– Ваше величество, то, что сейчас произошло, уничтожает все преграды и обычаи. Аллах с высоты взирает на нас. Именем Всемогущего умоляю вас, выслушайте меня. Приговор над принцем ужасен…
– Понимаю, – перебил его султан. – Ты помнишь, что принц некогда спас жизнь тебе и твоим товарищам, и теперь хочешь заплатить ему свой долг.
– Я буду взывать только к правосудию и мудрости вашего величества, более ничего, – неустрашимо отвечал Гассан. – Приговор пал на невиновного. Я один виновен во всем. Прикажите умертвить меня, ваше величество, только пощадите принца.
– Виноват ли ты или нет, я не желаю знать, гнев мой разразился над принцем, донос был сделан на него. Приговор уже произнесен.
– О, возьмите его назад, ваше величество. Подумайте только о позднем раскаянии и о невозможности вернуть назад приговор, уже приведенный в исполнение.
– Гассан-бей!
– Сжальтесь, ваше величество, над собственной плотью и кровью. Должен ли я напомнить отеческому сердцу о любимце? Ужасно увидеть, как прольется невинная кровь принца, и не быть в состоянии помешать этому, одна мысль об этом приводит меня в трепет. Неужели благороднейшее сердце должно перестать биться? И за что же? За что наказание должно постигнуть пылкого, жаждущего высоких подвигов юношу? Он должен умереть за го, что помог мне при освобождении бедной, несчастной девушки. Сжальтесь, ваше величество! Не допускайте до исполнения этого ужасного приговора. В прошлом столетии, в отдаленной стране Пруссии, был король, который также хотел смертью наказать своего сына за безрассудный поступок юности. Однако в конце концов король внял просьбам своих вернейших слуг и советников и допустил товарища его умереть вместо него. Кетте звали этого счастливца, которому дозволено было положить свою жизнь за принца и сохранить для страны величайшего из королей, – принц этот был Фридрих Великий. Последуйте, ваше величество, примеру этого короля, дозвольте мне быть Кетте для принца Юсуфа, дозвольте мне умереть за него, я с радостью встречу смерть, только оставьте жизнь принцу.
Никогда еще ни один смертный не осмеливался говорить так с султаном. Но никогда также никто не трогал столь глубоко сердце султана, не пробуждал в нем всех чувств.
– Ваше величество, позовите сюда караульных капиджей, – в пылком, страстном порыве продолжал Гассан, – прикажите вонзить в эту грудь все штыки, я умру с радостной улыбкой благодарности на устах, если только, умирая, услышу слова: принц помилован!
Султан был, по-видимому, тронут словами Гассана, может быть, даже отеческое сердце уже сожалело о произнесенном в пылу гнева приговоре.
– Мужество твое служит лучшим доказательством того, что ты не лукавишь в своих словах, – сказал он Гассану. – Чтобы спасти принцу жизнь, ты сделал то, на что до сих пор не отваживался никто. За твою любовь к принцу тебе прощается твой необдуманный шаг.
– Хвала Аллаху, теперь я надеюсь на жизнь принца, умоляю ваше величество помиловать не меня, а его. Пусть я буду наказан, лишь бы он был прощен.
Удивительное чувство овладело султаном; такого мужества, такой самоотверженной любви никогда еще не случалось ему видеть. Невольно явилось в нем желание не убивать, не отталкивать от себя этого верного, жертвующего своей жизнью за принца, человека, но приобрести в нем одного из тех приверженцев, в которых нуждается и которых желает себе всякий государь и которые в особенности необходимы повелителю Востока: окруженный многочисленными опасностями, он должен владеть хоть одним верным сердцем, иметь в свите своей хоть одного человека, стоящего вне всякого подозрения. Врагов у него было довольно, друзьями же он не мог похвалиться.
– Встань, Гассан-бей, – строго приказал султан. – Я хочу быть милосердным не только в отношении принца, но и тебя. Твое самовольное вторжение в мои покои будет тебе прощено. Я готов исполнить твое желание. Принц будет помилован, и ты сегодня ночью умрешь вместо него.
– Благодарю, горячо благодарю вас, ваше величество! – воскликнул Гассан. – Теперь я счастлив. Высшее желание моей жизни должно исполниться.
– Передай принцу, что он прощен, но позаботься о том, чтобы он снова не пришел просить за тебя, – продолжал султан. – До завтра я не желаю видеть принца. До завтра. Сегодня с наступлением ночи ты должен быть у меня в кабинете, и тогда узнаешь дальнейшие мои приказания, а пока приготовься к смерти.
– Милосердие вашего величества наполнило радостью мое сердце, и последнее слово, которое произнесут мои уста, будет благодарностью за то, что мне дозволено умереть за принца! – в благородном порыве воскликнул Гассан. – Приказ вашего величества будет в точности исполнен мной.
Султан отпустил Гассана, проводив его взглядом, в котором живо отражались чувства, впервые вспыхнувшие в его душе.
Гассан, после многочисленных приключений и испытаний занесенный судьбой в Стамбул, поступил здесь в военное училище, хотя во многих кругах втихомолку и поговаривали, что некогда он занимался торговлей рабами. Теперь Гассан произвел на султана доселе небывалое впечатление. Он должен был сознаться, что Гассан ему очень понравился и что не мешало бы иметь вблизи себя такого отважного офицера. Еще более усиливала это впечатление любовь к Юсуфу, которая снова вспыхнула в нем с прежней силой и совершенно победила гнев. Гассан только ускорил эту победу. Слова: "Должен ли я напоминать отеческому сердцу о любимце? Ужасна мысль видеть, как прольется кровь принца!" – не выходили из головы султана. Вместе с расположением к Гассану росло отвращение к шейх-уль-исламу, хотя в последнее время и произошла перемена в отношениях султанши Валиде к великому муфтию. Мансуру-эфенди удалось ловкими словами вызвать у султана раздражение против Юсуфа и довести его до кровавого приговора против собственного сына. И что за ужасное преступление совершил Юсуф? Шейх-уль-ислам выставил его поступок немыслимым произволом. Но разговор с Гассаном произвел в султане перемену, и, отпуская его, Абдул-Азис уже принял решение, о котором и не подозревал Гассан.
С торжествующим видом победителя вернулся он к принцу и горячо обнял его.
– Ты спасен! Мне удалось отклонить от тебя ужасную опасность! – в радостном волнении воскликнул Гассан. – Теперь задача моя исполнена.
– Благодарю тебя, Гассан, за дружескую услугу. Я хочу поблагодарить и моего державного отца за его милость.
– Только не сегодня, Юсуф, отложи благодарность до завтра. Так желает его величество, – сказал Гассан, сияя счастьем, между тем как во дворце говорили о его предстоящей казни и не могли понять его торжествующего вида.
– Скажи, как удалось тебе так скоро изменить намерение султана? Я сильно боялся за тебя.
– Не спрашивай, Юсуф, как удалось мне это. Будь доволен тем, что это сделано.
– Скажи, какой жертвой добился ты моего помилования? Какое-то ужасное предчувствие сжимает мне сердце, – с испугом вскричал принц. – Лицо твое сияет таким странным торжеством, Гассан, скажи мне, что волнует тебя?
– Ничего, кроме радости, что ты спасен… Сегодня вечером я должен буду тебя оставить.
– Оставить? – спросил принц.
– Только на короткое время. Так приказал султан.
– Гассан, я предчувствую что-то недоброе! – воскликнул принц. – Что ты сделал для меня?
– Я только исполнил свой долг, ничего больше. Не беспокойся, Юсуф.
– Ты хочешь меня оставить, да еще по приказанию моего державного отца… Ты что-то скрываешь от меня, но я узнаю, я должен во что бы то ни стало узнать это!
– Успокойся, Юсуф, ничего нет. Разве ты не видишь, какая искренняя радость, какое торжество светятся на моем лице?
– Я ровно ничего не понимаю. Ты дурно делаешь, Гассан, скрывая от меня правду. Я не в силах отгадать, что случилось или что должно случиться, но душевная тревога говорит мне, что тебе угрожает что-то недоброе.
Гассан старался успокоить принца и навести его на другие мысли, что наконец и удалось ему сделать, напомнив принцу о Реции. Юсуф всей душой отдался этой любви и чувствовал непреодолимое желание снова увидеть Рецию.
Наступил вечер.
– Прощай, Юсуф, – сказал Гассан, стараясь казаться как можно спокойнее и веселее, чтобы скрыть от принца цель своего ухода. – Я должен идти в покои его величества.
– Гассан, я тебя больше не увижу! – воскликнул принц.
– Мы увидимся, принц, – отвечал Гассан, стараясь успокоить молодого человека.
– Ты идешь, ты оставляешь меня, я не пущу тебя одного, где ты, там должен быть и я.
– Этого нельзя, Юсуф, я уже говорил тебе, что султан желает видеть тебя не ранее, как завтра. Мы мужчины и должны твердо встречать все удары судьбы. Что бы ни случилось, принц, не будет ничего такого, что не служило бы доказательством моей верности и преданности. Но я должен идти. Прости мне, что я должен тебя оставить, иначе нельзя. Еще раз прощай.
– Ты не вернешься, внутренний голос говорит мне это.
– Тогда с любовью вспомни обо мне, Юсуф.
– Аллах, сжалься. Скажи… Гассан… Останься!
Гассан горячо прижал принца к своему сердцу, насильно вырвался из его объятий и, еще раз кивнув головой, бросился из комнаты. Юсуф поспешил вслед за ним. Но Гассана уже не было. Через час Юсуф узнал от адъютантов и камергеров, что Гассан-бей в эту ночь должен умереть вместо принца. Известие это вызвало в нем страшную печаль. Он хотел идти к султану, но не смел явиться к нему в этот час, хотел догнать Гассана, отказаться от его жертвы, но где был теперь этот благородный человек, вызвавшийся умереть за него? В невыразимом отчаянии бросился он в свои покои, закрыв лицо руками, упал на постель и разразился неудержимыми рыданиями. Он должен был потерять своего друга, которого любил, как никого другого, он должен был потерять его ради сохранения собственной жизни. Это было ужасно.
В это время Гассан был уже в покоях султана. К нему подошел флигель-адъютант и объявил, что ему приказано в своей военной шинели отправиться во внутренние покои султана. Приказание это очень удивило Гассана. Однако он велел одному из слуг принести свою серую военную шинель и, надев ее, в сопровождении флигель-адъютанта отправился во внутренние покои султана. Зачем он должен был явиться в шинели, и с какой целью позвал его султан в свои внутренние покои? Не должен ли он был получить здесь красный шнур, чтобы удавиться? Но зачем же было ему умирать в шинели? В недоумении вошел он в ярко освещенную комнату, где находился султан, и с низким поклоном остановился у входа. К удивлению своему, он увидел, что и султан тоже был одет в серую военную шинель.
Ночь недавно наступила. Богато разукрашенные драгоценными камнями стенные часы своим серебристым боем возвестили о ее наступлении. Держа в руках маленький золотой ключ, султан подошел к потаенной двери.
– Иди за мной, – резким, повелительным тоном обратился он к Гассану, отворяя дверь. – Запри дверь за нами.
С этими словами султан вошел в слабо освещенный коридор, устланный коврами и служивший только для одного султана. Гассан, следуя за ним с золотым ключом, запер дверь. Что значило, что султан вместе с ним уходил из дворца? Пройдя длинный коридор, они спустились на несколько ступенек и вышли к боковым воротам дворца. Там, с внутренний стороны, вставлен был ключ.
– Отвори, – приказал султан. – Вели со двора подъехать сюда карете, но никому не говори, что для меня. Кучеру прикажи ехать в Скутари и там остановиться вблизи большого минарета. Ты поедешь со мной и ничем не выдашь, кто я.
Гассан поклонился, все еще не понимая, к чему клонились все эти приказания. Уж не должна ли была его казнь произойти вблизи минарета? Но зачем же туда ехал султан? Может быть, он сам хотел присутствовать при ней? Все это было непостижимо. Молча отворил он ведущие на большой двор Беглербега ворота, которыми султан дозволял пользоваться только при тайных поручениях, и через двор и галереи прошел в богатейшие конюшни, где наготове стояло несколько сот сильных, породистых, прекраснейших лошадей. Две кареты были постоянно заложены: одна парадная для султана, другая простая для придворных. Этой последней и велел Гассан подъехать к воротам, отдав кучеру необходимые приказания.
Султан поспешно вышел на улицу и вскочил в экипаж. Гассан, заперев ворота, последовал за ним, и карета быстро покатилась по дороге к Скутари и менее чем через час была уже в Бостон-Джалла, близ большого минарета. Там она остановилась. Оба офицера вышли. Гассан приказал кучеру дожидаться тут. Осмотревшись, он не увидел ничего, что могло бы указать ему на намерение султана, ему и в голову не приходило, что они едут к Сирре.
– Проводи меня к дому за рощей возле большого минарета, – тихо сказал султан. – Что бы ни случилось, ты должен быть со мной.
Теперь только понял Гассан намерение султана и, следуя его приказанию, отправился к дому замученного софта Ибама. Там в это время происходило совещание между Мансуром-эфенди и Гамидом-кади.
В этот вечер Мансур не смел выезжать из дома: он ожидал султана, и кади приехал к нему на совет.
– После долгого бездействия дело пророка должно наконец снова восторжествовать. Это высшая цель моей жизни, брат мой, – сказал шейх-уль-ислам Гамиду-кади. – Давно уже не делалось ничего для славы и могущества полумесяца, пришло время загладить вину прошлого.
– Все, что ты избираешь своей целью, мой мудрый брат, будет непременно достигнуто, я это очень хорошо знаю, – отвечал кади.
– Этой цели я готов пожертвовать своей жизнью, – продолжал Мансур. – Древний блеск империи Османов должен быть восстановлен, и если народ встанет под знамя божественного пророка, то окажется непобедим. Надо возбудить фанатизм, а что может разжечь его таким ярким пламенем, как не борьба с гяурами.
– Посланцы твои, брат мой, неутомимо действуют в вассальных землях, раздувая пламя восстания, какие известия получил ты от них?
– Прежде всего пламя восстания вспыхнет в Боснии. Там уже начинает волноваться христианское население. Восстанут и горцы, за ними последуют Сербия, Черногория и остальные вассальные княжества, – сказал Мансур, и глаза его засверкали зловещим блеском. – Пока огонь еще только тлеет, но постоянно разжигаемый, он скоро вспыхнет ярким пламенем. В Салониках нашелся повод к восстанию, и одного намека, одного знака довольно, чтобы вспыхнуло пламя раздора между правоверными и гяурами.
– Я дивлюсь твоим мудрым распоряжениям. Действуй, нам нужна твоя неутомимая деятельность, твой всеобдумывающий и всем пользующийся разум, чтобы разжечь такое пламя, чтобы ничтожную болгарскую девушку сделать орудием своих планов. Только великие люди, брат мой, способны на такие дела, но подумал ли ты о том, что может случиться, если вспыхнувшее пламя достигнет таких размеров, что ты не в силах уже будешь остановить его?
– От нас будет зависеть, когда воспользоваться удобной минутой и поднять знамя пророка, – со зловещим энтузиазмом отвечал Мансур. – Кровопролитие послужит очистительной жертвой делу всех правоверных, царство пророка получит новый блеск. Но скажи мне, какие сведения почерпнули вы с мудрым Али-шейхом из старого документа? Я полон ожидания, брат мой, так как для исполнения моих обширных планов нужны огромные средства. Первое и самое могущественное у меня в руках – это сила фанатизма, разожженного во всех землях, над коими сияет полумесяц. Второе средство ты должен открыть и доставить мне в руки. Для восстановления прежнего блеска нашей империи, для достижения ею могущества нужны суммы, которых при расстроенной государственной казне нет в нашем распоряжении. Что же содержит документ?
– Мудрость твоя напала на истинный след, – отвечал кади. – Данный тобой старый документ есть действительно завещание калифов из дома Абассидов, которые перед бегством укрыли свои сокровища в безопасном месте. Документ переходил из рук в руки и, по-видимому, никто не обращал на него внимания и не потрудился разобрать его. Так он попал в руки последнего потомка Абассидов, старого толкователя Корана Альманзора, который последний имел право на наследство калифов, но со смертью его сокровище не имеет наследников.
– Только дочь его еще жива.
– Это нисколько не помешает нашим планам, – продолжал кади. – Одно заставило меня призадуматься после разбора старинного документа, это бесследное и непостижимое исчезновение подлинного документа, я никак не могу объяснить себе этого.
– Слава богу, что у нас осталась копия. Так в документе действительно говорится о сокровище Абассидов?
– Да, брат мой. Мы узнали место, где скрыли его калифы перед своим бегством, одного только не знаем мы, не разобрана ли рукопись раньше и не взяты ли уже сокровища.
– Самое простое средство узнать об этом – немедленно обыскать это место. Назови мне его.
– В одном уединенном месте пустыни Эюб-Тей недалеко от караванной дороги возвышается, как гласит документ, громадная пирамида, не поддающаяся разрушительному действию времени. Внутри ее, там, где находятся мумии древних царей, лежат сокровища, оберегаемые мертвецами.
– Победа! Победа! – воскликнул Мансур-эфенди. – Мы возьмем у мертвецов громадные сокровища Абассидов, в которых они уже больше не нуждаются.
– На этом месте рукопись пресеклась, – продолжал кади, – немногие строчки только дают понять, что на следующих листах ясно обозначено место и путь внутрь пирамиды, но листы эти или уничтожены или затеряны, одним словом, их нет.
– Так мы сами отыщем место и путь в пирамиду, брат мой.
– Мы перерыли и пересмотрели остальные документы, найденные в доме Альманзора, но пропавших листов нет между ними, и ни в одной из остальных рукописей не было и намека на это объяснение.
– Так будем довольствоваться тем, что узнали. Я сам с несколькими заслуживающими доверия людьми при первом удобном случае отправлюсь к указанной пирамиде и найду доступ в нее. Я до тех пор не успокоюсь, пока не достигну того или иного результата. Еще один шаг к осуществлению моих планов я намерен сделать сегодня ночью. Султан будет здесь в доме.
– Новый знак твоего могущества. Никогда еще не случалось ничего подобного, брат мой.
– Он придет, и моим долгом будет воспользоваться этим часом для дела нашей веры.
– Понимаю, ты хочешь устами пророчицы расположить его в пользу твоих планов и подготовить к предстоящим событиям.
– Я хочу призвать его к подвигам на дело нашей веры, чтобы он содействовал достижению моей цели и не противился моим планам…
– Я слышу голоса, – внезапно прервал разговор Гамид.
– Это он.
– Похоже, что он не один.
Шейх-уль-ислам подошел к полуотворенной двери. В это время один из сторожей встретил внизу султана и его проводника.
– С ним офицер, – сказал Мансур.
Гамид-кади распрощался с шейх-уль-исламом и вышел из дома, тогда как султан в сопровождении Гассана поднимался по лестнице. Мансур-эфенди другим путем, со двора, тоже отправился наверх и никем не замеченный был уже на своем месте. Гассан все еще не понимал, зачем взял его султан с собой к пророчице, на которую он после событий прошлой ночи смотрел совсем другими глазами. Он должен был умереть вместо принца, а теперь вдруг сопровождал султана в дом софта. Что же это значило?
Абдул-Азис вошел в слабо освещенную комнату, где чудо встало по обыкновению на возвышение. По-прежнему широкая и длинная белая одежда с золотым шитьем закрывала всю ее фигуру. Какое-то мистическое, таинственное впечатление произвели на султана пророчица и вся обстановка комнаты. Сторожа принесли для него подушку, Гассан встал позади него.
Но вот зазвучал чудный, серебристый голос Сирры.