– Еще как относится! Слушай дальше. Он в кабинет прошел и по селектору попросил ему нашу Тимофеевну позвать. Я позвала. Она приходит и мне с порога хвастается, что сегодня твоими духами надушилась. И представь, муж ее никак не хотел из квартиры выпускать, все в кровать норовил затащить. Я ей про мужиков в трамвае тоже рассказала. Повеселились мы с ней, тебя опять добрым словом помянули: мол, сами бы никогда не дотумкали такие духи купить. Их ведь из бутылки когда нюхаешь, ни фига не поймешь, хорошие или плохие. Ну, она и пошла в кабинет директорский. Потом рассказала, что только к его столу подошла, как он на нее странно так посмотрел, носом повел туда-сюда, захрипел: "Панкратьева!" – воротник дернул и с кресла съехал. Тут Тимофеевна с перепугу и заверещала. Хорошо, скорая быстро приехала. Врачи его откачали да в больницу увезли. Говорят, он сейчас пришел в себя, матерится трехэтажно и имя твое, Анюта, употребляет, как ты говоришь, всуе. Ясное дело, что духами этими ты его добила. Мне Тимофеевна рассказала про твой план и тайное оружие в виде духов.
– Ой, Лид, не мели ерунды! Это я Тимофеевне все придумала, чтоб она у меня духи взяла, а то в вашей компании все пугливые до изнеможения, чуть что – взятка. А я просто тетке хорошей от всей души презент привезла. Поделиться хотела своей радостью, что сказочные духи нашла. Я вам в следующий раз, если все хорошо закончится, еще кое-чего привезу. На обратном пути в дьюти-фри тушь для ресниц роскошную нарыла, на себе испытала, сижу и радуюсь. Ты лучше Копейкина там нашего поддержи, он перепугался небось. Познакомь там с вашими, пусть пока техзадание обсудят.
– За это не волнуйся, он уже со всеми перезнакомился, классный парень, только не хочет он тут у нас сидеть, пока Воронин в больнице. Домой просится.
– А что врачи говорят, когда выпишут?
– Врачи категорически требуют не меньше двух недель в больнице, а потом рекомендуют в санаторий на реабилитацию. Это ж сердце, дело серьезное.
– Ну и отлично, во время отсутствия Воронина ведь главный инженер за него исполняющим обязанности будет. Вот пусть они с нашим Копейкиным все и утвердят. – Панкратьевой даже самой понравилась такая комбинация.
Со стороны действительно могло показаться, что она специально с помощью женской хитрости с духами убрала с дороги врага, чтобы за его спиной провернуть операцию по утверждению технического задания. Чисто как Штирлиц. Только вот от духов даже в кино мужики в больницу с сердечными приступами не попадают.
– Да ты чего, Анюта! Наш Воронин после такого уже не выживет, но сначала обоим главным инженерам, вашему и нашему, голову оторвет. Жалко мне их, – засмеялась в телефонной трубке Лидочка.
– Ладно, убедила, я сейчас Копейкина отзову, только официально. Мне документ от вас нужен, чтоб меня потом компания ваша в срыве сроков по контракту не обвинила. Давай, Лид, я сейчас запрос состряпаю, а ты там ему ноги приделай. И билет Копейкину на всякий случай закажи на ближайший самолет. Целую, звони, если что.
После разговора с Лидочкой Панкратьева попросила секретаршу соединить ее с Копейкиным. Копейкин действительно уже со всеми на заводе перезнакомился, но пребывал в растерянности, так как не знал, что ему делать дальше. Панкратьева его успокоила и велела идти к Лидочке в приемную за билетом. После этого она быстро нарисовала факс в адрес главного инженера завода с просьбой ввиду болезни директора срочно назначить ответственное лицо для согласования технического задания по контракту. Копию факса она отправила начальнику отдела капитального строительства компании в Москве. Через десять минут ей позвонил расстроенный Сергиенко.
– Аня, ты и моей смерти тоже хочешь? – сразу, не здороваясь, зло спросил он.
Панкратьева, конечно, отметила это "тоже". Это означало только одно – сердечный приступ Воронина людская молва уже четко связала с Панкратьевой.
– Ну-ка, ну-ка! Почему это "тоже"? Кого это я, по-твоему, уже до смерти довела? – также не здороваясь, точно попав в тон звонившего, ответила она.
– Извини, я оговорился, – сразу сбавил обороты Сергиенко.
– А мне твоя оговорка не понравилась, очень не понравилась. Ты забыл, наверное, что это Воронин ваш на меня благим матом орал, а не я на него. И при чем тут я и его сердечный приступ, никак не пойму. Может, он, когда в обморок падал, закричал "Панкратьева!", чтоб объявить свою последнюю волю и сказать, что все золото и бриллианты свои фамильные он хочет завещать прекрасной женщине по фамилии Панкратьева, потому как чувствует свою большую перед ней вину!
Сергиенко хихикнул.
– А это мысль! – сказал он. – Однако объясни-ка лучше свое поведение с поганым факсом в мой адрес и копией в ОКС компании? Я это могу квалифицировать исключительно как подставу и подкладывание мне большой свиньи.
– Дурак ты, Сергиенко! Какая же это свинья? Это соломка, в том числе и под твою задницу. Сам взвесь, какие у нас есть альтернативы во всей этой непростой ситуации. Первая – ты с Копейкиным подписываешь техническое задание в том виде, в каком оно есть и в каком оно не нравится вашему нервному директору. Результат – получаешь по шапке от своего начальника. Вторая – ты с Копейкиным ничего не подписываешь, ждешь, пока твой начальник Воронин поправится. Результат – получаешь по шапке из компании, как исполняющий обязанности директора, за срыв сроков по контракту. Выбирай. Я с тобой вместе по шапке получать не хочу, поэтому шлю тебе бумагу, из которой следует, что я белая и пушистая, а ты весь в коричневом. Но! Ты эту бумагу показываешь своему больному боссу. Босс говорит, что я стерва, и по шапке тебя не бьет. Я бы на твоем месте поработала с Копейкиным, пока он билет не поменял, и согласовала бы техническое задание. Но если ты выберешь другой вариант, то это будет твой выбор и твоя ответственность. Я в этом случае все равно буду стервой, но уже перед тобой. Ты сам говорил, что я боец. Вот я и воюю, как могу.
– Ты действительно стерва. Но ты права.
В трубке послышались короткие гудки.
Панкратьевой стало не по себе. Она достала очередную сигарету и только тогда заметила, что выкурила уже полпачки. Да, эту партию она выиграла, но ей было стыдно. Очень.
Предстояло еще разобраться, что все-таки произошло с ее врагом, беспомощностью которого она сейчас так бесстыдно воспользовалась. Она хорошо запомнила слова волшебника Арсения о том, что причиненное ею зло вернется к ней в десятикратном размере. Но шар, который она запустила в голову Воронину, был золотистый, а не какой-нибудь другой. В этом Панкратьева была абсолютно уверена.
Опыт второй. Результат
Вечером выпал снег. Снег в Питере всегда выпадает внезапно. Вот только что еще тянулось прекрасное бархатное бабье лето с желтыми деревьями и зеленой травой, и все – хоп! Пожалуйте надевать зимние шипованные колеса. А кто не надел, тот по первому снежку да по тонкому ледку как на коньках рискует въехать куда ни попадя. Назавтра была суббота, но Панкратьевой все же удалось записаться на смену резины, пожертвовав самыми сладкими часами блаженного утреннего сна, когда будильник наконец заткнулся и не зовет на подвиги. Ничего, зато, когда весь город будет еще спать, она уже будет обута в замечательную зимнюю резину и можно будет смело ехать хоть до самой Финляндии.
Зотов резину никогда не переобувал, считая себя мастером зимнего вождения. Более того, он на своей летней резине регулярно участвовал в гонках по замерзшему льду озера Разлив. Там собирались экстремальщики и елозили по скользкому льду промеж расставленных на озере автомобильных покрышек. Зотов говорил, что таким образом он тренирует в себе спокойную отстраненность.
Панкратьева такого развлечения не понимала и не одобряла. Она очень любила свою машину и старалась обезопасить ее от всякого рода неприятностей. Автомобиль Анны Сергеевны всегда был в идеальном рабочем состоянии. Поэтому в субботу она встала ни свет ни заря и отправилась в шиномонтажный центр. Там она оставила на зимнее хранение свою летнюю резину и приехала домой уже на новой зимней.
Дома все еще спали. Панкратьева разделась и залезла под одеяло к Зотову. Самое время было как раз заняться той самой большой и чистой любовью. Однако, прикоснувшись к Алику, Панкратьева поняла, что что-то не в порядке. Он был невозможно горячим, его явно знобило. Когда она попыталась его разбудить, он застонал. Панкратьева не на шутку перепугалась. Таблеток Алик не любил, но ситуация явно была критической. Панкратьева сунула ему под мышку градусник, и на ее глазах ртуть поползла по столбику вверх, устремляясь к сорока градусам. Температуру надо было срочно сбивать. Ясное дело, что скорая так быстро не приедет. Тем более что кроме температуры никаких признаков заболевания не было видно. Панкратьева кинулась на кухню и схватила коробку с лекарствами. Потом поняла, что никакую таблетку в этом состоянии в Зотова не засунешь. Взгляд упал на одноразовые шприцы. Точно! После последней Федькиной болезни должны оставаться ампулы с жаропонижающим. Правда, срок годности мог уже истечь, но это по сравнению с такой опасной температурой – полная ерунда. Вколем, а там проверим. Панкратьева быстро набрала лекарство в шприц, сразу две ампулы, и помчалась обратно в комнату.
Зотов закутался в одеяло и постанывал. Панкратьева тихонько отогнула одеяло в том месте, где должна была находиться любимая попа, молниеносно протерла место укола спиртом и быстро всадила шприц в задницу Зотова. Тот дернулся, и, несмотря на всю опасность ситуации, Панкратьева захихикала. Она получила ото всей этой процедуры огромное удовольствие. Надо будет написать в дамский журнал статью о важности уколов в семейной жизни. Что ни говори, а сближают ведь, черти!
Потом она опять побежала на кухню, развела в мисочке уксус и кинулась обратно обматывать смоченными в уксусе носовыми платками запястья и ноги Зотова. За этим занятием ее и застал изумленный Федька.
– Мам, ты чего? Алика лечишь, что ли? – сонным хриплым голосом спросил он, заглядывая в настежь распахнутую дверь материнской спальни.
– Нет, сынок, это я его пытаю так. Уколами и уксусом. Он себя последнее время что-то плохо вести стал. Иди зубы чисти, а то и тебя сейчас мучить начну.
– Ладно, ма, чегой-то с ним? Мне Алика жалко. Он меня не воспитывает. Правда, прикольный чувак. Говорил, что меня уже надо у него на Невском поселить, а вы тут жить будете. Скорей бы уже.
– Это ж когда тебе этот прикольный чувак такое говорил? – удивилась Панкратьева.
– Да когда ты в командировке была, а я съел все, что было в холодильнике.
– Пожалуй, надо ему за это еще парочку шприцов вколоть. Федя! Дети должны жить со своей мамочкой до тех пор, пока не вырастут и не начнут зарабатывать денежки, чтобы помогать мамочке в старости. И даже не надейся! Я тебя и так-то почти не вижу.
– Вот-вот! Какая разница, если я на Невском жить буду? – Федька сладко зевнул и почесал свою лохматую голову.
– Прекратить разговорчики, марш в ванную, я сейчас завтрак делать буду. А этого прикольного за глупости, которые он детям говорит, лечить и вовсе перестану.
Федька скрылся в коридоре. Панкратьева потрогала лоб Зотова, тот слегка покрылся испариной. Для проверки сунула Зотову под мышку градусник. Столбик замер на тридцати девяти. Ага! Процесс пошел. Она сменила Зотову уксусные повязки и помчалась на кухню делать любимую Федькину яичницу с помидорами и сыром. Вдобавок решила еще и картошки пожарить. Растущий детский организм эту яичницу проглотит и не заметит.
Когда она поставила перед Федькой огромную тарелку с хрустящей картошкой и вкусной яичницей, из спальни раздался стон Зотова. Стон этот почти походил на скулеж. Панкратьева помчалась в спальню и увидела, что Алик открыл глаза. Она потрогала его лоб. Лоб был влажным и прохладным. Ну слава богу! Уколы все-таки подействовали.
– Что же ты со мной сделала, ведьма проклятая? – со стоном спросил ее Зотов.
– Жаропонижающее вколола! У тебя температура была почти сорок, я перепугалась. Ты ж без сознания был. А чего мне надо было делать? Смотреть, как ты помираешь? Или скорую вызывать? Ну, честно признаюсь, укол тебе делать мне страшно понравилось. Я бы с удовольствием тебе еще парочку вставила. Ну-ка, давай попу поглядим, нет ли там синяка.
– Да я не об этом! Это ты все правильно сделала, – почти прошептал Зотов.
– А о чем тогда? – удивилась Панкратьева.
– Ты со мной что-то сделала прошлой ночью, когда я дома не ночевал, помнишь? Я это сразу почувствовал, меня как стукнуло что-то, а потом уже утром, дома, после твоего ухода нехорошо стало. Затошнило и вырвало. Я все равно на работу пошел. Вечером мне уже совсем плохо было, опять вырвало. Но я поздно пришел, ты спишь уже, будить не стал. А потом зазнобило – и дальше не помню. Расскажи, что это было. Я прошлой ночью энергетическое воздействие очень сильное почувствовал.
Лицо у Зотова было бледно-зеленого цвета, под глазами чернели круги. Панкратьевой стало безумно его жаль, но она не знала, что и сказать. Хотелось во всем признаться, но рассказывать про золотые шары было нельзя. Тайна есть тайна, тем более чужая. И потом, может быть, имело место обычное совпадение?
– Аличка! Ну что ты все придумываешь? Начитался разных книжек, вот тебе повсюду ци и мерещится. – Панкратьева чмокнула Зотова в лоб, параллельно проверяя его температуру, и заботливо подоткнула под него одеяло. – Ты есть-то хочешь? Может, я тебе бульончика куриного сварю? Ой, забыла, ты же суп не ешь. Так давай грибов тебе с кашей гречневой сделаю, как ты любишь.
Зотов взял ее за руку и строго поглядел в глаза.
– Заткнись и слушай, – сказал он. – Больше так не делай никогда. С энергией шутить нельзя. Это очень опасно. Ты не понимаешь, с чем имеешь дело. Все тебе хиханьки и хаханьки. И курить завязывай. Я придумал как.
– Как? – Панкратьевой было не по себе, и она обрадовалась, что Алик ушел от опасной темы.
– Я тебе дам тысячу долларов, а ты бросишь курить.
– Тю! Пять давай. Тысяча для меня не аргумент. Она меня никак не мотивирует. Вот пять – другое дело.
– А ты жадина, Анька! Ну хорошо, дам тебе пять. Но при одном условии.
Панкратьева от неожиданности замерла. Пять тысяч долларов ей бы очень пригодились, но это означает, что ей прямо сейчас надо бросить свое любимое курение.
– Каком условии? – осторожно спросила она.
– Там, в портфеле у меня, возьми пять штук. Возьми, возьми. Я хочу, чтоб ты их в руках подержала.
Панкратьева полезла в элегантный кожаный портфель Зотова. В его портфеле, в отличие от портфеля Панкратьевой, царил идеальный порядок. В одном из отделений она обнаружила две пачки долларов.
"Опять продешевила, – молнией пронеслось у нее в голове, – надо было десять просить. Вон, у него десять же есть!"
Она достала одну пачку и взвесила ее в руке. Да уж! Деньги Анна Сергеевна Панкратьева любила. Обожала просто. Эта любовь к деньгам жила в Ане Панкратьевой с детства. С голодного советского детства, с бедной советской юности. Пачка прохладных американских долларов приятно оттягивала ей руку. В голове сразу пронеслось несколько вариантов приятственной траты этих денежек, потому что кроме самих денег Панкратьева больше всего на свете любила их тратить. Ах да! Зотов же о каком-то там условии говорил – интересно, что он имел в виду.
Панкратьева вопросительно посмотрела на Зотова.
– Ты, Аня, бросаешь курить, я тебе даю эти деньги, но если ты потом начинаешь курить опять, то..
– Я тебе их возвращаю! – Панкратьева радостно закончила начатую Зотовым фразу. – Я согласна.
– Не торопись и не перебивай. Ты возвращаешь мне не пять тысяч, а десять. И слово мне даешь, что, где бы я ни был, ты мне эти деньги вернешь.
– Что ты имеешь в виду под этим где бы ты ни был?
– Ну, вдруг тебе так курить захочется, что ты решишь со мной расстаться, чтоб по жадности своей мне деньги не отдавать.
– Дурак какой! Ты же меня знаешь. Я за свои слова отвечаю.
– Вот и обещай.
– Обещаю.
– Отлично, теперь давай бросай.
– Один момент! – Панкратьева достала из сумки сигареты. – Надо же, как интересно. Одна осталась, как специально.
Она подошла к окну, приоткрыла форточку, щелкнула зажигалкой, прикурила и с чувством затянулась.
– Издеваешься, что ли? – донесся с кровати голос Зотова.
– Нет, я просто курю свою последнюю сигарету. Если бы ты когда-нибудь курил, ты бы меня понял.
Пять тысяч долларов с угрозой возврата их в двойном размере действительно оказались очень серьезным аргументом. И все последующие дни, как только Панкратьевой нестерпимо хотелось курить, она видела перед собой эти уплывающие от нее замечательные деньги и тотчас брала себя в руки. Однако курить хотелось постоянно. От этого желания у Панкратьевой аж сводило скулы. Кроме того, жутко хотелось есть. И не просто есть, а жрать, жрать и жрать все подряд.
Анна Сергеевна никогда не задумывалась над тем, что стройностью своей фигуры она обязана вредным для здоровья сигаретам. О завтраке из одного кофе можно было смело забыть.
Ночью ей снилось, что она курит, а сидя в своем кабинете, она не раз ловила себя на том, что засовывает ручку в рот, держа ее как сигарету. Ко всему прочему, Панкратьеву стали сильно раздражать окружающие люди. Видимо, измененное восприятие реальности отступало от Анны Сергеевны, а реальность новая ей совершенно не нравилась. Большой черный джип преследовал Панкратьеву уже практически постоянно. Она часто видела его в зеркале заднего вида и, можно сказать, к этому привыкла. Единственное, что смущало, так это то, что она никак не могла уловить марку этого автомобиля. То ли "тахо", то ли "навигатор", то ли "крузер", а может быть, и вовсе "рендж". Только и ясно было, что большой и черный. Панкратьева попыталась рассказать о джипе Алику Зотову, но тот отмахнулся, сказав, что у нее глюки и мания преследования.
Зотов после инцидента с применением против него секретного оружия оклемался довольно быстро. Провалялся все выходные в кровати, причем на второй день Панкратьева уже заподозрила, что он симулирует слабость, так как ему очень понравились все ее ухаживания и даже уколы.
Коллективу же родной фирмы бросившая курить Панкратьева совершенно не приглянулась. Дубов улетел в командировку на целую неделю, однако вместо того, чтобы расслабиться и спокойно поработать в его отсутствие, коллективу пришлось терпеть раздраженную начальницу. В вернувшейся к ней не искаженной курением реальности Панкратьева с лихвой восполнила сотрудникам отсутствие Дубова. Она и кричала, и топала ногами, и дублировала все свои указания со всех сторон ни капельки не хуже, чем это делал Дубов. Коллектив завыл и отправил к Панкратьевой парламентера с предложением снова начать курить. Парламентер был с позором выставлен из кабинета. Однако Панкратьева отправилась в курилку и принесла всем присутствующим там свои глубочайшие извинения. Поделилась с заядлыми курильщиками своей проблемой с возвратом десяти тысяч долларов и была с завистью и сочувствием прощена.
Необходимо было поехать к Арсению и рассказать ему о последствиях применения золотистых шаров, но раздражение вызывала даже сама мысль о волшебнике.
"Никакой он не волшебник, – думала раздраженная Панкратьева, – а самый настоящий злой колдун. Небось специально подкинул мне секретное оружие, чтоб я потом без него обходиться не могла".