен час… Ты где живешь?
Называю адрес, под "белые руки" менты запихивают меня в патрульный УАЗик. В машине спертый прокуренный воздух, духота и я отключаюсь.
Потом смутную слышу разноголосицу:
- Вы мамаша, уж сильно-то его не ругайте,
- Он ничего такого не сделал, выпил, ну с кем не бывает,
- Спасибо ребята, - отвечает милиционерам голос моей мамы.
И все сильнее наваливается пьяная дурь, а дальше темнота.
А вот это моя комната, она совсем маленькая. Напротив кровати стоит платяной шкаф, впритык к нему установлен переполненный пыльными книгами книжный. Стол, стул, под потолком хрустальная люстра. День уже. Давно солнце встало. На свету пылинки пляшут, от раскрытой форточки дует свежим ветерком. Раздетый я лежу на кровати. Налитая пронзительной болью голова, непослушное тело. Подкатывает к горлу тошнота, знобит. Ну здравствуй похмелюга, здравствуй родная, что-то часто мы встречаться стали. Вскочил с кровати и бегом в туалет. Обнимаюсь с унитазом, все рвет и рвет, в конце уже одной желчью.
- Сынок! Тебе плохо? - слышу мамин голос и выйдя из туалета обессиленный плетусь на кухню.
- Привет мам! - бодренько здороваюсь. И прямо из поставленной на стол трехлитровой банки пью огуречный рассол. Легчает.
Вид у мамы встревоженный немного осуждающий и печальный. Вырос мальчик, в угол уже не поставишь, к юбке не привяжешь. Совсем большой стал.
Да мама я уже большой, пью водку, таскаюсь по бабам, бывает, что и грублю тебе. Большой, но еще не взрослый. Я только, только взрослеть стал. Скоро я уйду, а ты будешь денно и нощно молиться о моем возвращении. И так была сильна твоя молитва, что пройдут мимо направленные в меня пули и я вернусь.
Целую маму в щечку и присаживаюсь за стол. Достаю из банки соленый огурчик и со смачным хрустом его лопаю.
- Мам, а ты чего не на работе?
- Взяла в счет отпуска выходные, - грустно отвечает мама, - хотела с тобой последние денечки побыть. А ты…
Мама безнадежно машет рукой. Непутевый я. В институт не поступил, идти в техникум отказался. Одно слово: бестолочь. Да ещё пью, часто дерусь, дома почти не ночую. А работаю, так вообще стыдно сказать где, матросня. А вот теперь ещё и в армию забирают, а ведь у нас полно родственников врачами работают, надо так мигом признают: "годным к нестроевой службе в военное время". Только в то время парня, что в армии не служил, за мужика не считали. Белобилетники были предметом осуждения или если парень и в самом деле больной, то презрительного сочувствия.
- А эта девушка, у которой ты ночуешь, - осторожно начинает спрашивать мама, - у тебя как с ней серьезно? А то может хоть познакомишь?
Серьезно? Ну конечно же нет! Так похаживаю, дело то молодое. Представил себе каким бы взглядом посмотрела бы на меня мама если бы я привел Инь и рассмеялся:
- Ну что ты мамуленька, - улыбаюсь я, - я это так…
- И в кого ты только такой пошел? - чуточку облегченно вздыхает мама.
В кого? Ну если верить семейным преданиям то есть в кого, причем с обоих сторон. Мужики у нас в роду были ого, ого какие! Достаточно твоего мама дядю вспомнить, Аркадек тот даже в плену немку себе нашел, да не простую - генеральшу.
- Олег и Паша тебе постоянно названивают, спрашивают где ты, - деликатно меняет тему разговора мама и просительно добавляет:
- Ты хоть сегодня дома ночуй, вечером все наши родственники придут тебя в армию провожать. Сбежишь на гулянки свои, а мне перед ними стыдно будет.
Стыдно? Нет мама тебе за меня стыдно не будет, ни теперь ни потом. Отслужу как положено и вернусь. И учиться буду и работать. Институт с отличием закончу затем еще один. Два красных диплома получу. Ты даже чуточку гордится мной будешь. Ты мама ещё и внука своего понянчить успеешь. Окружат тебя и вниманием и заботой, сколько успею столько и верну тебе своей любви, маловато конечно, поздно я спохватился, но хоть так. Да и теперь после твоего ухода тебя не забываю и не забуду.
Мы, род наш, в этом городе испокон веку живем. Родни полно. Тогда родственные связи покрепче были, вот и пришло меня провожать полно народу. Стол от холодных и горячих закусок ломился. Посуда хрусталь и фарфор. Семья у нас небедная была. Водки - море. Только у нас на таких мероприятиях чаек пить предпочитают. Раз подняли рюмки - служи хорошо, второй раз выпили - возвращайся живой и здоровый и всё. Дальше поели горячего и за чай с рассыпными сладкими пирогами. В основном старшее поколение пришло, из молодежи я самый старший тогда был. В нашем роду из мужиков все в армии, да на флоте служили. Те кто постарше - деды и Отечественную войну прихватили. Полили своей кровушкой землю, а многие из рода нашего и костьми в нее легли, погибли на войне.
- Там дурь из тебя быстро выбьют…
- Ты писать то матери не забывай…
- Вернешься, мы ещё на твоей свадьбе погуляем…
Вперебой говорят, желая мне добра, родственники и про свою службу рассказывают, а женщины все маму утешают:
- Да не плачь ты…
- Все хорошо будет…
- Смотри какой мальчишка хороший, не пьет то совсем…
Мама совсем не утешается и все на меня смотрит. А я паинькой за столом сижу. И водочку не пью и за советы очень вежливо благодарю. Весь такой воспитанный, послушный такой прямо правильный, аж самому противно.
После перемены блюд перед чаем, мужчины вышли перекурить, заодно съеденное и выпитое в желудках утрамбовать. Встали все в кружок на лестничной площадке и тары бары разводим. Сигареты болгарские, голоса громкие, анекдоты и рассказы о самоволках и прочих прелестях военной службы похабные. Это всё продолжают учить меня родичи жизни и предстоящей службе. Больше всех дядя Ильяс старался, а ему все уважительно поддакивали. Он у нас самый умный был. Здоровенный красномордый татарин. Коммунист и начальник пяти торговых складов, друг-приятель всей рыночной верхушки города.
- Ты старайся на складе пристроится или в каптерке, - учит он меня.
Я с чуточку высокомерной улыбочкой его слушаю. На складе? Да никогда! Я в десант проситься буду. Такой вот дурачок был.
- Эх теле меле аклэсес, - тяжко вздыхает дядя догадавшись о моих мыслях.
"Теле меле аклэсес" это в смысловом переводе с татарского языка означает: Полный кретин. Есть и другие значения этих слов, но от этого перевода я уж воздержусь.
- А ты сам дядя, что на складе не пристроился когда служил? - вежливо интересуюсь я.
Дядя Ильяс на АПЛ Северного флота три года в дальние походы ходил. Поход это пребывание в стальном гробу атомной подводной лодки на дне океана. Звание у него старшина первой статьи, должность акустик.
- Дурак был! - честно отвечает дядя, - вот как ты сейчас!
И смеется, а потом этак задумчиво говорит:
- Ну ничего, отслужишь так сразу и поумнеешь.
Поумнел я гораздо раньше, прямо на третий день службы, когда сдохнув на марш-броске получил трендюдей от командира отделения и два наряда вне очереди от командира взвода. Только пристраиваться было уже поздно, куда просился туда и попал.
- Ильяс абы, - пользуясь случаем прошу я, - А можно я к вам на склад завтра приду? Мне кое-что прикупить надо, - поспешно добавляю, - деньги у меня есть.
Дядя вздыхает ещё тяжелее, он скупердяй, помогать то родственникам он помогает, но только в случае явной необходимости. В свое святилище - набитые вещевым и продуктовым дефицитом склады, он никого пускать не любит. Отказать мне в такой момент ему было неловко и он недовольно- мрачным тоном соглашается приоткрыть для меня социалистическую сокровищницу - пресловутые "закрома Родины". Затем покурив все вернулись в квартиру и проводы пошли своим чередом.
Утром я взял все деньги, что еще оставались, и поперся на дядин склад, искупать вину перед Инь. В самом-то деле, ну в чем девчонка виновата? Старалась как могла, а я взял да и наплевал ей в душу. Романтичнее было бы соврать, что я вину кровью хотел искупить, но это не так или почти не так. Тут вот в чем дело. Не только дядя у меня скупердяй, но и за исключением моей мамы, у нас вся родня такая. Я так скупердяй ещё как- бы не похлеще дяди буду. Впоследствии доводилось и мне кровушку проливать, так вот я вам честно скажу, до сих пор не знаю что для меня тяжелее: раненого товарища под пулями вытащить или денег ему одолжить.
На дядином складе я стал хапать как мародер во взятом штурмом городе. В одной секции отбирал импортную одежду и обувь, во второй секции высококачественные отечественные продукты. Сумки набивал, будь здоров, еще и уминал чтобы побольше влезло. Кладовщик дядин подчиненный, которому он до этого отдал приказ показать все племяннику, только встревожено кудахтал бегая вокруг меня. Потом не выдержал моего захвата, и позвонил дяде Ильясу.
- Ты это куда столько набрал? - тяжело дыша, изумился, прибежавший на склад дядя, разглядывая два уже завязанных чувала. От его красномордого лица кровь отлила и он побледнел.
- Так я это… - оправдываясь, заговорил я, - ну… у меня еще деньги остались… мне еще кое-чего надо…
- Что он взял?! - с душевной болью завопил дядя, общаясь к кладовщику.
Кладовщик шустрый, ловкий, жилистый мужичок средних лет, быстренько дал все сведения. По его отчету получилось, не просто много, а очень много.
- Скажи на милость, - жалобно спросил дядя, - ну зачем тебе в армии женские платья, костюмы, куртки, туфли и сапоги по сезону. Зачем?
Пока я придумывал, что соврать, дядя посмотрел товарные документы и враз всё поняв, помрачнел:
- А у моей сестры твоей матери размеры совсем другие, - закричал он на меня, - Ты почему матери ничего не выбрал? - и решительно заявил, - Не дам! Ничего не дам! Себе вещей и еды отобрать можешь, матери подбери что надо, а вот твоим блядям шиш!
Дядя подносит к моему носу аллегоричную фигуру "отказа" привычно созданную из трех толстых пальцев, и я несколько секунд обозреваю как выразительно крутится у моего лица кукиш. Голова моя поникла, плечи ссутулились, и весь я стал как олицетворение скорби и раскаяния. Это произвело на дядю хорошее впечатление, он смягчился:
- Кто она тебе? - уже тише спрашивает он, убрав руку от моего лица и отойдя на шаг.
Я неопределенно пожимаю плечами. Действительно кто? А дядюшка все наседает:
- Ты с нами ее не знакомил, нашей родственницей она не будет, а каждую твою прошмандовку я одевать и кормить не намерен.
- Это хорошая девушка, - оправдываюсь я, радуясь что дядя с Инь не знаком, а то бы он мне за эту "хорошую" по родственному таких бы пинков отвесил, мало бы не показалось
- Все они хорошие, - глухо ворчит дядя и светлея лицом проявляет благородно родственные чувства, - вот если эта хорошая тебя из армии дождется вот тогда ее сюда и приведешь, - и поспешно уточняет, - только перед свадьбой.
Характер у меня не очень, кровь бешеная и побагровев я кричу:
- Да подавись ты своим барахлом, - злобно пинаю набитый чувал, - мне ничего не надо.
Точно зная слабые дядины места без жалости бью по ним:
- Твоему сыну двенадцать лет, дочери десять, вот когда они за помощью ко мне придут, я им нотации читать не буду, сделаю что смогу, - после секундной паузы добавляю, - А ты иди на хер!
Поворачиваюсь и иду на выход из огромного склада, мимо длинных полок набитых продуктами, мимо коробов с барахлом к толстенной обитой жестью деревянной двери.
- Стой! - зычно кричит мне в спину дядя и со скупердяйской мукой в голосе добавляет, - Ладно уж, бери половину.
В 1983 году он умрет от инсульта в камере следственного изолятора. Расхититель социалистической собственности, так его назвали. "Козел отпущения" вот кем он был на самом деле. С его складов бесплатно кормилась и одевалась вся городская партийно-советская знать. А отвечать за всё и за всех пришлось ему. Когда пришли с обыском и конфискацией, то оказалось, что дядя давно разведен и живет один в комнате общежития. Всех-то вещей у него нашли раз, два и обчелся. Как чувствуя беду, заранее он отвел грозу и нищету от своей семьи и на допросах никого не выдал. Я буду среди тех, кто июньским утром восемьдесят третьего года придет забирать из тюрьмы его тело. А в девяносто пятом, когда я уже стал неплохим юристом, мне пришлось вытаскивать из камеры его сына. Парень активно занимался бизнесом, конкуренты подсунули ему наркоту в офис, потом "стукнули" прикормленным ментам.
Вытащил я твоего сына дядя Ильяс, отмазал его от тюремной параши, но это потом будет, а пока ты хмуро смотришь как я разбираю мешки откладывая часть вещей, а потом чуть улыбнувшись спрашиваешь:
- Она хоть красивая?
Нет, не красивая. Вот только действительно не зря говорят: "не с лица воду пить".
- Мне нравится, - заверяю его, и вновь вспомнив вежливые формы обращения к старшим, благодарю:
- Спасибо, Ильяс абы.
Вскидываю на плечи наполовину опорожненный чувал с продуктами и беру в руку второй полупустой с одеждой. Потопали. Топать было нелегко, чувалы хоть и уменьшились в весе, но все равно были тяжелые, а самое главное неудобные. Пришлось такси брать, на нем до общаги ехать.
Добрым волшебником с двумя мешками вваливаюсь я общежитие. Под тяжестью чувалов сгорбившись и скрипя позвоночником поднимаюсь по лестничным маршам на третий этаж. Встречные девушки улыбаясь, уже как со знакомым, со мной здороваются. По коридору минуя полуоткрытую дверь вьетнамского руководителя, иду в комнатушку к Инь.
Почти сутки мы не виделись с того вечера как обматерил я девчонку. Когда она на стук дверь открыла, я еще раз поразился: Господи! Ну чего же я в ней нашел?!
Желтенькая, узкоглазая, вся такая страшненькая, непричесанная и чуть опухшая со сна, только и успела что одеть старенький халатик, такой значит я ее увидел, когда открылась дверь.
- Здорово Инь! - наигранно весело поздоровался, без спроса вошел мимо посторонившейся девушки в комнату. Бросил на пол мешки, уселся на кровать.
- Вот, - самодовольно кивнув на чувалы, заявил я, - подарки тебе принес.
Девушка все так и стояла у двери. Это она от счастья так растерялась, подумал я. Встал, и бесцеремонно скидывая с себя одежду, подбодрил девчонку:
- Раздевайся! А потом и примеришь, я тебе полно шмоток приволок.
Инь молча вышла из комнаты. Умываться наверно пошла, решил я. Скинул с кровати покрывало, завалился на чистое белье. Готов принимать бурную благодарность.
Через пару минут, когда я уж совсем было истомился, пришла совсем другая девушка. Я еще и слова сказать не успел, как она быстренько и ловко скинула одежду и в мою постель, юрк. То есть не в мою постель, а в постель Инь, в общем без разницы, чья это постель, а вот кого черта она тут делает?
- Где Инь? - изумился я, отстраняя ее ручки.
- Она не ходить, - ответила девушка, спокойно пообещала, - Я лучше делать… Инь меня к тебе послать… говорить тебе сильно надо…
Честно говоря, я подумал только о возможных физиологических причинах, нежелания Инь пребывать в своей постели и в моем обществе. Еще успел чуточку удивится широте и восточной просвещенности ее взглядов: "мол если сама не могу, так парень из-за этого страдать не должен, сама временную замену подберу"
Незнакомая девушка опять придвинулась и… разница была. Может она делала и не хуже, только ну равнодушно, что ли. Как живая куколка для секса, и ничего больше.
- Я выбирать? - по-деловому потом поинтересовалась девушка, с интересом поглядывая на чувалы.
- Это Инь, - хмуро ответил я.
- Тебе не понравится? - недовольно спросила девушка, - Я хуже?
- Хуже, - честно ответил я, а девушка отодвинувшись на край кровати, недовольно фыркнула:
- Инь к тебе не ходить…совсем, - язвительно засмеялась она, - ты плохой…я сама вижу… ты плохой
- Вали отсюда, - рассвирепел я
- Денег… давать! - встав с ложа, потребовала проститутка.
- Да пошла ты! - разозлился я. Потом все-таки поднялся, достал из кармана штанов пару червонцев кинул их на стол:
- Бери!
- Плохой! Плохой! - уже одевшись, забрав деньги и стоя у выхода из комнаты, ехидно повторила девушка. Высказавшись, она ушла, притворив дверь.