С ней можно говорить. И боли почти нет. Только слепят глаза алмазные чешуйки змеедевы.
– Нет, – качает она головой. – Тебе еще рано.
– Я не хочу возвращаться…
Сияют камни на перстнях, которые слишком тяжелы для тонких пальцев матери. Она же снимает с полки очередной ларец, каменный, с высокой крышкой, на которой свернулся кольцом змей. Мама прикасается к нему с опаской.
– Что выбрать? – Она сажает Янгири на колени, и он, зачарованный драгоценными россыпями, пытается считать камни.
Умеет до десяти.
И дважды до десяти, а потом он устал загибать пальцы. Но что-то важное ускользает из памяти. И Янгири задирает голову, силясь рассмотреть мамино лицо. Вот только взгляд останавливается на красном пятне.
– Ты платье вымазала, – говорит Янгар, трогая его.
Липкое. И пахнет нехорошо.
– Ничего, дорогой, мне уже не больно…
Он вдруг вспоминает и, спохватившись, что уже поздно, даже понимая, что уже поздно, спешит сказать:
– Я спасу тебя.
– Не потеряй, – качает головой мама, вкладывая в ладонь камень, не драгоценный, но темно-зеленый, с золотыми искорками и дырочкой, сквозь которую видно солнце.
– Я спасу тебя.
Где?
У боли тоже есть порог, и за ним Янгара не станет. Его подводят к этому порогу, но уйти не позволяют. Держат на краю.
– Не спеши, малыш, – новый голос, но такой знакомый, родной. – Выпей… Вот так, малыш, глотай. Осторожно.
Горькое. И травяное, со знакомым кисловатым послевкусием.
– Потерпи, уже все закончилось.
Неправда!
– Тихо-тихо… я тебе не враг.
Янгар помнит.
Друг. Толстый каам с обрезанным именем, которое дают изгнанникам. Но он сам ушел, пытаясь понять, кем же является. И просил забыть о мести. Янгар не послушал.
– Просто поспи, ладно? Попытайся хотя бы…
Сон от трав тягучий. Сквозь него Янгар слышит звуки. Скрип колес. И лошадиное ржание. Голоса больше не задают вопросов.
Качает.
Колыбель выстлана мягким мехом. От него тоже пахнет травами. Мех порой раскрывают, и тогда возвращается боль. С нею приходит Кейсо. Он уговаривал потерпеть и заново сдирал кожу. Повязки прилипали к ранам, которых было слишком много, чтобы они могли зарасти сами.
Было тяжело.
Дышать.
Пить.
Глотать густой, вываренный бульон, которым Кейсо отпаивал с ложечки, как младенца. Даже просто находиться в сознании оказалось непосильным почти делом.
Боль заглушала все.
И травы Кейсо помогали слабо.
А потом, когда Янгар почти смирился с тем, что так будет всегда, к нему прикоснулись другие руки. Они были холодны. И такой родной голос произнес:
– Не уходи. Пожалуйста.
Глава 36
Нити судьбы
Я знала, что люди жестоки и что порой жестокость их лишена всяческого смысла, но это…
Их я увидела издали.
Белое поле, лиловые тени, словно кружевная шаль. Кромка леса. Ели. Осины, чьи ветки украшают ледяные ожерелья. И весеннее, еще робкое солнце, забравшееся высоко.
Дорога.
Серая полоса где-то у самого горизонта.
Я смотрю на нее до рези в глазах. Какой уже день я выхожу сюда и, присев на вывернутую осину, жду. С каждым днем ждать все сложней, и голосок сомнений шепчет, что, верно, Янгар уже не вернется. Да и зачем ему? Он нашел себе другую женщину, красивую и… живую.
А я?
Я вот сижу, глажу обындевевший ствол, не ощущая ни холода, ни боли, пусть ледяное крошево и расцарапало ладонь. Мои руки грубы, лицо перечеркнуто шрамом, а на плечах проклятием лежит медвежья шкура.
Сумею ли избавиться от нее?
Осталось не так долго, но… кем я стану после?
И все же я приходила на окраину леса, садилась и ждала.
Дождалась.
Лошадка брела, проваливаясь в сугробы по самое брюхо. Она была невысока и лохмата. В гриве ее застряли колючки репейника, а гнедую шкуру украшали шрамы. Грязный хомут был слишком велик для нее, а массивные дровни и вовсе казались неподъемными. И все же лошадка брела.
Тащила.
И человек, который шел рядом, марая белизну поля цепочкой свежих следов, придерживался рукой за оглоблю.
Его я узнала сразу, пусть и был он облачен не в шелковый халат, а в косматый овечий тулуп, подпоясанный широким алым поясом. Лысую голову прикрывала высокая кунья шапка, лихо заломленная на левое ухо. Кейсо ступал легко, будто бы и не было сугробов, и лошадку, когда та останавливалась, тянул вперед.
– Эй. – Завидев меня, Кейсо остановился. – Госпожа медведица, покажись!
Я вышла из тени.
Не к нему, но к тому, кто лежал на дровнях, укутанный в меховые одеяла.
Бежала?
Летела по снегу. А он, цепляясь за длинный мех моей шкуры, делал ее невыносимо тяжелой, тянул обратно, в лес.
– Помоги, – попросил Кейсо, отступая. И лошадка, вдохнув звериный мой запах, попятилась, но была остановлена твердой рукой. – Если можешь, помоги ему. Пожалуйста.
Как?
Я вглядывалась в такое родное лицо и кусала губы, пытаясь не расплакаться.
Кто сделал это?
И за что?
– Он сильный мальчик. – Теплая рука Кейсо нашла мою ладонь. – Он выкарабкается. Нужно только помочь немного.
Сердце Янгара стучало медленно, тяжело. И запах крови, свежей и старой, пропитавшей повязки, дурманил.
Я сглотнула слюну.
– Нам некуда больше идти. – Кейсо пытался поймать мой взгляд. – У него столько врагов, что… добьют.
И я не друг. Я хийси-оборотень, нежить.
Солнце слепит мне глаза, а в голове одна-единственная мысль: Янгхаар Каапо все равно умирает и смерть его мучительна. Разве не милосердно было бы отпустить его?
Я сумею убить быстро.
И сердце будет сладким.
– Нет, – сказала я себе.
А Кейсо только хмыкнул и, вцепившись в поводья, потянул лошадку назад. Она пятилась по собственному следу.
– Стой. – Я понимала, что это правильно.
Они должны уйти.
Оба.
Слишком много ран. Крови. Искушение, преодолеть которое я не сумею и однажды убью.
– Ты… – Мне сложно смотреть в глаза человеку. – Ты не должен оставлять нас наедине.
Кейсо кивнул.
Понял? Вряд ли. И я не знаю, как рассказать о том, что испытываю. Гнев. Жалость. Страх оттого, что Янгар умрет здесь, на поле, не дождавшись помощи. И ужас при мысли, что, помогая, сама убью его.
– Я слышу его сердце. – Не удержавшись, я коснулась темных волос. – И помню вкус его крови. Мне… сложно. Если я пойму, что мне слишком сложно, я уйду.
– Спасибо.
Пожалуйста. В Горелой башне хватит места для всех.
– Медведица, – повис Кейсо на поводьях, удерживая лошадку, которая трясла головой и всхрапывала, – по нашему следу идут. И можно ли сделать что-нибудь, чтобы не дошли?
Я кивнула: и делать ничего не понадобится. Горелая башня спрятана за заговоренными тропами. Кого бы ни послали по следу Янгара, он уйдет ни с чем.
При мысли об этом я испытала злую радость.
В этот вечер душа Янгхаара Каапо едва не покинула тело. В этот вечер я, глядя в безумные беспамятные глаза, умоляла бездну, в них живущую, дать Янгару сил. И та откликнулась.
– Ты… – Он произнес лишь это слово.
– Я, – ответила я, наклоняясь так, чтобы коснуться израненных губ.
Я не стану брать его кровь. Мне просто нужно знать, что Янгхаар Каапо будет жить.
Губы его были теплыми.
– Он был… забавным, да. – Кейсо сидел на корточках, с трудом удерживая собственное неповоротливое тело в равновесии. – Диким совершенно.
Перед каамом лежала груда еловых веток, которые он очищал от игл. Иглы складывал в высокую ступку, чьи стенки уже позеленели от травяного сока.
Я ломала освобожденные от игл ветки. Позже они отправятся в стеклянный шар, на дно которого Кейсо нальет воды, сыпанет белых крупинок, а затем, закопав шар в угли, будет сидеть всю ночь, поддерживая в очаге правильный жар. К утру в шаре останутся выплавленные ветки и желтая, тягучая, словно мед, жижа.
– Все думал, убить меня или не стоит.
– Зачем убить?
Кейсо добавит в жижу березового дегтя и синей глины, которая еще оставалась на дне холщового мешка, одного из многих, привезенных каамом.
– Просто так. У меня была лошадь, а у него не было.
– И это повод?
– Убивают и за меньшее. – Он тщательно перемешает смесь, цвет которой сделается бурым. Вонять она будет грязью. А Кейсо пухлыми пальцами будет втирать жижу в раны Янгара.
Только сначала повязки снять придется.
– А кроме лошади, сама считай: одеяло теплое, плащ, котелок, съестного немалый запас. – Он перечислял спокойно, с улыбкой. – И монеты при себе я имел.
– И ты позволял ему…
– Почему нет? Каждый сам выбирает свою дорогу.
Повязки приходилось размачивать, и снимала я их осторожно, но ему все равно было больно. Янгар выпадал из забытья. Он пытался отстраниться, отвести мои руки, не понимая, что его собственные закованы в колодки лубков. И шею вытягивал, хрипел.
А я старалась не поддаваться жалости.
Под повязками собирался гной, и раны, несмотря на все усилия каама, не спешили рубцеваться.
– Нет, убить себя я бы не позволил, но разочаровался бы, это да… – Кейсо, взвесив ступку в руке, ставит ее на колено. – А он предложил мне награду. Сам оборванец, но уверен был, что станет великим… Стал.
Тишина длилась недолго.
Трещало, обгладывая ветви, пламя. Поскрипывали ставни. И сама Горелая башня кряхтела, жалуясь на весеннюю сырость. Трехдневная оттепель подтопила ледяные оковы, и по стенам поползли первые талые слезы. Сырость пробивалась внутрь башни, и на ступенях появились лужицы. К рассвету они превращались в лед, но к обеду вновь истаивали.
– Первые свои честные деньги… – Кейсо искоса смотрит на меня, но я молчу, готовая слушать. И он кивает, отчего подбородков становится больше, они наползают друг на друга, как грибные наплывы на коре дерева. – Городок был… Побережье, гавань и бои, на которых любой выступить может. Он и полез, думал, что лучший боец. И был лучшим.
Он нежно касается стянутой повязками руки, которая – Кейсо этого не говорит, но я и сама понимаю – больше никогда не удержит меч. Каам сумел собрать кость. И саму руку сохранил, что уже чудо. Но пальцы раздроблены.
Разодраны суставы.
Всякий раз, начиная думать о том, что сделали с моим мужем, я почти теряла разум. И шкура прикипала к плечам, уговаривая поддаться этому гневу.
Убить.
Даже не его, но тех, кто…
Кейсо, остро ощущая это мое состояние, говорил. А я слушала.
– …И вот он получил горсть медяков. Целое состояние. – Кейсо улыбается воспоминаниям, которые светлы. – И все это состояние спустил на цепь. Такую, знаешь ли, госпожа медведица, солидную золотую цепь с мой палец толщиной.
Кейсо вытягивает пухлый палец с содранным ногтем. Его не пытали. Просто заперли. Просто собирались убить. А затем просто открыли дверь камеры, швырнули то, что некогда было моим мужем, и сказали:
– Иди.
И он ушел, только прихватил свои травы, благо не нужны они были Ерхо Ину, новому хозяину дома. Он и на лошадку расщедрился.
Сволочь.
– И в цепи той камни драгоценные. – Ступка елозит по колену, зеленый сок въедается в камень пестика. – Огромные такие лалы. А стоила вся эта красота ровно столько, сколько у него с собой было. И вот появляется он. Голодный, как обычно. В драных сапогах. В куртке, которая латаная-перелатаная, но зато с цепью. И собой горд неимоверно.
– Она подделкой была?
– Конечно, госпожа медведица. Медь позолоченная. А камни – стекло. Я пытался объяснить, но где там, разве малыш от такой красоты откажется? Или поверит, что его обманули?
– Я… з-знал… – Этот шепот едва не потерялся в шелесте огня.
– Знал он, – ворчит Кейсо, подхватывая ступку. – Знал… Бестолочь ты этакая.
Черный Янгар попытался улыбнуться. В глазах его я видела боль. И еще нежность.
– Ты… – Он произнес это отчетливо. – Ты привез меня домой?
Кейсо, глянув на меня, ответил:
– Да.
Этой ночью каам нарушил данное мне слово, оставив нас с Янгаром наедине. И я, сидя на краю постели, вычесывала из черных волос последние чешуйки крови, пыталась заглушить голос его сердца.
А он просто смотрел на меня.
Янгхаар Каапо любил жизнь.
И цеплялся за нее, день ото дня вытаскивая самого себя из колодца болезни. Он злился. И злость оставляла следы на его лице.
Он поджимал губы, сдерживая голос боли. И пытался притвориться, что вовсе ее не чувствует. Но теперь я слышала его. А он, верно, слышал меня, потому что каждый вечер – лишь наступали сумерки, и Кейсо исчезал – шептал:
– Уходи, моя маленькая медведица.
– Нет.
– Уходи. – Янгар пытался встать, опираясь на искалеченные руки, шипел, морщился и встряхивал головой. – Уходи… не пощадят же… отпустили… им Печать нужна… поэтому и…
– Не уйду.
Здесь мой дом, единственный, который настоящий. И здесь мой муж.
– Глупая, глупая медведица. – Янгар пытался сжать мою руку.
– Глупая, – соглашаюсь с ним.
– Я поправлюсь.
– Конечно.
– Нет, я совсем поправлюсь. Только до Печати доберусь. Им она нужна, поэтому выпустили, чтобы привел…
Его шепот сбивается. И вот уже слов не различить. Янгхаар Каапо беседует не со мной, но с кем-то скрытым, чье присутствие я ощущаю кожей. И шерсть на шкуре дыбом становится, растут клыки и когти, но я заставляю себя успокоиться.
– Я отомщу, – это обещание звучит в полной тишине, и то, запредельное, чуждое для меня, удовлетворившись услышанным, отступает. Но Янгар повторяет вновь: – Я отомщу…
А я, присаживаясь на пол рядом с его постелью, повторяю:
– Ты отомстишь.
Хорошо, что Кейсо уходит.
Не видит моих слез.
Глава 37
Возрождение
Янгар учился уживаться с болью. Она была разной.
Разноцветной.
Синей. Стеклянной, хрупкой в раздробленных костях. Горячей. Эта не умолкала ни на мгновение, словно Ерхо Ину последовал за Янгаром в Горелую башню. И порой, засыпая, Янгар слышал такой знакомый хруст.
Была желтой. Медово-тягучей в разодранных мышцах. Порой она утихала, позволяя вдохнуть, но возвращалась с новой силой, затапливая сознание. И тогда уже Янгар не в силах был сдержать стон.
Боль была рыжей, как пламя, на ожогах. Огонь оставил частицу себя, чтобы день за днем восстанавливать метки.
Порой Янгару начинало казаться, что он никогда не избавится от боли.
И не выдержит.
Но время шло, и тело, изодранное, искалеченное, залечивало раны, сращивало кости. Он вдруг осознал, что жив, свободен и вернулся домой. Теперь, открывая глаза, Янгар видел кольца Великого Полоза, в чешуе которого спрятана Печать. И надо было лишь добраться до нее.
Тогда боль уйдет навсегда, раны затянутся, и он станет таким, каким был прежде. Только злее.
– Снова думаешь о мести. – Кейсо менял повязки дважды в день и на раны накладывал едкую смрадную мазь, которая приносила новую боль. Но следом давала облегчение.
– Да.
Врать не было смысла.
– Они… – Голос еще был хриплым, да и говорить получалось с трудом. – Они меня не оставят. Отпустили, чтобы привел… след… потеряли…
Но рано или поздно найдут его.
– Печать. Нужна.
Кейсо похудел, белая кожа его обвисла, а губы, лишенные обычной краски, казались неестественно бледными, выцветшими.
– Тайник здесь. Надо достать. Я буду здоров.
В тот момент, когда сумеет дотянуться до Великого Полоза, предложив ему каплю своей крови. И можно попросить Кейсо, чтобы поднял, у каама хватит сил, но…
– Дело не в доверии, да? – Кейсо промывает раны на плечах, счищая корочку. – Знания опасны?
– Да.
Он верно все понял, старый верный друг.
– Я дотянусь… поправлюсь… уйду…
Полоз тоже слушает.
– Увидят меня – поймут… пойдут следом…
Прочь от Горелой башни, в которой маленькая упрямая медведица отсчитывает дни, оставляя зарубки на дверях.
– Ты останешься, присмотришь за ней. Ей нужен кто-то рядом.
И Янгару нужно знать, что его маленькая медведица не осталась одна. Она ускользает днем и возвращается под вечер, сбрасывает полог тяжелой медвежьей шкуры, но по-прежнему скрывает лицо, не верит, что не портит ее тонкая нить шрама.
Она ступает легко и беззвучно. И камень ластится к босым ступням. На них больно смотреть, потому как кажется – замерзает. И руки Аану холодны. Янгар греет их своим дыханием, но…
– Я не человек, – шепчет она.
– Человек. Уже.
– Еще нет.
– Но скоро.
– Наверное. – Ей страшно заглядывать в будущее, и Янгар понимает этот страх. Защитить бы. От него. От людей. От самого себя.
– Сегодня двое. – Хотя тепло огня ей недоступно, Аану нравится смотреть на пламя, и, присев у камина, она рассказывает о том, что происходит за пределами башни. – Верховые… близко подошли.
Она вздыхает и признается:
– На них цвета моего отца.
– Ты его любишь? – Янгар должен знать наверняка, потому что он все равно убьет Ину, но ему не хотелось бы причинять боль своей медведице.
– Когда-то думала, что да, люблю. Или любила? – Она пожимает плечом. Рыжая шкура вдруг сползает, ложится мягким ковром. И толстая коса рассыпается, укрывая спину. Его Аану снова медлит, прежде чем надеть платье. Или хотя бы сорочку.
– И мне очень хотелось, чтобы он любил меня. Я старалась быть послушной.
Только Ерхо Ину любить не способен. И говорить о нем нет никакого желания.
– Мне нравится смотреть на тебя…
В сумерках кожа отливает мягким золотом. И Аану, вспыхивая, вдруг вспоминает о своей наготе, спешит ее спрятать. Вот только пламя тоже умеет играть: ткань сорочки слишком тонка. Золото исчезает, и тени выписывают абрис ее тела на белом полотне.
– Ты красива, Аану.
– Ты хотел знать, люблю ли я отца. Нет. Не люблю. И я знаю, что ты собираешься его убить.
Она набрасывает на плечи шаль.
Обычная женщина.
Почти.
– Я не боюсь за него. – Аану опускается на край постели. Ледяные пальчики ее отбрасывают прядь, прилипшую к щеке. – Но не хочу, чтобы он снова причинил тебе боль.
А в ее глазах Янгар читает то, о чем Аану Каапо промолчала: он слаб.
Нет больше Черного Янгара.
Неправда.
– Поможешь мне встать, маленькая медведица? Не сейчас, завтра. Сейчас просто посиди рядом. Ладно?
Она кивает.
– Рассказать тебе историю?
– О стране Кхемет? – спрашивает Аану.
Ей нравятся истории, которые почти что сказки. И Янгар сам начинает сомневаться, и вправду ли существует эта страна. Быть может, и она – призрак, сотворенный песком и жарким южным солнцем.