В следующее мгновение он понял, что нет, так как почувствовал, как ее руки стали отталкивать его, пытаясь сбросить с себя. Что-то твердое вдавилось ей в живот, и она почувствовала тревожный сигнал этого прикосновения.
- Есть такие вещи, которые неподконтрольны мужчине, - прошептал он, - даже если я…
Ганна не стала слушать его. Это не имело никакого значения. Она понимала, что он имел в виду. Под своими ладонями, тщетно пытавшимися оттолкнуть его, она чувствовала напряжение мышц на его груди. Почему его дыхание такое легкое, когда ее легкие болели и словно разрывались от каждого вдоха? А ее сердце предательски билось все быстрей и быстрей?
Если бы она была не такой наивной! Если бы только она что-нибудь знала об этом… о том, что случается между мужчиной и женщиной! Наверное, она тогда смогла бы противостоять тому порыву страсти и смущения, угрожающему поглотить ее целиком. Ганна чувствовала себя растерянной и безвольно плывущей по течению. Ее обуяло необъяснимое желание, трепетавшее внутри ее существа. Видимо, Крид был уверен, что излечит ее от этой острой истомы, но сейчас он был ее врагом.
Чтобы не показать, что творится в ее душе, Ганна решила перехитрить его и закрыла глаза. Она была растеряна. Кровь ее бурлила, а мозг был опьянен новыми ощущениями. Ничто не спасало - даже этот последний бастион пал перед медленно накатывавшимся потоком, накрывшим ее с головой.
- Только миг, любимая, - шептал он ей на ухо, и Ганна вздрогнула от того, как он ее назвал, прежде чем до нее дошел смысл сказанного.
- Миг… что? - прошептала она в страшном предчувствии.
Ласковый смешок запутался в ее волосах, шевеля их медные локоны.
- Только на миг будет больно, - пообещал он.
В страхе от мысли, что ее не только заставили смириться помимо ее воли, но что это еще будет и больно, у Ганны вырвался жалобный стон.
- Это нечестно, - сказала она немного погодя, когда Крид лежал не двигаясь.
- Да, - согласился он, - нечестно.
- И ты все равно собираешься… сделать это?
- Да, - сказал он, играя ее волосами. - Потом ты узнаешь, почему.
- Сомневаюсь, - пробормотала она ему в плечо.
Он лежал на ней, и его ласки были нежными. А когда он настал, тот внезапный миг, когда ее словно пронзили ножом, она почувствовала, что ее тело разваливается на две половины. Ганна вытянулась, напрягла спину и стала втираться бедрами в листву, на которой они лежали. Ее дыхание превратилось в короткие вздохи, ее глаза были огромными и смотрели на Крида обвиняюще.
- Не двигайся, - сказал он, держа ее за руки, чтобы она не вырвалась.
Как будто она могла - как будто она могла двигаться! Его мощное тело лежало на ней, ноги и широкая грудь вдавили ее в мох и листья. И он был глубоко в ней.
Вот и покончено с ее девственностью. Слезы сожаления навернулись на глаза.
- Все?
От ее сердитого вопроса по его телу пробежала легкая дрожь, он покачал головой:
- Еще нет, любимая. Самое приятное еще впереди.
"Надеюсь", - подумала она. Было бы обидно, если бы этим все кончилось, особенно после такого долгого ожидания. Неужели из-за этого она потеряла свою невинность и достоинство? Просто невероятно, что мужчина и женщина так стремятся совершить этот акт, а его кульминация такая разочаровывающая.
Но потом Ганна поняла, что Крид ее не обманул. Когда он возобновил свои движения, боли не было, осталась только неистовая страсть. Его тело ритмично двигалось, и в ней снова появилось удивительное ощущение. Оно росло медленно - маленький сжатый бутон, распускающийся в цветок. У Ганны было чувство, словно она зависла в облаках и увидела каскад красок - голубых, зеленых и желтых, медленно опускавшихся с небес на землю. Почему же она раньше не знала, что человек может чувствовать в цвете?
Ее руки скользили по его влажному от пота телу.
"Вот на что оно похоже… это предвкушение… этот полет к звездам…"
В ушах стоял шум, напоминавший Ганне рев морских волн - пенистых гейзеров, вздымавшихся вверх только для того, чтобы разбиться о скалы. Вдруг ее тело вздрогнуло от бешеного, сладкого облегчения… Он держал ее мягко, с нежностью, и она удивилась: неужели это тот человек, который не прислушивался к ее просьбам, тот грубый человек, который, небрежно пожимая плечами, отметал все ее возражения? Да, это был он. И он целовал ее закрытые глаза, кончик ее носа и трепещущие губы - нежными и успокаивающими поцелуями. Ей казалось, что она подхвачена штормом и унесена из жизни. Ее всю трясло. Крид натянул на нее платье.
- Холодно? - мягко пробормотал он.
- Нет… это не то.
Он не стал расспрашивать, а просто покрепче обнял ее. Ей было хорошо в его объятиях.
В своей бурной жизни Крид забыл, как хороша и нежна бывает женщина, он почти не помнил, что бывают такие, как Ганна. Другие женщины не в счет; те, что смотрят на него пылкими, жадными глазами, когда он приезжает в город, и хотят только выудить у него побольше денег. Да, не так уж часто он слышал плач после своего ухода, просьбы остаться, но даже в тех редких случаях, он все равно не верил им.
У него и сейчас не возникло стремления отдаться во власть Ганны, но с ней он впервые почувствовал желание быть нежным. Она была закомплексованной, с одной стороны, и очаровательной, с другой: то она набожная, проповедующая особа, цитирующая Библию и с неодобрением относящаяся к его поступкам, взглядам и вообще к его образу жизни, то страстная, с горячими поцелуями и в то же время упорно сопротивляющаяся. "Хамелеон, - подумал он тогда, - она самый настоящий хамелеон, умеющий по желанию изменять свой цвет". Кто бы мог подумать, что она будет так его обнимать, так легко пойдет навстречу его желанию, его телу.
Крид слегка улыбнулся в ответ на ее испуг и вздохнул. Пыл угас, в Ганне вспыхнул огонь глубокого возмущения. Было ясно, что она раскаивается в случившемся! может быть, и не столько в том, что Крид силой овладел ею, сколько в том факте, что добился реакции ее тела.
- Вставай, - сквозь зубы сказала она, твердо решив прекратить их общение.
- Уже? - усмехнулся Крид. - А если я еще не готов к этому?
Она оттолкнула его. Он рассмеялся! И это после того, что случилось между ними! Это было возмутительно! Она хлестала его ранящими словами.
- Урод! Дегенерат! Насильник!
Разведя в сторону руки Ганны, он выдохнул ей в лицо:
- Ганна, поверь, это нормально, что женщине нравится секс, что она получает удовольствие от него, - начал он успокаивающе, но она перебила его.
- Удовольствие?! Да я все время чувствовала отвращение, - соврала она, чувствуя легкий приступ дурноты. - Это было мерзко, унизительно, отвратительно…
- Пожалуйста, больше ни одного слова, оканчивающегося на "тельно", - огрызнулся Крид, выходя из терпения.
- Слово "мерзко" оканчивается на "зко", - парировала Ганна.
Крид вскочил на ноги.
- Не могу сказать, что меня слишком задели слова о любви ко мне, - заметил он, нагнувшись, чтобы поднять свою одежду.
- Я тоже не могу сказать тебе этого, - ответила она, сдерживая навернувшиеся слезы обиды.
Она сопела, прижимая одежду к обнаженному телу, желая, чтобы Крид поскорее ушел - провалился сквозь землю, превратился в дым и испарился. Ее бессилие и растерянность усугублялись сознанием того, что ее тело ответило его телу, достигнув всепоглощающего чувственного единения. Неужели это она - та, что всегда ненавидела ложь? Почему же сейчас у нее нет воли признаться в том, что страстно желала его? Даже если он такой опытный мужчина, сумевший ласками спровоцировать ее на ответную реакцию, она все равно должна быть настолько сильной, чтобы превратить его победу в его поражение.
Ганна возмутилась, что Крид не отвернулся, когда она одевалась. На что он, затягивая портупею поверх своей кожаной рубашки, недоуменно поднял брови и сказал:
- Что теперь беспокоиться? Это все равно что закрывать ворота, когда корова уже сбежала.
И ей пришлось одеваться под его взглядом в серебряном свете луны. Она ненавидела Крида за его бесчувственность и бестактность. И только когда они вернулись в лагерь, она сумела его подколоть. Глядя в его бледное лицо, Ганна гордо заявила:
- Надеюсь, что Бог простит вам сегодняшнюю ночь, мистер Браттон, потому что, будьте уверены, я этого больше не сделаю никогда.
Оставив ее выпад без ответа, Крид молча наблюдал, как она пошла к одеялам.
11
Ганна проснулась раньше всех. Она лежала, прислушиваясь к уже знакомым звукам вокруг себя, - тоненькому писку ранних пташек и легкому шелесту деревьев. Было еще темно. Нежные краски рассвета только-только проявлялись, отодвигая холодную черную бархатистость ночи.
Она поеживалась, сонно разглядывая свисавшие над ней тени. Вот сосновая иголка оторвалась от своей ветки, упала на край ее одеяла. Высунув руку, Ганна кончиками пальцев коснулась острия иголки и укололась. Она положила палец в рот и поразилась нежности ее все еще синих губ. Как легко у нее появляются синяки, словно у спелого фрукта, не терпящего грубого обращения. Она должна быть более толстокожей и менее восприимчивой к опасностям, возникающим вокруг нее.
Закрыв глаза от внезапного всплеска боли и стыда, Ганна еле сдержала стон. Воспоминания ночи спрятались, преследовали ее. Где-то в глубине души у нее теплилась надежда, что Крид позаботится о ней, что его внезапная ярость перерастет в любовь.
Но рассвет принес лишь более яркий свет реальности, разбив все ее мечты и волшебные сказки. Не было ничего честней, чем любовь в понятиях Крида: он хотел ее и получил.
Тело Ганны ныло от усталости. Ее платье было рваным и грязным, а в волосах запутались листья. Она выглядела, с грустью подумала Ганна, как использованная женщина. А разве не так? Ее бедра до сих пор ощущали тяжесть его тела, а между ними была непонятная болезненность. Как она может бить себя в грудь, отрицая, что тоже хотела его? Да просто не имеет права!
Правда, хотя и с трудом, но быстро находит себе дорогу, заставляя ее признаться: Ганна Элизабет Макгайр, та, что гордилась своей честностью, солгала не только Криду Браттону - кто, возможно, заслуживал этого, - но и себе самой. Куда ушли ее детские принципы? Столкнувшись с резким красивым мужчиной, овладевшим ее мыслями, снами и телом, улетели, как птицы.
Они не обменялись ни единым словом любви в ту ночь. Чувственные пальцы и губы Крида вызвали желаемую от нее реакцию, соблазнили ее лихорадочными, бурными ласками и страстью. И она была соучастницей по доброй воле. Может быть, она и сопротивлялась, но, скорее, для успокоения своей совести, но не той логической части ее мышления, которая сейчас осуждает ее.
И чего она ожидала от него? Может быть, признания в любви? Прекрасно, но нереально. Крид никогда не поддастся таким Чувствам, никогда не покажет, что хочет отступиться от своей бродяжьей жизни отшельника и заняться фермерством в уютном домике, полном детей и аромата домашних пирогов.
Он прекрасно осознавал свое влечение к ней, как и то, что она не могла сопротивляться его взглядам восхищения ею. Он не делал ни из чего тайны!
И она не могла также отрицать, что последние дни она с интересом наблюдала, как он сбривал грубую щетину со щек и скул. В самом деле, она не могла не любоваться совершенством его тела, когда он стоял без рубашки, бреясь перед маленьким осколком зеркала. Она восхищалась его загорелым телом, и он знал об этом, хотя она лучше умрет от укуса ядовитой змеи, чем признается ему. К счастью - или к несчастью - в Северном Айдахо нет ядовитых змей.
Но последняя ночь была совсем другой. В последнюю ночь она уступила своему страстному желанию, поддалась искушению, которого старательно избегала целую неделю. Видимость ее борьбы была замечена, а капитуляция встречена на "ура". И когда она бранила его потом, на самом деле она ругала себя. И он это тоже знал.
Весь обратный путь они прошли, не проронив ни слова. И хотя у Ганны было несколько вопросов, она не осмелилась произнести ни слова, боясь, что вновь сорвется с языка поток обвинений. Он прекрасно понимал ее - представлял, что она чувствовала и как, несмотря на свои протесты и борьбу, она хотела его. Нет, это не было притворством, желанием вытянуть из Крида какие-то обещания. Ей не надо было ничего говорить, ничего объяснять - она сама все знала.
Вдали от темного леса, в ярком свете все еще не угасшего костра, она столкнулась с повседневной реальностью. Ганна подошла к спящим детям и поправила одеяла, постоянно чувствуя на себе его взгляд.
Крид уже успел восстановить барьер между ними, и не оттого, что она требовала этого. Вполне возможно, что его доброе слово или ласковый взгляд подтолкнули бы ее к нему, но этого не случилось. Прислонившись спиной к дереву, он сидел с полной бутылкой виски, не проронив ни слова, и наблюдал за ней. Он не сделал ни единого глотка из бутылки, а просто сидел молча, пока она, повернувшись к нему спиной, стелила около костра свои одеяла.
Ганна с грустью размышляла, почему она видит вещи только в ослепительно белом или абсолютно черном цветах. Для нее существовали всего два понятия: черное и белое, хорошее или плохое, и ничего посередине. А на свете было столько разнообразных оттенков, столько граничащего между хорошим и плохим. Казалось, Крид это знал и определенно дружил с этими загадочными серыми оттенками.
Он сразу уснул, а она - она лежала, не сомкнув глаз, тщетно пытаясь не думать о Криде, но мысли постоянно вращались вокруг того, что между ними произошло.
Если бы она могла что-нибудь изменить! Если бы можно было вернуть эту ночь, она бы и говорила и поступала бы по-другому, и тогда бы ничего не произошло… И вот теперь она лежала с открытыми глазами, когда он преспокойненько спал, такой беззаботный, ведь его мир остался целым и невредимым. Как он мог спать, когда ее мир словно перевернулся?
Она села и посмотрела на него, стараясь произвести хоть какой-нибудь шум и потревожить его сон. Но взявшись за ветку, чтобы потрясти ею, она остановилась. "Серые оттенки, Ганна Элизабет, серые оттенки", - напомнила она себе. Она отпустила ветку и снова улеглась на одеяла, натянув их себе на голову.
Ганна старалась не думать о Криде, не представлять морщинки у глаз, когда он улыбается, или как блестят на солнце его черные волосы, но все было бесполезно. Она вспомнила его нежные, ласковые руки, слова, которые он шептал ей на ухо, и влажное от пота тело под ее пальцами. От этого стало еще хуже: в памяти всплыли мельчайшие подробности их близости, ее ощущений. Сам факт того, что все произошло по ее доброй воле, терзал Ганну.
Подняв взъерошенную голову, Ганна выглянула из-под одеяла. Ее взгляд упал на Крида. Он лежал все с тем же невинным и простодушным видом, как ребенок; его шляпа была надвинута на глаза.
Ганна вздохнула, подавив в себе непрошенные слезы. Что было - то было, и ей надо продолжать жить. Она поднялась и, натянув на плечи, как шаль, грубое шерстяное одеяло, подошла к костру. Было холодно, и она дрожала. Собрав валявшиеся рядом ветки, она подбросила их в костер, и он сразу разгорелся. Чтобы согреться, она поднесла руки к огню.
В Айдахо погода очень переменчива. Дующие с Канады ветра приносят снег, который в считанные минуты накрывает всю землю и тут же тает. Потом опять выглядывает солнце, согревая воздух и землю. "О чем думал Джошуа Макгайр, приехав жить именно в это место? С самого начала это было обречено на провал", - мрачно размышляла Ганна.
Скоро уже рассветет, дети проснутся. Ребекка этой ночью спала намного спокойнее: лихорадка отступила, и ее щеки слегка порозовели. Видимо, сегодня они свернут свой лагерь и смогут отправиться дальше. Тогда всем их мучениям придет конец. Ганна и дети обретут свои новые дома, новую жизнь. Крид Браттон двинется дальше, станет преследовать бандитов и забудет о ней - забудет о днях, проведенных вместе. Может быть, когда-нибудь в будущем, он вспомнит о ней, подумает о девушке, цитировавшей ему Библию и лежавшей обнаженной на его руках в лунной ночи?
У Ганны защемило в груди, руки судорожно ухватились за ручку почерневшего кофейника. Слишком поздно о чем-то думать - менять что-либо. Она поднялась и пошла к сумкам за оловянной кружкой.
- Куда ты пошла? - протянул ласковый голос, напугавший ее так, что она чуть не уронила кофейник.
- Крид! Гм, мистер Браттон. Вы уже проснулись? А я думала, что вы еще спите.
От волнения сердце ее бешено забилось, Ганна посмотрела на Крида. Он сдвинул на затылок шляпу и оглядывал ее мрачно и критически. "Опасность", - мелькнуло у нее в голове, и она напряглась. Его губы, так неистово целовавшие все ее тело, искривились в легкой улыбке. Она тоже улыбнулась ему в ответ.
- Не хотите кофейку? - предложила она.
- Кофе? Э-э-э, наверное, нет.
Он был на редкость дружелюбен. И Ганна успокоилась, поэтому, когда он взял ее за руку, она, не сопротивляясь, подошла к нему.
- Это новая мода, или тебе настолько жарко? - спросил он, указывая на ее платье.
Увидев свое платье, Ганна в ужасе вскрикнула. Одной рукой она попыталась прикрыть дыру, а другой удерживала кофейник.
- Мое… мое платье действительно совсем порвалось, - заикаясь проговорила она в растерянности.
- Да, - согласился Крид.
Немного помолчав, он участливо предложил:
- Ты бы могла его совсем снять.
Из ее голубых глаз вылетели искры возмущения:
- Нет уж, спасибо!
Крид глубоко вздохнул и предложил ей надеть брюки.
- У меня есть запасные, и это лучше, чем ничего, - то есть то, что на тебе сейчас.
Ганна выпрямилась и ледяным голосом сказала:
- В этом не только моя вина.
- Я что, просил тебя носиться ночью по лесу? Любой идиот знает, чем это может кончиться!
- Ты хочешь сказать, что я идиотка?
- Но не любая, - снисходительно ответил он.
Ганна сжала ручку кофейника, сдерживая себя, чтобы не вылить его содержимое ему на голову.
- У меня нет желания стоять с тобой и выслушивать твои оскорбления… - начала она.
Он дернул ее за платье, и она упала рядом с ним на одеяло.
Ее лицо вспыхнуло, глаза потемнели.
- Ганна, у меня нет намерения ругаться с тобой. Я только хотел сказать тебе кое-что. Об этой ночи…
- Нет! - Ганна оттолкнула его, стремясь подняться с одеяла, и сделала это очень неудачно, так как выронила из рук кофейник и облила обоих.
Крид схватил ее за руку, его взгляд стал напряженным, когда она вспылила:
- Нет, я не хочу говорить об этом. Я не хочу вспоминать…
- Ты действительно прячешься от правды, - грубо проворчал он, выпуская ее руки.
Он с огорчением посмотрел на свои испачканные одеяла, но ничего не сказал, а только притянул ее к себе.
- О той ночи, Ганна, ты должна понять, что в наших отношениях ничего не изменилось.
- О, да, - в отчаянии сказала она, борясь с оцепенением в животе. - Я никогда ни о чем подобном не мечтала! Кроме того, для тебя это был лишь моментик. Я поняла это и не жду от тебя ни подарков, ни роз, ни шампанского, ни гимнов в мою честь.
- Ганна… - раздраженно сказал он.
- Не бойтесь, мистер Браттон! Я ничего не жду от вас! Я знаю, что больше всего вы боитесь, если кто-нибудь по своей наивности станет надеяться на ваше достойное поведение и чувство ответственности…