Он должен был убить ведьму. Надежнее всего было бы убить Новаки - тогда ведьма умрет прямо во чреве. Стоит ведьме появиться на свет, и ее уже очень трудно убить, даже во младенчестве. Люди вокруг нее, побуждаемые неведомыми силами, исполняют ее желания и безмолвные приказы. Его дед и его отец - оба они были могучими воинами! - превратились в сухую мякину, тень себя прежних, и все из-за требований женщины, приходившейся одному из них дочерью, а другому - женой. Всю свою жизнь - детство, юность, зрелые годы - Го страдал от ядовитых насмешек соплеменников. Ведьмин сын. Бабский пес. Евнухово отродье. Но стоило появиться его матери, и насмешники тут же съеживались и делались почтительны и покорны. Они ненавидели ее и презирали ее родню. Но когда она говорила о будущем, они внимали ей и несли подношения. Когда она творила заклинания, больные выздоравливали, здоровые умирали, к глухим возвращался слух, а ее враги слепли. Или так случалось довольно часто. Достаточно часто, как напоминала ему мать, чтобы в их очаге никогда не гасло пламя, их лошади всегда были накормлены и напоены, а их животы - набиты едой.
Но как убить Новаки? Это было нелегким делом. Она - дочь правителя, а значит, ее держат во внутренних покоях незнакомого ему замка. Лучше всего было бы пробраться туда тайком. Но, к несчастью, Го не обладал таким умением. Его искусство - это искусство кавалериста. Для него лучшая тактика - конная атака, на всем скаку, с неожиданной стороны. Неподходящая тактика для штурма женских покоев в замке. Го ждал возможности, хоть какой-нибудь возможности, но так и не дождался. Ребенок появился на свет, за два месяца до положенного срока.
И, как ждал и как боялся Го, это оказалась девочка.
- Это младенец, - сказал Го.
- Ты уверен? - переспросил Хиронобу. На лице его по-прежнему читалось сомнение.
- Да.
- Ты ее видел?
- Нет.
- И я нет, - сказал Хиронобу. - И даже моя мать. Никто не видел. Тебе это не кажется странным?
Го покачал головой.
- С этим ребенком что-то неладно, и потому родственники не слишком-то рвутся показывать его кому-то. Это вполне естественно.
Его замечание возбудило интерес у Хиронобу.
- Ты думаешь, она урод? Но не может же это быть настолько ужасно?
- Она не урод.
Младенец был безумен, и это внушало Го надежду. Конечно, все ведьму по сути своей безумны, но те, что проявляют свое безумие настолько явственно, имеют меньше возможностей обманывать людей и сбивать их с толку. Ведьма вполне может позволить себе быть уродливой. От них этого даже ждут. Впрочем, его мать уродливой не была. Даже напротив. И это помогало ей еще больше морочить людей.
- Вам лучше было бы повидаться с матерью, господин. Я думаю, она вскоре встретится с госпожой Новаки.
- А зачем это мне? - Хиронобу нахмурился. - Младенцы меня не интересуют, даже уроды - хотя если бы она была уродом, возможно, мне бы было немного любопытно. И я не хочу слушать женские разговоры. Мама с госпожой Новаки только и говорят, что про младенцев.
- Господин Бандан - ваш самый сильный вассал, - сказал Го. - Вы оказываете ему честь, навещая его сраженного болезнью потомка и выказывая сочувствие его семейству. Тем самым его обязательства перед вами становятся еще больше, а его связь с вами - еще крепче. Это - вопрос мудрого правления, а не разговоров о младенцах.
- Легко тебе говорить! Тебе-то не приходится с ними сидеть. - Но все же Хиронобу сделал, как ему было сказано, и отправился к двум дамам. У ворот монастыря он обернулся и окликнул Го: - А ты почему не идешь?
- Мне нельзя. Госпожа Новаки удалилась от мира.
- Тогда почему мне можно? Потому, что я еще маленький?
- Вам можно потому, что вы - здешний князь.
Видно было, что этот неожиданный для него ответ доставил мальчику большое удовольствие. Заулыбавшись, Хиронобу вошел в ворота.
- А вот и он, - сказала госпожа Киёми.
Хиронобу увидел свою мать и госпожу Новаки; женщины сидели в открытой комнате, выходящий во внутренний садик. Госпожа Новаки была той самой Но-тян, которая прежде часто запускала вместе с ним воздушных змеев, играла в прятки и рассказывала истории про призраков, когда им обоим уже полагалось спать. Это было до того, как он стал князем. И до того, как она так внезапно выросла. Сейчас она почти не походила на ту девочку, которую он помнил. И дело было не в ее одежде, хотя тусклое монашеское одеяние очень сильно отличалось от ярких кимоно, которые любила носить Но-тян. Ее лицо, обрамленное покрывалом, было лицом прекрасной женщины.
Госпожа Новаки поклонилась ему.
- Я сожалею, что причинила вам неудобство, мой господин.
Хиронобу поклонился в ответ.
- Я счастлив видеть вас снова, госпожа Новаки.
Он попытался придумать, чего бы еще такого сказать, но на ум ничего не шло. Новаки улыбнулась ему, и Хиронобу почувствовал, что краснеет. Когда она только стала такой красивой?
Госпожа Новаки сказала:
- Как же он вырос за столь краткий срок!
- Да, - согласилась госпожа Киёми, - дети… - Она вдруг запнулась на этом слове, а потом продолжила чересчур поспешно, - дети поразительно быстро растут.
- Вам есть, что предвкушать, - сказала госпожа Новаки. - Молодого господина ждет великолепное будущее.
Глаза ее увлажнились, но на губах играла улыбка, и ни единой слезинки не сползло по щеке.
Хиронобу не слышал детских воплей. Наверное, младенец спал. Незадолго до их с матерью поездки Хиронобу подслушал разговор двух служанок. Одна из них сказала другой, что она слыхала от служанки господина Бандана, что этот ребенок не кричит, лишь когда спит. Вторая же сказала, что слыхала от сестры одного из конюхов, что когда этот младенец кричит, кони впадают в панику и принимаются лягаться, пытаясь разбить двери денника и удрать из конюшни. Никто из служанок не знал никого, кто знал бы кого-то, кто мог бы сказать, что видел все это собственными глазами, но, тем не менее, обе были уверены, что смотреть на этого ребенка очень страшно.
Пока мать беседовала с госпожой Новаки, Хиронобу попытался как можно незаметнее оглядеть комнату. Он думал, что спящий младенец должен находиться где-нибудь поблизости от госпожи Новаки, но здесь его не было. Хиронобу был разочарован. Его терзало любопытство. Го сказал, что ребенок не урод, но Хиронобу ему не поверил. У нормальных детей не бывает такого жуткого, звериного голоса, и они не могут вопить так громко. Нормальный ребенок не мог бы нагонять страх на лошадей, особенно на свирепых боевых коней, на которых ездит господин Бандан и его самураи.
Как же она выглядит на самом деле? Хиронобу был уверен, что у этого младенца должен быть большой рот, и, может даже, морда как у медведя. И острые зубы. Ну, пока она еще слишком маленькая, чтобы у нее были зубы, но когда они появятся, они точно будут острые. Может, даже в несколько рядов, как у акулы. А может, у нее немигающие глаза, как у змеи? Густой мех, как у барсука, или короткая, жесткая щетина, как у дикого кабана? Длинный хвост, как у кошки? Должно быть, это настоящее маленькое чудовище! Неудивительно, что господин Бандан сослал свою дочь в такую даль от дома. А кто же отец ребенка?
До ее рождения служанки называли имена многих самураев, которые могли бы им оказаться, - самураев, состоящих на службе у господина Бандана, господина Хикари и даже у самого Хиронобу. Но теперь, как говорили служанки, уже никто таких предположений не строил. Теперь все были уверены, что это работа демона или призрака. Он мог использовать тело мужчины, но мужчина был всего лишь его орудием, и совершенно неважно, кто именно это был. Важно было совсем другое: что это за демон или что это за призрак? Чтобы произнести правильные молитвы, тот, кто изгоняет духов, должен знать, какой именно злокозненный дух повинен в содеянном. Заклинания, которые изгонят одного духа, с легкостью могут произвести на другого совершенно противоположное воздействие, и сделать его еще сильнее и ужаснее, чем прежде. Но все служанки единодушно сходились на одном: что ситуация сложилась воистину трагическая и очень опасная, и для всех намного лучше, что мать и ребенка отослали в монастырь, на север, поскольку злокозненное существо наверняка последовало за ним.
- Хиронобу, ты думаешь, что ты делаешь? - Слова матери застали Хиронобу врасплох. Он-то думал, что она не обращает на него никакого внимания. - Ты ведешь себя, словно вор, вынюхивающий, чем бы поживиться.
- Я ничего не делаю, мама. Я просто сижу здесь с тобой, потому что Го сказал, что так надо.
- Я уверена, что Го вовсе не хотел сказать, что тебе следует оставаться здесь. Теперь, когда ты выразил госпоже Новаки свое уважение, ты можешь вернуться к Го.
Но Хиронобу не спешил повиноваться. Он остался на месте и, упрямо нахмурившись, уставился на мать.
- Нет. Мой телохранитель и моя мать отсылают меня то туда, то сюда. Это не подобает князю.
Госпожа Киёми улыбнулась.
- В целом ты прав. Но это вполне подобает семилетнему мальчику. Так что будь хорошим мальчиком и делай, что тебе говорят.
Она поклонилась, но это был неглубокий поклон - так мать кланяется своему ребенку, а не благородная дама - своему господину.
- Эти два понятия не сочетаются между собою, - сказал Хиронобу. - Если я князь, то я князь. Если же я просто маленький мальчик, то тогда я - всего лишь маленький мальчик.
- Да, две твои роли не сочетаются, это верно, - согласилась госпожа Киёми. - И тем не менее, я прошу тебя совместить их. В будущем, когда ты станешь главой нашего клана на самом деле, а не только по титулу, тебе иногда придется исполнять две, три или даже четыре роли одновременно, и не всегда они будут сочетаться между собою. Если ты не сможешь справиться с ними и сделать их гармоничными, даже когда гармония будет казаться невозможной, ты никогда не станешь истинным князем. Ты будешь им лишь по титулу. - Мать снова поклонилась, на этот раз ниже, и задержала поклон. - Я надеюсь, что мой господин узрит в моих словах некоторый смысл.
Хиронобу ответил поклоном должной глубины и тоже задержал его. И сказал столь же официально:
- Ваши слова обладают множеством достоинств. Я благодарю вас за них.
Когда он уже направлялся к выходу, чтобы вернуться к Го, он услышал, как Новаки сказала:
- Вы проделали потрясающую работу. Он скорее маленький мужчина, чем маленький мальчик.
Покидая храм, Хиронобу улыбался еще шире, чем когда входил туда. Ему так и не удалось увидеть младенца-уродца, вопреки его упованиям. Ну да неважно. Еще успеется. Когда-нибудь он все-таки ее увидит. Хиронобу пообещал себе, что непременно сделает это. Может быть, он даже сможет срезать у нее кусочек шерсти, чтобы показать потом своим товарищам в замке.
Го как раз завершил обход - он прошелся вдоль стен монастыря, - когда увидел возвращающегося Хиронобу. Он искал слабое место, через которое можно было бы незаметно проникнуть в монастырь как-нибудь ночью, но так ничего и не нашел. Господин Бандан построил Мусиндо как маленькую крепость. Го знал, что монахини, проживающие здесь, прежде были служанками во внутренних покоях, при госпоже Новаки, а это означало, что они искусно управлялись с копьем-нагинатой, коротким мечом и кинжалом. Кроме того, вполне вероятно, что они умели бросать и калечить нападающих, если не хуже. Он не узнал троих мужчин с воинской осанкой, занимающих хижину привратников, но это явно были самураи, а не садовники.
- Мне не дали посмотреть на младенца, - пожаловался Хиронобу.
- Как я вас и предупреждал, - сказал Го. - Госпожу Новаки и младенца отослали сюда, чтобы спрятать их, а не затем, чтобы выставлять напоказ.
- Я все равно думаю, что это уродец, - заявил Хиронобу. - Что ты делаешь?
- Прогуливаюсь. А вы что подумали?
- Не знаю. Что-то больше, чем просто прогуливаешься.
Го улыбнулся. Хиронобу был куда наблюдательнее, чем большинство мальчишек его возраста. Это внушало надежды. Возможно, когда-нибудь он оправдает репутацию, созданную двумя странными полетами птиц и цепочкой неожиданных побед.
- Го!
- Да, мой господин.
- В чем разница между духом и демоном?
- А почему вы спрашиваете?
- Потому, что это может помочь понять, от кого же родила Новаки.
Го остановился и потрясенно уставился на Хиронобу.
- Кто такое говорит?
- Да все, - пожал плечами Хиронобу, - только не могут понять, кто же это был. Так в чем же разница? Ведь и тот, и другой - сверхъестественные существа, разве не так?
- Демон - это существо, которое происходит из иного царства, - объяснил Го. - А призрак - это дух существа, которое некогда жило на земле.
- А кто из них скорее мог бы войти в человека и использовать его тело?
- Что?!
- Я думаю, скорее все-таки призрак, - рассудительно заметил Хиронобу. - Существо из иного царства просто убило бы мужчину и уже само сделало с госпожой все, что захотело. Но у призрака-то тела нету, потому ему пришлось бы использовать то, которое оказалось рядом. Звучит достаточно разумно, правда?
Хиронобу ожидал, что ответит Го, но телохранитель лишь продолжал молча смотреть на него. Он казался испуганным - но этого, конечно же, не могло быть. Го ничего не боялся.
Печальный вид госпожи Новаки глубоко тронул госпожу Киёми. Утратить детей, внезапно унесенных смертью, как это случилось с нею, - большое несчастье, но и оно не шло ни в какое сравнение с подобным горем: оказаться матерью живого, но неполноценного ребенка. В том великий дар богов, что непостижимые родники любви начинают струиться в матери, когда дитя растет в ее чреве. Благодаря им все трудности, все тяготы, всю боль материнства можно вынести без жалоб, а когда дитя появляется на свет, оно обретает дом в лоне всеобъемлющей, неистощимой любви. Но на что направить любовь и кому с этого будет хоть какое-нибудь благо, если дитя оказывается таким, как у госпожи Новаки? Как невыносимо печально пережить столь сокрушительное разочарование, проведя столько месяцев в счастливом ожидании и надежде! И теперь, конечно же, отец ребенка никогда не назовет себя, и это еще больше усугубляет одиночество госпожи Новаки. Ей предстоит страдать в одиночестве. При виде слез в глазах госпожи Новаки, которые она так старалась скрыть, госпоже Киёми тоже захотелось плакать. Она подняла руку, чтобы стереть слезы рукавом кимоно.
- Просто поразительно, как здешняя пыль ест глаза, - сказала она. - Должно быть, это из-за того, что монастырь стоит на горе, и лишен защиты густой листвы леса.
- Да, верно, - согласилась госпожа Новаки, и тоже смахнула слезы рукавом. Она была глубоко признательна госпоже Киёми, давшей ей возможность сделать это под благовидным предлогом, хотя, конечно же, она не могла выразить свою благодарность прямо. - И, к несчастью, ветер очень часто несет пыль с гор.
Пока госпожа Киёми и несчастная молодая мать плакали вместе, притворяясь, будто ничего такого вовсе и не делают, мысли госпожи Киёми обратились к ребенку. Она принялась молиться, прося богов и поскорее забрать малышку в свое царство и даровать ей покой, покой, которого она наверняка никогда не обретет на этой земле.
1308 год, монастырь Мусиндо.
К тому моменту, когда в ее жизни произошла великая перемена, одна лишь преподобная настоятельница Суку по-прежнему продолжала называть ее Сидзукэ. Если же настоятельницы не было рядом, все прочие звали девочку Дикоглазой, из-за самой заметной ее особенности, взгляда, непрестанно мечущегося во все стороны; ее глаза постоянно двигались, за исключением тех моментов, когда она упорно смотрела на некое зрелище, доступное лишь ее взору. Ее склонность вопить оказалась все-таки поменьше, чем можно было предполагать по временам младенчества, хотя иногда ее исполненные мукой крики висели над монастырем по несколько дней кряду. Ее присутствие оказалось столь разрушительным, что пристанища в монастыре Мусиндо искали лишь самые упорные и решительно настроенные последовательницы пути Будды - и это несмотря на великодушное покровительство госпожи Киёми и господина Бандана, благодаря которому условия здесь были куда менее суровыми, чем в большинстве монастырей. Одна из монахинь, заметив, что примерно так же движутся глаза спящих под веками, предположила, что девочка никогда полностью не просыпается и полностью не засыпает. Постепенно прочие монахини согласились с нею, поскольку это объясняло, почему девочка словно бы видит то, чего здесь нету, когда ее глаза открыты, и никогда не выказывает признаков мирного отдохновения, когда они закрыты. И в том, и в другом случае она с почти равной частотой корчилась, извивалась, кричала и произносила какие-то бессмысленные слова. Очень возможно, что она даже была спокойнее, когда бодрствовала, потому что во время бодрствования случались длительные промежутки времени, в которые она стояла, сидела или лежала неподвижно, устремив взгляд куда-то вперед, как будто представшее ее глазам зрелище заставляло ее оцепенеть.
Когда же перемена произошла, она произошла совершенно внезапно, без предупреждения.
Две монахини, на которых в тот день лежала обязанность накормить девочку и убрать за ней, решили выполнить свою работу попозже. Звериный вой, перемежаемый рыданиями, указывал, что сейчас все их усилия будут тщетны. Монахини принялись спорить, то ли доложить об этом настоятельнице и спросить у нее дозволения, то ли просто действовать по собственному разумению, когда крики вдруг умолкли. Они не раз слыхали, как безумный, горестный голос затихал постепенно, давясь всхлипами и судорожными вздохами, и умолкал, словно от удушья. Но никогда еще они не слышали, чтобы он смолкал так внезапно.
- Что-то случилось, - сказала одна монахиня.
- Она умерла, - отозвалась вторая.
Первая монахиня кивнула. По правде говоря, никто не ждал - хотя, учитывая обстоятельства, никто бы и не назвал это чудом, - что девочка проживет так долго. Владеющее ею безумие было столь всеохватывающим, непрестанным и глубоким, что оно не позволяло девочке выполнять хотя бы важнейшие повседневные дела, даже с помощью сострадательных последовательниц Пути. Зачастую даже не удавалось нормально ее покормить и помыть. Похоже было, что время несчастной наконец-то подошло.
Монахини заспешили к келье девочки, ожидая, что сейчас увидят распростертое на полу тело. На первый взгляд им показалось, что они увидели именно то, что ожидали. Девочка недвижно сидела, привалившись к стене в дальнем углу кельи. Собравшись с силами и приготовившись вытерпеть зловоние, монахини отперли дверь и вошли.
- Нам следует позвать преподобную настоятельницу.
- Лучше будет сперва удостовериться.
- Ладно. Тогда позаботимся о теле.
Они сложили руки в гассё, буддийском жесте, выражающем почтение и приятие, и прошли дальше.
- Погоди! - сказала первая монахиня.
Она могла этого и не говорить. Вторая монахиня уже остановилась. Они обе заметили одно и то же. Глаза девушки не метались, как обычно, но и не выглядели, как глаза мертвеца. Они ярко сверкали. И казалось, что они устремлены прямо на двух монахинь.
- Прямо не по себе.