Лицо короля утратило снисходительное выражение - вместо него появилась так хорошо ей знакомая гримаса жестокости. Катарине очень хотелось жить, чтобы осуществить свои мечты, появившиеся у нее еще до того, как король сообщил о своем намерении сделать ее своей шестой женой.
Она сложила руки на груди и скромно опустила глаза.
- Милорд король, не женское это дело - обсуждать вопросы веры. Ее место -. лежать в прахе у ног мужа. Вверяю этот и другие вопросы мудрости вашего величества.
Но короля не так-то легко было обмануть. Он наблюдал за ней своим проницательным взглядом.
- Не так все просто, клянусь Девой Марией! Ты хочешь, чтобы не я поучал и направлял тебя, а ты меня.
- Нет, - возразила Катарина, - вы не так меня поняли. Я знаю, что порой вступала в дискуссии с вашим величеством, но только ради того, чтобы отвлечь ваши мысли от боли, которая, я хорошо знаю, сильно терзает ваше королевское тело.
Я возражала вам только ради развлечения, ибо, если бы я сразу же соглашалась с вами, то разговор закончился бы, не успев даже начаться, и ваше величество не получили бы от него никакого удовольствия. Моей единственной задачей было развлечь ваше величество, отвлечь ваше внимание в тех случаях, когда это было возможно, от терзающей вас боли и государственных забот. Только ради этого осмеливалась я высказывать идеи, которых вы не разделяете, - не для того, чтобы противоречить моему всемилостивейшему повелителю, а чтобы отвлечь.
Со страхом она бросила взгляд в его сторону. Он теребил бородку и улыбался. Ее ответ понравился ему.
И Катарина продолжала:
- По правде говоря, я втайне надеялась, что, беседуя с вашим величеством, признанным знатоком в вопросах веры, и сама стану знатоком.
Король смеялся.
- Даже так? - спросил он. - Тогда мы вновь стали неразлучными друзьями, дорогая моя.
Он сидел, улыбаясь ей, - она порадовала его. Он снова стал ее другом, но дружеская улыбка тут же уступила место похотливому взгляду распутника.
- Встань с постели и поцелуй меня, Кейт, - велел король.
Вставая, она подумала: "На какое-то время моя жизнь спасена. Опасность отступила... надолго ли? Все началось сначала - но каков будет конец?"
Король схватил ее и усадил себе на колени. Почувствовав прикосновение его губ, Катарина закрыла глаза. Губы Генриха были не жесткими, а жадными и ищущими.
"Такова, - мелькнуло в голове, - цена отсрочки". На следующее утро он послал за ней, чтобы она побыла с ним в саду, обнесенном стеной.
Королю стало гораздо лучше, и он мог ковылять, опираясь на палку.
Катарина пришла в сопровождении сестры и леди Джейн Грей, но он взмахом своей палки велел им удалиться.
- Доброе утро, Кейт. Посиди со мной. Утренний воздух бодрит. Ну-ну, садись поближе. Не строй из себя нетронутую девицу... мы же знаем, Кейт, что ты не девица, знаем, правда?
Он был в хорошем настроении.
- Боль немного утихла. Хорошая сиделка и хорошая любовница - что может быть лучше? Для короля этого достаточно, правда, Кейт? - Он ущипнул ее за щечку.
- Как утешительно видеть ваше величество в таком хорошем настроении.
- О, Кейт, боюсь, когда меня терзает боль, я похож на старого мрачного медведя. Что ты на это скажешь?
Он откинулся, чтобы видеть ее лицо, словно был уверен в ее согласии.
- Нет, - ответила она, - я не встречала более терпеливого мужчину.
- Эх, Кейт, для того, кто всегда был живым и неугомонным, неизменным победителем всех состязаний и турниров, очень тяжело стоять рядом и смотреть, как побеждают другие.
- Все хорошо помнят мастерство вашего величества и, осмелюсь утверждать, никогда не забудут.
- Не было человека, который победил бы меня на ристалище, - с грустью произнес Генрих. - Но ведь в других делах я не потерял своего мастерства, правда, моя милая?
- Не потеряли, ваше величество. Мне это хорошо известно.
- Да, тебе это хорошо известно, мой поросеночек. И это тебе нравится! Это хорошо, что Бог наградил меня верной и послушной женой. И я никогда не буду искать себе другую, Кейт, если она такой и останется.
- Ее желание, - сказала Кейт, - во всем радовать своего господина.
- Если бы она родила мне сына, мне бы не на что было жаловаться. - Король вздохнул.
- Все в руках Божьих, ваше величество.
Это была ошибка, ибо его глаза сразу же сузились. Но уберечься от таких ошибок невозможно. Нельзя избежать слов, вызывающих в его мозгу нежелательные ассоциации.
- Не могу понять, почему Бог не дает мне сына, - сказал король; в его голосе Катарина уловила нотки недовольства и поняла, что недоволен он ею, раз подчеркнул слово "мне". Бог не мог отказать в сыне ему, нет, это ей он не дает сына.
Но король был слишком доволен своей женой в то яркое утро, чтобы распространяться дальше на эту печальную тему; он найдет для этого более подходящее время.
- Мне нравится, когда ты называешь себя послушной женой, Кейт, - сказал он. - Не забывай об этом.
- Нет, ваше величество, - очень серьезно произнесла Кейт, - не забуду. Проживи я хоть до ста лет, и то не забуду.
- До ста! - громко воскликнул Генрих. - Тебе еще далеко до этого почтенного возраста, Кейт! И клянусь верой, сейчас ты выглядишь мо ложе, чем в тот день, когда я сделал тебя своей королевой.
Он повернулся к ней и поцеловал, потом нежно погладил ее горло и провел руками по ее груди и бедрам.
- Ваше... ваше величество так добры ко мне, - бормотала Катарина.
- В этом-то и была моя постоянная ошибка, Кейт.
- Ошибка? Я бы так не сказала. Это - доброта, особенно в таком великом человеке, как ваше августейшее величество.
Распутник тут же уступил место сентиментальному старику. Он снял руку с ее бедра и положил на ее руку.
- Ты говоришь истинную правду, Кейт. Однако именно моя доброта... моя мягкость была причиной того, что многие обманывали меня. Меня в моей жизни обманывали неоднократно. И как раз те самые люди, которые, заметь себе, должны были бы испытывать ко мне благодарность. Этот сад напоминает мне другой... в замке Хивер. Там тоже был розарий, обнесенный такой же стеной... красивое место.
Катарина уловила в его голосе сожаление и тоску по прошлому, - он снова жалел себя. Как часто она это слышала!
- Но, клянусь Богом, - неожиданно закричал король, - если кто-нибудь захочет обмануть меня, то он за это заплатит. Заплатит своей собственной кровью!
Катарина отпрянула. Как быстро меняется сегодня его настроение!
- Кто же осмелится обмануть короля? - попыталась успокоить его она. - Кто решится обмануть мудрого и нежного короля?
Король пробормотал:
- Хотелось бы мне знать это. - Он снова смягчился и обнял ее за плечи. - Ты добрая женщина, Кейт. Твоя красота совсем не дьявольская, это красота полевых цветов - душистых и простых, которая не обрекает мужчину на пытку. - Он начал целовать ее и зацепился кольцом за ворот платья на спине. - У нас еще впереди много веселых ночей, Кейт. Я - старик? Кто осмелится сказать такое!
- У нас впереди долгие годы совместной жизни, ваше величество.
- И мы здесь, и солнце ярко светит. Ты - красивая женщина, и я тебя люблю. Ты моя жена, и мы заведем себе сына, так ведь?
- Надеюсь. Искренне надеюсь. Мне все равно - светит ли солнце или тучи на небе. Мне нужно только, чтобы вы всегда были мною довольны.
- Я доволен тобой, Кейт, отныне и навсегда. Можешь быть в этом уверена. Мне приятно тебя целовать, а уж целоваться-то я умею.
Он оторвался от ее шеи и поднял голову, и в эту минуту они оба услышали звук шагов марширующих солдат.
Король встал и закричал, но его голос потонул в шуме приближающейся стражи.
Катарина встала рядом, она увидела отряд королевских гвардейцев, во главе которого шел сэр Томас Райотесли.
- Стоять! - крикнул король. - Стоять, я сказал! Что это значит? Кто смеет нарушать покой короля?
- Ваше величество... - начала было королева.
- Жди меня здесь! - велел Генрих и заковылял навстречу канцлеру и сорока гвардейцам, остановившимся по его команде. Катарина ясно слышала в утреннем воздухе их разговор.
- Райотесли, мошенник, что это значит? Райотесли заискивающим тоном ответил:
- Ваше величество, я пришел сюда по вашему приказу с сорока алебардщиками.
- Что это значит? - вскричал король. - Я тебя не понимаю. - Его лицо побагровело от ярости. - Как ты посмел нарушить мой покой?
- Сир, вы сами отдали приказ. Я пришел с сорока гвардейцами арестовать королеву и отвезти ее в Тауэр. Моя лодка ждет у тайной лестницы.
- Дурак! Мошенник! - заорал Генрих. - Убирайся, или сам отправишься в Тауэр!
Райотесли, бледный от смущения, продолжал настаивать:
- Разве ваше величество забыли - вы отдали приказ. Ваше величество подписали ордер на арест... арест королевы в этот самый час... где бы она ни была.
- Убирайся отсюда! - завопил король. - Дурак... безмозглый дурак!
Он поднял свою палку и ударил ею канцлера, который, однако, сумел ловко увернуться от удара.
- Клянусь Богом, - продолжал король, - ты что, и вправду совсем тупой, канцлер? За что мне такое наказание - быть окруженным дураками и мошенниками? Убирайся, я сказал. Проваливай отсюда.
Катарина наблюдала, как сбитый с толку канцлер уводил своих людей.
Король, сильно хромая, вернулся к ней.
- Он... он не захотел подчиниться приказу вашего величества? - дрожащим голосом спросила она.
- Этот человек - неисправимый дурак и мошенник. Клянусь Богом, я этого не забуду.
- А может, он думал, что выполняет приказ нашего величества? Может быть, он был уверен, что имеет согласие вашего величества на то, что он собирался сделать?
Генрих тяжело опустился на скамью и жестом мелел ей занять место рядом с ним.
- Забудем об этом, - сказал он, - забудем. - Король украдкой наблюдал за ней.
"Он не знает, - подумала она, - что я видела его подпись на приказе о моем аресте, так же как Райотесли не знал, что король изменил свое решение. От супружеского ложа до эшафота всего один шаг. Откуда же мог знать канцлер Райотесли, что по капризу короля мое место теперь не на эшафоте, а снова в постели короля!"
Она вновь начала:
- Райотесли...
- Хватит об этом, - резко произнес король, - я запретил тебе говорить об этом мошеннике.
- Пусть простит меня ваше величество, но я думала, что вы считаете его хорошим слугой. Быть может, вашему величеству не стоит так сильно гневаться на него - ведь он неправильно истолковал ваши желания, только и всего.
Генрих, не догадываясь, что она все знает, и не смея даже представить, что она видела его подпись на приказе об ее аресте, означавшую смертный приговор для нее, посмотрел на нее с жалостью.
- Не защищай Райотесли, - сказал он. - Бедная моя Кейт, ты не знаешь, что он совсем не заслуживает твоей жалости. Хватит, Кейт, забудем об этом человеке. Займемся лучше более приятными делами. Его руки принялись ласкать ее. Она снова стала его любимой женой, его поросеночком.
Катарина поняла, что чудом избежала смерти. Но может ли она считать себя в безопасности, или смерть просто отступила на шаг или два?
Глава 5
В августе и сентябре того года король, по своему обыкновению, переезжал из одного дворца в другой. Из Вестминстера двор по реке переместился в Хэмптон-Корт, а после краткого пребывания там отправился в Оутлэндс, Вокинг, Гилдфорд, Чобхэм и Виндзор.
Но в Виндзоре выяснилось, что путешествие сильно истощило силы Генриха, и те люди, на чью судьбу смерть короля могла повлиять сильнее всего, наблюдали за ним - и друг за другом тоже, - кто с надеждой, а кто и с тревогой.
Люди, которые до этого вели себя с крайним подобострастием, теперь стали наглыми. Лорд Хертфорд и лорд Лайл вернулись из Франции и стали готовиться к тому, чтобы править страной от имени молодого короля, которому они привили интерес к новой вере. Сэр Томас Сеймур был настороже - его брат, выдающийся государственный муж, держал в своих руках власть, зато Томас был тем человеком, которого больше всех других любил будущий король. Заодно с Сеймурами был и Кранмер, любимец короля, и вместе они составляли очень могущественную партию.
В католическую партию входили герцог Норфолкский и его сын Сюррей, Гардинер, Райотесли и их сторонники.
Король чувствовал, что смерть близка, и его охватило страшное беспокойство, ибо он понимал, что будущее династии Тюдоров находится в руках слабого здоровьем мальчика. Но одного взгляда налитых кровью глаз Генриха, одного его жеста было по-прежнему достаточно, чтобы вселить ужас в окружавших его людей. Он мог еще держать в руках перо; он мог еще подписать смертный приговор. Бессердечный и грубый, он имел дело с людьми, лишенными его бессердечной грубости, главным образом потому, что им не хватало той энергии, которая била в нем ключом. Хоть и больной, Генрих все еще оставался львом. Он оставался государем даже тогда, когда лежал в постели, или, морщась от боли, сидел на троне, или ковылял по комнате, опираясь на палку, или когда его возили в специально изготовленном для него сооружении на колесиках.
Он написал завещание, мудро рассудив, что совет министров, который будет править страной до совершеннолетия короля, должен включать в себя равное число представителей обеих партий. Генрих был уверен, что его воля будет исполнена, - он знал, что и после смерти никто не осмелится ослушаться его.
На его стороне был народ Англии - в нем он черпал свою силу. Народ всегда был с ним - с той самой поры, когда он розовощеким мальчиком ездил на коне по улицам Лондона и наслаждался восторгом толпы. Его целью было - ослабить могущество аристократии, которой он опасался, и угодить толпе. Люди верили, что он избавил их от тирании папы римского. Государство взяло верх над церковью, и не склонным к бурному проявлению эмоций англичанам это пришлось по душе, ибо было осуществлено под маской набожности. Города стали свидетеля- ми неимоверных страданий: людей сжигали заживо, вешали, обезглавливали, самая ужасная смерть ждала предателей, - словом, кровь лилась рекой. Но на континенте крови было гораздо больше, да и вообще многие были уверены, что рождение новой религии невозможно без кровопролития.
Король по-прежнему был королем; он знал, что останется повелителем своих подданных и после смерти. Его слово было законом, законом оно и будет.
Но амбициозные люди, толпившиеся у его трона, напряженно ждали. Напряжение возрастало, и срывы были неизбежны.
В один из ноябрьских дней протестант лорд Лайл дал на заседании Совета пощечину Гардинеру. Лайл был удалей из состава Совета.
Гардинер после неудачной попытки арестовать Катарину попал в немилость. Король, по своему обыкновению, винил во всем Гардинера, убедив себя, что совсем не собирался удалять Катарину, и что это была идея епископа.
Опала Гардинера и удаление Лайла помогли сохранить баланс в Совете, который, по словам Уолси, нельзя было нарушать. Самый крупный сторонник реформ и самый крупный католик - оба попали в немилость.
Гардинер попытался вернуть расположение короля, предложив обложить новым налогом духовенство. Король обрадовался случаю пополнить свою казну, но снять опалу с епископа не захотел - тот так и остался в немилости. "Ибо, - сказал себе король, - это был человек, который пытался отравить мою душу ядом недоверия к моей невинной королеве!" Гардинер слышал в свой адрес одни упреки и ругань. Ему не везло, но это так часто случается с теми, кто служит королю.
Это были тревожные дни для всех, но с начала ноября здоровье короля немного улучшилось. При дворе вновь стали устраивать праздники и шумные пиры, на одном из них взгляд Генриха остановился на красотке из числа придворных дам королевы, и глаза его разгорелись. Ему снова стало обидно, что у такого человека, как он, - могущественного короля и великого правителя - есть только один законный сын, который унаследует его корону.
Так что в обвинениях, которые выдвигали против королевы некоторые из его министров, есть доля правды. И разве не так уж не прав был Гардинер, задумавший ее арестовать? Может быть, бесплодная Катарина и вправду в душе еретичка?
* * *
За последние недели, когда все жили в страшном напряжении, поведение графа Сюррея стало совершенно невыносимым для тех, кого он считал своими врагами, - главным из них был Эдвард Сеймур, лорд Хертфорд.
Сюррей ни к кому не испытывал такой сильной ненависти, как к Сеймурам; в особенности он ненавидел старшего брата. Беспечный Сюррей, этот элегантный поэт, совсем не был умным политиком, каким зарекомендовал себя Хертфорд. Сюррей родился в семье герцогов, Эдвард Сеймур сам пробился к вершинам власти. Сюррей был горд и глуп, а Эдвард Сеймур был одним из самых умных людей в королевстве. Вот почему Генрих сместил графа Сюррея с поста командующего английскими гарнизонами во французских городах - его поведение никак не соответствовало этой должности - и заменил его умным Эдвардом Сеймуром. Сюррей воспринял это как оскорбление, нанесенное ему лично и всей его семье, которое он не мог снести. Расхаживая с важным видом по двору, он оскорблял тех, кто достиг высокого положения в государстве благодаря своим талантам. Отец предупредил его, что это добром не кончится, но Сюррей не захотел прислушаться к его словам.
- В этой стране, - заявлял он направо и налево, - не стало порядка с тех пор, как король допустил простолюдинов в правительство. Мне кажется, его величеству доставляет удовольствие удалять людей благородных кровей и окружать себя людьми низкого происхождения.
Это было прямое оскорбление для Сеймуров, которые внимательно наблюдали за Сюрреем и ждали своего часа.
- Король, - говорил Эдвард Сеймур своему младшему брату, гуляя с ним по Большому парку, - долго не протянет, поэтому не мешало бы поставить этих Ховардов на место именно сейчас, пока он еще жив.
Томас согласился, что неплохо бы:
- Но вспомни, что Норфолк однажды предложил женить Сюррея на принцессе Марии.
- Но король и слышать об этом не пожелал.
- Но если король умрет, а на его место сядет маленький мальчик, кто знает, не начнет ли Норфолк снова хлопотать об этом браке? Принцесса Мария - католичка, и Сюррей тоже. Католическая партия непременно поддержит этот брак.
Братья - два прожженных интригана - осторожно посмотрели друг на друга, им показалось, что на этот раз их устремления совпали. Но это было не так. Хертфорд видел себя протектором королевства, а маленького Эдуарда - марионеткой в своих руках. Томас представлял себя мужем принцессы Елизаветы, что должно было сделать его королем.
На какое-то время они объединились, чтобы бороться с Ховардами, но только на время.
И пока они разговаривали, Хертфорд думал о той огромной власти, которую он получит благодаря своему маленькому племяннику; мечты же Томаса о троне перемежались с эротическими мечтами.
Сюррей наблюдал за ними из окна своих покоев и громко смеялся вслух.
- Посмотри, - сказал он одному из своих слуг, - вон ходят эти безродные Сеймуры. Не сомневаюсь, что они плетут интригу против меня и моего отца. Они ненавидят нашу благородную кровь, точно так же как мы ненавидим их низость.