– Однажды, для того чтобы доказать свою правоту, я раскопал яму, где была захоронена собака, – медленно и словно взвешивая каждое слово, произнес дон Санчус. Лицо его при этом из красного сделалось багровым. – Трупы животных гниют с той же скоростью, что и трупы людей. Клянусь, что если бы наш любезный хозяин приказал своим людям расспросить местных крестьян, кто-нибудь из них, несомненно, указал бы нам место, где зарыл недавно умершую кошку, собаку или какую-нибудь домашнюю скотину, которая, сдохнув естественной смертью, не могла быть употреблена в пищу. Если бы я предъявил вам такое доказательство, потому как Святая церковь не одобряет разрывание могил людей, и вы лично увидели бы, что происходит с трупом через полгода, вы признали бы, что найденный под ракитой скелет не может быть…
– Если бы я увидел труп животного, пролежавший в земле полгода, я бы понял, что труп животного разлагается именно так. При чем здесь человеческое тело?
Мой хозяин замолчал, жуя пучок лука.
– Есть еще какие-нибудь доказательства вашей правоты, услышав которые я отослал бы палача и тотчас же выпустил на свободу эту крестьянку?
– Есть, – дон Санчус поднялся с места и, отерев губы ладонью, вперился безумными глазами в дона Берналя. – Мое имя Альфредо Санчус барон Уэльва. Я сын Фернана Санчуса, который был троюродным шурином покойного короля Фернанду и Исабель Санчус, являвшейся молочной сестрой брата также покойной ныне королевы Анжелики. Я имею более пяти поколений предков, являвшихся самыми благородными рыцарями, имена которых вошли в легенды. Мой брат граф Альвару – близкий друг короля Афонсу, а мой племянник служит его сыну и наследнику инфанту Педру…
По мере произнесения списка имен пораженный дон Берналь то и дело привставал или пытался поклониться, так, словно вместе с именем перед его глазами восставал зримый призрак давно умершего или здравствующего и от того еще более опасного, нежели мстительный покойник, вельможи.
– И вот я, Альфредо Санчус барон Уэльва, даю вам честное слово дворянина и рыцаря в том, что найденный в деревне Сито скелет младенца не может быть скелетом сына Марианны Монтебан. А стало быть, мы не можем обвинять ее в убийстве, не имея более веских доказательств, – выдохнув всю тираду, дон Санчус грузно осел в кресле. Он часто дышал и хватался за грудь.
– Так бы давно и сказали! – Судья вскочил и, подойдя к обессиленному дону Санчусу, пожал его руку. – Ваше слово – вот истинные доказательства, опровергнуть которые не сможет и не посмеет никто во всем королевстве! Ваше благородное слово – вот единственное, чему я могу поверить! И чему я безоговорочно подчиняюсь, так же как если бы оно исходило от самого короля или принца крови!
После этого он обратился к дону Гансалису с просьбой немедленно отпустить на свободу Марианну Монтебан и велеть стражникам ходить по деревне, крича во всеуслышание, что означенная крестьянка ни в чем не виновна.
Так дон Санчус спас от пыток и казни неизвестную ему крестьянку из деревеньки Сито.
Глава четырнадцатая. Греховный поцелуй
Пока мы гостили в Порталегри, граф Альвару привез невесту и обвенчался с ней, так что мы с доном Санчусом поспели только на третий день свадьбы.
Здесь я хотела бы рассказать о юной графине Альвару. Честно говоря, в мыслях я представляла себе будущую жену моего любовника рослой и крепкой в кости дамой, то есть такой, какой была я. Юная графиня оказалась шестнадцати годков от роду, хрупкой и маленькой, точно девочка. С тонкого белоснежного личика, схожего с сердечком, с остреньким подбородком и губками бантиком, смотрели с печалью и тоской огромные, но отчего-то словно погашенные серые глаза.
Собственно говоря, ничего в личике госпожи Литиции нельзя было назвать красивым или особо привлекательным, тем не менее она умела останавливать на себе взор самыми простыми вещами. Тем, как брала тремя пальчиками кусочек мяса с тарелки и затем, не обронив ни единой капли жира, отправляла его в свой миниатюрный ротик. Как говорила, тихо, спокойно и рассудительно, так что даже буйный или пьяный, слушая ее, был вынужден умолкать, вникая в смысл сказанного. Она не ходила, а плыла, грациозно ставя ножку перед ножкой, словно ее туфельки ступали по натянутому канату.
Одному Богу известно, где граф Альвару покупал колечко на руку своей невесте, разве что кто-нибудь из знакомых подсказал ему ювелира, делающего кольца на двенадцатилетних девочек. Ее кисти и стопы были маленькими и изящными, а запястья, лодыжки и талия такими тонкими, словно принадлежали не обыкновенной женщине, а ангелу небесному.
Графиня мало ела, а пила еще меньше. Глядя на ее хрупкую кукольную фигурку и особенно узкие мальчишеские бедра, мысль невольно наталкивалась на то, о чем думали родственники дона Альвару, так как графиня была явно не приспособлена для деторождения.
Завидев, как я привычно уже прислуживала за столом дону Санчусу, Альвару отозвал меня в сторонку и, зажав за портьерой, страстно поцеловал в губы.
– Постарайся не показываться на глаза моей жене, милая Франка, скоро я отзову тебя из дома добрейшего дяди, и ты поступишь на службу к Литиции в качестве ее придворной дамы, прибывшей из Испании.
Я бросилась на шею Альвару, целуя его и только что не вереща от восторга, когда штора, скрывающая нас от остальных гостей, дернулась, и я услышала кашлянье и быстрые шаги. Красные от возбуждения и стыда, мы выкатились из своего укромного места, пытаясь разглядеть обнаружившего нас, но увидали лишь спину удалявшегося.
– Черт возьми, из-за твоего маскарада меня сочтут любителем пажей! – в сердцах Альвару пихнул меня локтем в живот и поспешно вернулся к своей невесте.
Натянуто улыбаясь гостям и стараясь держаться прямо, я встретилась глазами с Литицией и была вынуждена сделать вид, будто не замечаю ее молчаливого вопроса. Вновь встав за спинкой стула дона Санчуса, я оценила, что со своего места графиня никак не могла видеть проклятую портьеру, но я была уверена в том, что она все поняла.
Глава пятнадцатая. Донья Констанция де Гадора
Ожидая вызова в дом графа Альвару, я делала все возможное, чтобы удержаться на своем месте. В конце концов, после того как кто-то застал нас целующимися за портьерой, я боялась, что мой любовник сочтет за благо вообще не встречаться со мной.
Дон Санчус же оказался образцом хорошего хозяина. Он не бил нас, прилично платил, одевал и кормил. Служа у него, мне не приходилось бегать за конем – дон Санчус предпочитал карету, и тогда я либо садилась на место возницы, либо вставала на запятки, а то и вовсе занимала место рядом с ним. Будучи не привередливым в еде, он не изводил нас приказами подавать ему особые блюда и изысканные вина. Удивлюсь, если он вообще придавал какое-то значение тому, что ел, и не принеси ему еды Андрес, мог бы остаться на целый день голодным, не заметив при этом никаких неудобств.
Целыми днями дон Санчус проводил в своем кабинете, где читал старинные рукописи или пожелтевшие от времени свитки, писал что-то или делал опыты в лаборатории, куда слугам было строго-настрого запрещено входить. При этом вел себя так тихо, что иной раз я задавалась вопросом, а дома ли он. Никогда дон Санчус не приводил в дом женщин, не знаю, был ли он когда-либо женат, имелись ли у него дети.
Желая прослыть лучшим слугой, я с ума сходила, как бы услужить добрейшему господину. Я заставляла Карнелиуса покупать на рынке все самое свеженькое и тут же готовила дону Санчусу сама, не доверяя столь важное дело другим. Но хозяин ел, не чувствуя вкуса, и пил дорогое вино так же спокойно, как пил бы воду. Я следила за тем, чтобы его вещи находились в идеальной чистоте, а он не замечал этого, принимая как должное. Не знаю, обнаружил ли он, что я выбросила половину его мебели и привела в божеский вид сам дом. Думаю, это мало его трогало.
Лишь однажды лицо моего господина осветила улыбка. Когда он достал из сундука чистый лист бумаги и, проведя по нему рукой, остался доволен гладкостью его поверхности. Улучив момент, когда дон Санчус уснул, я выкрала этот лист и обошла лавки в поисках похожей бумаги. Найдя ее, я купила всю, что была, и положила на стол, пока дон Санчус еще не проснулся. К сожалению, и этот мой поступок пропал всуе.
Оставалось последнее, то, что я специально отложила в самый долгий ящик, – стать для него идеальным слугой-попутчиком. Сопровождать его во всех выездах и осматривать вместе с ним тела убиенных и место преступления.
Такая возможность вскоре представилась. Живущая в нашем городе донья Констанция де Гадора обратилась к дону Санчусу с просьбой помочь ей в сложном деле с ее юным племянником, которого утром нашли в петле.
Решив, что молодой человек покончил жизнь самоубийством, местный священник отказался хоронить его на церковной земле. Донья де Гадора считала это несмываемым позором, из-за которого она не сможет выдать замуж трех своих дочерей, так как никто из порядочных семейств не захочет связываться с домом, чьи представители нашли себе приют за церковной оградой рядом с некрещеными, бродягами, оглашенными и самоубийцами.
– Это не могло быть самоубийство! – кричала на весь дом донья де Гадора, не сдерживая своих чувств и плача в голос. – Дон Санчус, вы знаете моего Родригу и, должно быть, помните, что это был веселый и беззаботный молодой человек. С какой стати ему лезть в петлю?
Я поставила на стол графин с лимонной водой, и дон Санчус, опережая меня, налил донье Констанции в ее бокал.
– Поводов для самоубийства можно найти сколько угодно, – дон Санчус старался говорить спокойнее и тише, но в этот момент дама вытащила из рукава второй платок и шумно высморкалась.
– Какие еще поводы? Ему было всего двадцать лет! Молодой, красивый, неженатый…
– Вот-вот, часто поводом для сведения счетов с жизнью является именно неудача в любви, – попытался вставить словечко дон Санчус.
– Ха-ха-ха! О каких неудачах вы говорите?! Свадьба была назначена на Святую неделю.
– Но, возможно, в деле замешена еще какая-нибудь женщина, о которой вы просто не знаете?
– Женщина… Он только что сдал экзамены. Все, кроме последнего. Мой мальчик был поглощен учебой. На столе осталась работа по философии. Он за неделю до этого ее завершил и ждал только дня, чтобы поехать в Коимбру на встречу со своим профессором!
– Проигрыш в карты?
– Был бы проигрыш, заложил бы имение, земли. Нет, дон Санчус, как хотите, но мой племянник был добропорядочным молодым человеком, он готовился к свадьбе и заканчивал учебу. У него имелись деньги, положение в обществе и связи при дворе. Если такие молодые люди будут кончать жизнь самоубийством, то что же останется менее богатым, даровитым и счастливым? Дон Санчус, во имя Девы Марии, умоляю, докажите, что Родригу был подло убит и затем повешен, а не вел себя как слабая, всего боящаяся женщина!
На последней фразе гостья встала, являя нам прямую, точно мачта, спину и гордый орлиный профиль, который я не разглядела, пока дама плакала и сморкалась. В секунду донья Констанция де Гадора превратилась из просительницы в черную королеву или ведьму – повелительницу ночи. На ее бледном восковом лице проступил румянец, глаза сверкали.
– Я сделаю все возможное, благородная донья, – дон Санчус низко поклонился даме.
Та, кивнув на прощание и сказав, что внизу нас ждет карета, пожелала уехать первой, чтобы приготовить все к проведению расследования.
– Только ради всего святого, распорядитесь, чтобы слуги ничего не трогали в комнате, где нашли дона Родригу, – забеспокоился дон Санчус.
– Что ж, им даже пыль нельзя вытереть? – остановилась в дверях дама, не поворачиваясь к говорившему.
– Ни в коем случае. Ничего! – дон Санчус вновь поклонился, теперь уже спине дамы. – Любая незначительная мелочь может оказать помощь в расследовании, в то время как слуги из самых искренних побуждений могут изменить картину преступления, всего лишь выбросив лишние, с их точки зрения, вещи или передвинув мебель.
– Я поняла вас, – опираясь на перила, донья Констанция спустилась на пару ступенек, так что в просвете дверей теперь была видна лишь ее кичка с черной траурной мантильей. – Я поспешу домой и прослежу, чтобы до вашего прихода ничего не трогали, но и вы не задерживайтесь. В моем доме труп племянника, а священник не сдастся, даже если я прикажу повесить его самого на том же крюке, на котором закончил жизнь мой бедный Родригу.
Глава шестнадцатая. История одного повешенного
Дом госпожи де Гадоры находился в паре кварталов от нас, за овощными рядами рынка, так что, не выходя с ее заднего двора, вполне можно было покупать всякую снедь.
Дон Санчус ехал в одноместной карете, на запятки которой я предусмотрительно прикрепила его сундучок, в то время как сама я неспеша шла за ним, на ходу здороваясь с соседями и торговцами, у которых обычно мы покупали продукты.
Насколько я поняла, дон Санчус знал дорогу и бывал в доме, потому что, перекинувшись парой слов с управляющим и выразив соболезнования дочерям доньи де Гадоры, он прямиком устремился в дом, так что я с сундучком едва поспевала за ним.
Мы поднялись на второй этаж и, пройдя по узкому, заставленному всяким хламом коридорчику, оказались возле дверцы на чердак. Там дон Санчус подобрал полы своего плаща и, кряхтя и жалуясь на возраст, полез наверх. Чердак, на который мы забрались, был местом, где несчастного Родригу нашли повешенным.
Понимая, что придется встретиться с повешенным, я готовила себя заранее не испугаться, но этого не случилось. Дон Санчус замер на пороге, мешая мне проникнуть внутрь. Какое-то время он молча изучал окружающую обстановку, потом сделал молниеносный наклон и поднял что-то с пола.
Обливаясь потом, я втащила на чердак сундучок и, оглядевшись, заметила, что дон Санчус держит в руке кусок пеньковой веревки за два двадцать, дорогой и весьма эластичной. Ее покупали в основном на корабли, для крепления всевозможного груза, так как она была устойчива к влаге и почти не гнила.
– Любопытно, очень любопытно… – дон Санчус поднес веревку к единственному крохотному окошечку, продолжая разглядывать ее. – Ферранте, твои глаза, мне думается, лучше моих. Не кажется ли тебе, что это кровь?
С содроганием я взяла веревку. Да, действительно, рыжеватые следы могли быть кровью или ржавчиной. Желая хоть в чем-то помочь своему господину, я пересказала все, что знала об этом сорте веревок. Дон Санчус выслушал мой отчет с величайшим вниманием и даже похвалил меня за помощь, что случилось с ним впервые.
– Вот на точно такой веревке и повесили молодого господина. – На чердак за нами поднялся толстяк управляющий, чье необъемное тело с трудом протиснулось в узкий дверной проем.
– А где же та самая веревка? – дон Санчус взял управляющего под локоток. – Я надеюсь, ее сохранили.
– Да кому она нужна-то, после удавленника? – вытаращился толстяк. – После удавленника на нее разве что ведьма какая или колдун польститься могут, а истинный христианин никогда.
– Так где же веревка? – переспросил уже терявший терпение дон Санчус, понимая, что на найденном им крохотном кусочке можно было повесить разве что крысу.
– Я хотел выбросить ее, чтобы отвести порчу от дома, но госпожа строго-настрого приказала ничего не трогать до вашего приезда, так что она внизу, там же, где и тело молодого хозяина, – управляющий отер пот со лба.
– Потом о порче. Скажи сперва, где именно повесился дон Родригу и кто его нашел.
– Господин висел вот на этом крюке, на котором мы обычно вешаем копченый окорок, – при воспоминании об окороке управляющий блаженно улыбнулся. – Утром служанка и ее парень полезли на чердак по срамному делу и наткнулись на несчастного дона Родригу. Девка в слезах с самого утра, не вылезает из кухни, боится. А ее полюбовник – наш кучер возил к вам донью Констанцию.
– Не обратил внимания, – дон Санчус задумался. – Ладно. Я хотел бы осмотреть тело, а потом пришлешь мне этих полюбовников, да смотри, не спугни их. Чтобы не сбежали. Что-то не нравится мне все это.
– Да куда уж хуже? Хоронить молодого хозяина как порядочного человека не будут. Куда уж хуже, – поддакнул управляющий, пропуская дона Санчуса перед собой на лестницу.
– А почему это вы вешаете окорок столь далеко от кухни? – сощурился дон Санчус.
– На кухне ему жарко, – развел ручищами управляющий. – Кроме того, есть опасность, что ночью кто-нибудь из слуг доберется. А тут… Посудите сами, на чердак можно пройти двумя путями. Через конюшню и наверх, сразу же за сушилкой для сена, но там лошадки могут занервничать. Или через весь дом, но тогда – мимо комнат госпожи, ее трех дочерей и ихних служанок. Пока доберешься – тебя несколько раз спросят, куда и зачем. Так что место вполне надежное. Только сейчас окорока и не должно было там быть. Потому как не сезон. К зиме будет. А сейчас плохое время для забоя скотины – лето…
Мы спустились в коридорчик и неспеша проследовали за управляющим на первый этаж, где в самой холодной комнате лежал накрытый белой простой материей труп.
– Госпожа разрешила нам осмотреть тело, – произнося это, дон Санчус избегал взгляда управляющего. Его внимание было поглощено вытянувшимся на столе молодым человеком.
Я вздохнула и подошла ближе к телу. Все равно рано или поздно хозяин потребовал бы этого, и я поторопилась исполнить его желание.
– Что ж, – дон Санчус перекрестился и тоже приблизился к покойнику, снимая с него простыню. – Лицо почернело, как при удушении, – констатировал он. После чего приподнял веко трупа. – Сосуды… М-да. Два признака удушения. Бедная донья Констанция! – Он оглядел облаченное в дорогое сюрко и узкие штаны тело и поднял бледную руку трупа, рассматривая что-то.
Мы затаили дыхание.
– Ферранте, мальчик мой, – поглядите, пожалуйста. Не кажется ли вам, что дона Родригу связывали?
Я посмотрела на запястья, на которых остался четкий красноватый след.
– Что ж, может быть, может быть… Хотя судья явно не примет в расчет ссадины на запястьях, если только мы не отыщем что-нибудь более существенное, – не дожидаясь моего ответа, мурлыкал себе под нос дон Санчус. – Дон Родригу был в этой одежде?
– Нет… он был в ночной рубашке, но… дело в том… – управляющий затрясся. – Дело в том, что мы ее выбросили…
– Как это выбросили? Я же приказал ничего не выбрасывать! Ничего не трогать! – Дон Санчус перешел на крик.
– Но тогда мы еще не знали, что священник откажется хоронить. Мы обмыли тело бедного дона Родригу, обрядили в лучшие одежды, пригласили святого отца… а он…
– А рубашку, почему вы выбросили рубашку? – Дон Санчус сорвал с головы шляпу и, бросив на пол, в сердцах начал топтать ее ногами.
– Потому что она была слишком грязная… ну, вы понимаете, вся в пыли, точно ее валяли по полу, потом, должно быть, в петле господин того, малость расслабился… Нельзя же было показывать столь нечистую вещь добрым людям! – управляющий привычно защитил лицо, когда дон Санчус попытался отвесить ему оплеуху. – Если бы я предъявил вам такую гадость, донья Констанция от стыда сама бы опосля сиганула в петлю, да и я… Пусть лучше меня подвесят за большие пальцы рук, а на ноги прикрепят по мешку с песком, но я не стану выискивать по выгребным ямам эту грязную тряпку! – произнося свою тираду, управляющий снова раскраснелся и вспотел. Лицо его теперь горело возмущением, перемешенным с радостью оттого, что он сумел выйти с честью из столь опасного положения, дав достойный отпор и показав себя настоящим героем.