– Разве ей будет плохо в гареме? – нашлась Надия. – Станет жить в роскоши, какой никогда не видать моим дочерям! Если тот мужчина дает тебе тридцать дирхемов, значит, сам получит за девушку не меньше ста! Подумай, как должен быть богат человек, способный заплатить такие деньги за простую девчонку!
– Мне нужно сказать Зюлейке правду. Посмотрим, что она ответит, – заявил Касим.
– Пусть попробует отказаться! – воскликнула Надия и заметила: – Главное – не говорить ей про деньги.
Едва утренний свет омыл округу и солнце начало торжественное восхождение к зениту, тетка растолкала Зюлейку и велела девушке спуститься во двор.
– Дядя хочет сказать тебе что-то важное. Иди скорее, не то ему пора в лавку!
Прежде чем начать разговор, Касим окинул пристальным взглядом заспанное лицо племянницы, ее стройное тело, едва прикрытое полотняной рубашкой с разрезами по бокам. Зюлейка сонно моргала и вздрагивала от прохладного утреннего ветерка. Да, она была красива яркой, свежей, радующей глаза красотой. Но… Никому не известно, станет ли ее красота залогом счастья. Человеческая судьба подобна дороге над пропастью в темную ночь. Только Аллах знает, что уготовано этой девушке!
Касим поведал Зюлейке о предложении незнакомого господина. Следуя совету жены, умолчал о деньгах, говорил только о том, что ее отдадут богатому человеку и у нее будут дорогие украшения и наряды. По мере того как он продолжал свой рассказ, глаза девушки наполнялись горечью и мукой, губы тревожно сжимались, а тело пробирала волнующая дрожь. Едва Касим умолк, она умоляюще сложила руки.
– Дядя, прошу, не отдавай меня этому господину!
– Почему? – растерялся Касим.
– Я боюсь покидать твой дом! Я не хочу жить у чужих людей, я желаю остаться с вами!
Надия подскочила к Зюлейке и больно дернула ее за волосы.
– Четырнадцать лет ты живешь здесь из милости! Сколько ты съела хлеба, выпила молока, и все без пользы! Сколько денег потрачено на твою одежду и обувь! Думаешь просидеть на дядиной шее до конца жизни? – И обратилась к мужу: – Не слушай ее, Касим! Пусть тот человек забирает ее навсегда! Я больше не хочу ее видеть! Неблагодарная тварь!
– Я не могу заставить ее, Надия.
– А я – могу! Что она понимает, эта девчонка! Я изобью ее палкой, слышишь, уморю голодом, сживу со свету!
Касим покачал головой. Зря он сказал жене про тридцать дирхемов. Теперь она вряд ли успокоится. Зюлейке придется несладко. Улучив момент, он шепнул девушке:
– Я целый день в лавке – у Надии развязаны руки. Она станет измываться над тобой, и я не сумею ей помешать. Подумай, дочка. Может, и впрямь будет лучше, если ты уедешь?
– Я не хочу, – глухо произнесла Зюлейка.
В последующие дни тетка изводила девушку, вымещая на ней свою злость, а дядя тайком увещевал, пытаясь заставить племянницу изменить решение. Надия запретила девушке есть вместе с семьей, прогнала с крыши, велев ночевать в саду. Оскорбляла, толкала и била.
Зюлейка понимала, что дядя разочарован, и это было хуже, чем открытая ненависть тетки. Что будет, когда они узнают о ее беременности? Девушка боялась даже думать об этом. Касим всегда был добр к ней, а она не оправдала его ожиданий. Из-за ее позора над ним станет смеяться вся улица, он может потерять покупателей. Едва ли дяде удастся удачно выдать замуж своих дочерей: тень ее поступка упадет и на них. Рано или поздно ее заставят покинуть дом Касима, и лучше сделать это сейчас, пока никто не знает правды, пока окружающие считают ее порядочной девушкой. Ей придется самой отвечать за то, что она натворила, нести это бремя – часть ее судьбы и воли Аллаха – одной.
На исходе третьего дня Зюлейка сказала Касиму:
– Дядя, я передумала. Я согласна.
Амиру всегда нравился кабинет отца. Он помнил, как приходил сюда в раннем детстве и смотрел на Хасана. Тот сидел за резным столиком с каламом в руке и о чем-то думал. Перед ним обычно лежал лист бумаги и стоял оплетенный узорами медный сосуд с двумя небольшими ручками у изящного узкого горлышка, полный прохладительного напитка.
Помещение озаряло пламя чеканной лампы, подвешенной к потолку на длинных цепочках; тени расползались по углам, свет переливался и плясал на узорах ковров, растекался по гладкой поверхности мебели дорогого палисандрового дерева.
Отец казался Амиру мудрецом, который предавался размышлениям и записывал важные мысли, приходившие ему в голову в сумерках позднего вечера. Увидев сына, Хасан с улыбкой откладывал перо, усаживал мальчика к себе на колени и ласково гладил его по голове своей тяжелой и теплой рукой. Он рассказывал Амиру увлекательные истории из жизни Багдада или сказки о смелых мореходах, злых духах и прекрасных небесных девах.
А за стеной поджидала мать, которая нашептывала мальчику: "Только ты его настоящий сын, его единственный наследник, слышишь! Этот безродный никогда Ничего не получит, клянусь всем, что мне дорого!"
Сейчас отец говорил:
– Ты осмелился оскорбить мои желания, решил ослушаться моей воли захотел посмеяться надо мной! Я отказываюсь от тебя и лишаю права наследовать мне. Отныне у меня нет другого сына, кроме Алима. Мое имя, должность, имущество будут принадлежать ему. У тебя нет совести, значит, нет ничего. Единственное, что я могу для тебя сделать, – отправить в Хорасан, как было условлено. Надеюсь, что в Мервском оазисе, на службе у принца, у тебя не останется времени для безумных похождений. Возможно, ты сумеешь заработать на пропитание и наконец-то поймешь, как должно жить честному человеку. Пусть Аллах будет милостив и направит тебя на истинный путь.
За стеной Зухра ломала руки, мысленно заклиная Амира пасть в ноги отцу и молить о прощении. Но тот произнес, не сгибая спины и твердо глядя в глаза Хасана:
– Я не собирался смеяться над тобой. Я не желал нарушать твою волю, я следовал своей. Мне понравилась эта девушка, я тоже хочу на ней жениться. Я не считаю твое решение справедливым, отец, и думаю, что когда-нибудь ты о нем пожалеешь!
Лицо Хасана оставалось спокойным, дыхание – ровным. Только пальцы нервно крутили, ломали перо. Он угадывал помыслы сына, чувствовал его зависть, видел в глазах огонь ненасытных, темных желаний. Амир совершил шаг к открытой вражде с родным отцом столь же осознанно и твердо, как это сделал бы воин, идущий навстречу неминуемой смерти.
Выйдя из кабинета отца, молодой человек увидел младшего брата, который дожидался своей очереди. Нездешние, светлые глаза Алима смотрели на Амира без осуждения и торжества, с наивным изумлением, как на диковинку. Его душа была чиста, мысли легки, он был по-детски предан отцу; этот мальчик еще не познал ни любовных томлений, ни чувства соперничества, не вкусил яда ревности, не был ранен сознанием несбывшихся надежд.
– Что смотришь? Клянусь, когда-нибудь я до тебя доберусь! Мы еще встретимся – не в этом доме, а где-нибудь в горах, в степи или среди песков, там, где нас будет видеть только Аллах! Тогда я тебя уничтожу, – грубо произнес старший брат.
– За что? – прошептал Алим.
– Ты получаешь то, что должно достаться мне, ты возвышаешься не по праву! Ты – ничтожество, сын рабыни!
– Я – сын своего отца.
Ответ юноши был полон достоинства и непривычной твердости. Прежде Алим испытывал неуверенность перед старшим братом, но теперь, похоже, воспрянул духом и расправил крылья. Амир с трудом удержался, чтобы не ударить его.
– Алим! Зайди ко мне, сын! – послышался голос Хасана, и юноша быстро прошел в кабинет.
Амир перевел дыхание. В голове звенела пустота. Сердце неровно стучало, ныло, горело огнем. Он не стал подслушивать, о чем говорят отец и Алим, это было выше его сил. Помедлив, он отправился к матери.
Зухра сидела прямо и неподвижно, так что ни одно из ее многочисленных украшений не колыхалось. Казалось, все эти серьги, подвески, ожерелья, браслеты, крошечные серебряные колокольчики, украшавшие подол одежды, погрузились в трагическое молчание.
– Наконец я избавился от его власти и могу делать все, что захочу! – промолвил Амир.
Торжественные, небрежные интонации скрывали неуверенность, сомнения и страх. Женщина это почувствовала. Аллах покровительствует тем, кто всем своим существом, всем напряжением духа и силой мысли устремляется к цели. Но не в этом случае. Не в этом…
– Это я виновата, Амир. Я подстрекала тебя к соперничеству с отцом, упорно внушала ненависть к брату.
Он склонился перед ней.
– Нет, мама. В этом виновата не ты.
Днем позже, накануне отъезда, Амир повидался с Джамилей. Он долго подкарауливал девушку возле ее дома, пока не увидел, как она вышла вместе с пожилой служанкой и направилась в сторону торгового центра Сукас-Суласа. Женщины шли по узким, полным прохладной тени улицам восточного Багдада, где селилась знать. Молодой человек следовал за ними.
Джамиля шла неторопливой изящной походкой, тончайшие кисейные одежды чувственно обвивались вокруг гибкого стана.
Легко трепетал голубой шелк покрывала, нежно звенели гроздья серебряных украшений, тугие шнурки черных косичек тревожно метались по гибкой спине.
Странно, что после всего, что случилось, Ахмед не охраняет свою дочь. Впрочем, мог ли почтенный кади представить, на какое преступление может пойти дерзкий отступник Амир, сын многоуважаемого начальника главного почтового ведомства Багдада!
Дождавшись, когда Джамиля и служанка отойдут на значительное расстояние от дома, Амир догнал девушку и прочитал за ее спиной строки Башшара ибн Бурда:
Скажу ей: "Взываю к тебе, словно к Богу,
Любовью своей исцели мой недуг!
Ведь снадобья знахарей мне не помогут -
Умру я, несчастный, не вынесу мук.
Я в самое сердце тобою был ранен
И сдался без боя, и духом ослаб.
Да где ж это видано, чтоб мусульманин
Томился в плену, как ничтожнейший раб?!
Так что же мне делать? Ответа я жду!
Помедлишь мгновенье – и мертвым паду".
Амир не был прилежен в изучении точных наук, но стихи любил и знал наизусть многих поэтов.
Джамиля повернулась, и молодой человек увидел полные медовой сладости, темно-карие, с золотыми искорками глаза и хотя и несмелую, но все-таки радостную улыбку. Амир удивился, впервые почувствовав, осознав, какое оно – простое, странное, волшебное счастье: стоять и глядеть друг на друга.
Старая служанка смотрела настороженно, и молодой человек невольно поморщился.
– Мы можем поговорить наедине?
Девушка колебалась. Взгляд темных глаз того, кто при первой же встрече запал в ее сердце, обдавал жарким огнем, светился тоской, любовью и почти безумной надеждой.
– Хорошо. Иди вперед, Марджан. Я скоро.
Служанка нехотя повиновалась.
– Ты все знаешь? – прямо спросил Амир.
Джамиля застенчиво кивнула.
– Твой отец приходил к моему отцу и разговаривал с ним. Он сказал…
– Мне известно, что он сказал, – быстро перебил молодой человек и продолжил: – Отец прав. Мне не хватило ни времени, ни терпения, ни разума для того, чтобы стать хорошим, добрым, достойным своего имени человеком. Я постараюсь исправиться. Ради тебя и твоей любви. Если ты согласишься уехать со мной, я попрошу помощи у Харун аль-Рашида. Я слышал, халиф любит необычные истории и охотно покровительствует влюбленным. Стань моей женой, и я сверну горы, переплыву море, достану звезду с небес!
Джамиля зарделась.
– А вдруг государь велит тебя наказать, а меня вернет отцу?
Амир смотрел на нее открыто и честно.
– Такое вполне возможно.
– Откажись от меня, не подвергай себя смертельной опасности! – умоляюще произнесла девушка, тогда как ее глаза говорили другое.
Молодой человек покачал головой.
– Это так же немыслимо, как если бы кровь в моих жилах потекла в обратную сторону!
– Почему тебе нужна именно я?
Он улыбнулся.
– Потому что ты умна и красива.
– На свете много других девушек! – в смятении прошептала Джамиля. – Они тоже умны и красивы.
Амир наклонился, зачерпнул горсть пыли и развеял ее между пальцами.
– Вот что такое другие девушки! – запальчиво произнес он. – Ты была вот здесь, – Амир коснулся своего лба, – и явилась сюда. – Молодой человек показал на землю. – На этот свет. Сделалась настоящей, живой. Это чудо! Ты нужна мне, потому что я тебя люблю. Только тебя, Джамиля.
Она потрясенно молчала, а Амир продолжил:
– Если ты сумеешь устроить так, чтобы тебя не хватились ранним утром, мы успеем отъехать с караваном и будем спасены!
В лице Джамили отразилось сомнение. Дочерний долг боролся в ней, с желанием покориться судьбе.
– Клянусь Пророком, я не коснусь тебя прежде, чем мы поженимся! – добавил Амир.
Он быстро прижал пальцы к губам девушки, потом отнял и легко прикоснулся к своим. Джамиля улыбнулась.
– Я тебе верю, – просто сказала она.
– Тогда поедем со мной!
Девушка покачала головой.
– Мой отец сойдет с ума от горя!
– Ты умеешь писать? – спросил Амир. – Оставь ему письмо. – И взмолился: – Пойми, если ты откажешься от чувств и подчинишься долгу, тебя выдадут за Хасана. Мой отец – неплохой человек, но… разве ты мечтала о нем? Ложась с ним в постель, не станешь ли ты вспоминать меня и тайком плакать в подушку? Произведя на свет ребенка, не будешь ли ты сожалеть о том, что родила мне не сына, а брата? У моего отца уже есть жена – Зухра, моя мать. И хотя я не должен произносить таких слов, тебе нужно знать: она… заранее ненавидит тебя, ибо считает, что Хасан принадлежит только ей. Полагаю, она уже отправила на тот свет, по меньшей мере, одну наложницу моего отца! Ту, которую он осмелился полюбить.
– Хорошо, – прошептала Джамиля, покоренная его словами, а еще больше – прикосновениями и взглядом. – Я согласна. Скажи, что мне делать и где я должна ждать.
Амир воспрянул духом. Неужели счастье само ляжет в ладонь – только подставь руку? Если так, то он приобрел намного больше, чем потерял! К шайтану деньги и положение в обществе! Богатые и знатные не попадают в рай. Путь туда открыт только любящим и любимым.
Молодой человек кивнул на служанку.
– Она не выдаст?
– Я постараюсь сделать так, чтобы она молчала.
На рассвете Амир ждал возлюбленную возле Хорасанских ворот, через которые должны были проследовать караваны правителя правоверных Харун аль-Рашида и принца аль-Мамуна. Ждал, держа за повод двух быстрых коней.
Караван халифа огромен, никто не обратит внимания на девушку. Сыну Хасана позволено ехать в свите принца, и никто не запрещает ему взять с собой в Хорасан жену или наложницу. Конечно, Ахмед и Хасан вышлют погоню. Однако если халиф проявит великодушие и милосердие, он, Амир, успеет жениться на Джамиле. Эта чудесная девушка будет принадлежать только ему. Навсегда.
Так размышлял молодой человек, и дерзкие, будоражащие душу мысли придавали ему сил. Амир в самом деле верил в то, что хочет и может измениться в лучшую сторону. Прежде он не подозревал, насколько любовь способна преображать внутренний мир человека и влиять на его желания!
Размытый утренним туманом дальний край неба мерцал последними звездами. С противоположной стороны выплывало огромное солнце. Оно сверкало, отражаясь в золотых куполах дворцов и мечетей, озаряло стволы и листья пальм, застывших на страже сонных улиц. Скоро над городом поплывет протяжный призыв муэдзина.
А если Джамиля не придет? Как тогда жить? Эта прекрасная девушка никогда не отпустит на свободу его плененное любовью сердце!
Когда Амир увидел завернутую в покрывало фигурку с узелком в руках, которая спешила навстречу, он не выдержал, бросил поводья и побежал к Джамиле. Обнял девушку за плечи и крепко прижал к себе.
Ее сердце то тревожно билось, то испуганно замирало в груди.
– Пришла!
– Да. Отец еще не поднялся. Я уговорила Марджан помочь. Надеюсь, меня не скоро хватятся.
Он радостно кивнул.
– У меня все готово. Остается присоединиться к каравану. Ты ездишь верхом?
– Немного.
Амир помог Джамиле забраться в седло. Ему доставляло неизъяснимое, на редкость невинное удовольствие бережно прикасаться к ее рукам, к легкому, стройному, надежно укрытому одеждами телу. Исчезли воспоминания о мучительном прощании с матерью, жгучие мысли об отце, который больше не считал его своим сыном, опасения, что будущее окажется не таким, каким оно представлялось в ослеплении влечением и любовью.
Когда они с Джамилей тронулись в путь – бок о бок, то и дело встречаясь взглядами и улыбаясь, – Амир ощутил себя так, как если бы неполное вдруг сделалось полным до краев, а разделенное – неразрывным, единым. Так, будто только сейчас он начал жить и впервые увидел окружающий мир.
Глава VI
803 год, пустыня Нефуд
Глухо позванивали бронзовые колокольчики верблюдов, в неподвижном воздухе медленно оседала пыль, поднятая животными и людьми. Высоко в небе кружились коршуны, по земле сновали шустрые ящерицы. Верблюды шагали длинной вереницей, нагруженные вьюками с продовольствием и товарами. Пески были покрыты ветреной рябью. Здесь не росло ничего, кроме чахлого саксаула.
Багдад остался далеко позади. Два дня назад караван переправился через Евфрат. Становилось все жарче, горизонт плыл и дрожал. Безоблачное небо будто выцвело, дали заволокла туманная дымка зноя. Идти по мелкому песку было тяжело, ноги утопали по щиколотку. Зюлейка пробовала сесть на верблюда, но размеренная походка "корабля пустыни" быстро довела ее до головокружения и тошноты.
Оставалось идти пешком, глядя на мерно покачивающихся верблюдов и странных, облаченных в лохмотья людей с неопрятными бородами, которые сопровождали караван и охраняли товар. Бежать было некуда, обращаться за помощью – не к кому. Окружающие люди смотрели на девушку как на вещь. Теперешний хозяин ее судьбы ехал далеко впереди, пять подруг по несчастью брели рядом; они старательно кутались в покрывала и молчали. Была еще какая-то женщина средних лет, одетая в черное: она присматривала за девушками, подгоняла их, когда нужно, и следила, чтобы они не заводили между собой разговоров.
Пески раскалились, как печь. Девушка задыхалась. Вода в бурдюках и тыквенных флягах сделалась теплой, и Зюлейка никак не могла утолить жажду. Ее сердце сжималось от дурного предчувствия. Девушка не привыкла к непереносимому зною, в Багдаде было гораздо прохладнее. Казалось, здешнее солнце способно воспламенить кожу и волосы, шерсть животных и одежду людей.
Наконец сделали привал. Девушки сели на расстеленные кошмы. Женщина, которую звали Сайда, раздала им лепешки и фрукты. Зюлейка не могла есть и лишь пила воду. В какой-то миг она поймала на себе подозрительный взгляд Сайды и закашлялась, а потом принялась с деланным равнодушием разглядывать дюны, напоминающие то ли купола мечетей, то ли округлые девичьи груди.
Зюлейку не покидала внутренняя дрожь, как бывает, когда подкрадывается опасная болезнь, душу разрывало ощущение пустоты. Она понимала, что осталась совсем одна, если не считать ребенка, который незаметно жил и рос в ней.