Всматриваюсь во тьму. Мне показалось, или в нескольких километрах впереди мелькнул свет? Едва различимые точки света, как ночные огни на станции. Это довольно странно, но по дороге мне не попался ни один светофор. Я еду по Дороге В Никуда.
Нет, все-таки я был прав, эта дорога куда-то ведет. Через несколько минут впереди явно видны огни. Целая россыпь огней. Белые кругляши света тянутся гирляндой по правой стороне пути. Я аккуратно сбавляю скорость. Если проскочу последнюю станцию, то, наверно, уеду прямиком в преисподнюю, и оттуда меня точно никто не вытащит, а я, в свою очередь, не смогу вытащить из цепких лап Старухи Без Косы свою любимую Верку. Надо осторожно.
Поезд шипит, притормаживает. Теперь мы идем примерно километров шестьдесят, не больше. Фонари на столбах проносятся справа. Их не меньше сотни. Это какая-то праздничная иллюминация, не иначе, во всяком случае в нашей реальности я такого не видел; на обычных вокзалах и станциях огни раскиданы довольно хаотично, а здесь – четкая линия сопровождения. Что ж, ладно, поглядим, что дальше.
Вскоре к белым фонарям прибавляется еще одна световая гирлянда, но она постепенно полукругом уходит в сторону и теряется вдали. Дорога к городу? А есть ли тут город?
Я не успеваю осмыслить увиденное. Железная колея делает мягкий поворот вправо, электровоз послушно следует по рельсам, скрипя колесами. То, что я вижу за поворотом, лишает меня… нет, не дара речи, потому что я и так уже целую вечность молчу, предпочитая не разговаривать даже с самим собой.
Я перестаю дышать.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ – 31 ДЕКАБРЯ
(окончание)
ЛЮБКА
Посреди ночи и мрака, подсвеченный фонарями желтого цвета, справа от железной дороги стоит высоченное здание с острым шпилем. Чем-то оно одновременно смахивает и на католический костел с горизонтальными пристройками, и на здание Адмиралтейства в Петербурге с элементами Московского Государственного университета. До него еще довольно далеко, и разделяющее нас расстояние очень много говорит о размерах сооружения: если оно издали кажется исполинским, каково же оно вблизи?
Я испытываю пока лишь легкий шок. Судорожно перебираю руками элементы управления. За какую ручку дернуть, где найти такую педаль или кнопку, чтобы нажать на нее и проснуться, наконец, в собственной спальне с милой, теплой и такой родной сучкой-женой под боком?
– Черт, – говорю я и кручу штурвал тормоза. Локомотив шипит, скорость сразу сбрасывается чуть ли не до нуля. Здание странного вокзала приближается ко мне очень медленно. Я вижу разбросанные вокруг него приземистые кирпичные сараи, двухэтажные здания и боксы загадочного назначения, но уж мне ли не знать, после всего пережитого, что это всего лишь бутафория!
Я регулирую скорость рычагом. Теперь вижу почти все. До вокзала остается пара сотен метров, и едва я успеваю подумать, что света здесь все-таки маловато, где-то внизу, под зданием, включаются мощные прожектора. Два столба света впиваются в высоту, подсвечивая фасад башни, вокзал становится похожим на роскошный дворец… роскошный и мертвый. Он облицован черной мраморной плиткой того же происхождения, что и мой большой вокзал, который я покинул. В этом есть какая-то логика.
Впереди уже видна платформа, возле которой я должен остановиться. Всего лишь несколько неаккуратных плит, сложенных в длину. Если я хоть что-нибудь понимаю в устройстве железных дорог, чуть дальше за платформой меня должна ожидать табличка с надписью "Остановка первого вагона". Состав ползет медленно, звонко стуча на стыках, и вскоре я действительно вижу табличку. До нее нужно дотянуть всего пятьдесят метров.
Башня исполинского вокзала справа от меня. Я не хочу смотреть на нее. И не смотрю. Лишь боковым зрением вижу, что оно будто преображается при моем появлении. В больших окнах первого этажа зажигаются огни, но не так, как обычно включается свет при нажатии на выключатель. Свет заполняет пространство окон подобно светящемуся газу или как будто невидимый художник зарисовывает черные квадраты гигантской кистью. Я не хочу на это смотреть, но я все равно вижу. Деваться некуда, мне придется войти внутрь, и уж если так пугает внешность, что же ожидает внутри, в просторных залах Башни?
У таблички "Остановка локомотива" я до упора задвигаю рычаг скорости и выкручиваю штурвал ручного тормоза. Понятия не имею, как это работает, но стальное чудище останавливается. Я некоторое время остаюсь на месте, ожидая, что поезд вновь тронется, как обычно на своем автомобиле убеждаюсь в том, что ручник зафиксирован и тачка никуда не уедет. Но поезд стоит. А потом происходит то, от чего тело мое с головы до пят пробивает сильная дрожь.
Двигатели и трансформаторы электровоза, что всю дорогу гудели у меня за спиной и к шуму которых я уже привык и почти не замечал, вдруг умирают, будто кто-то вынул вилку из розетки. Железный механизм, уставший от бессмысленной гонки, издает протяжный вздох облегчения, и меня обволакивает звенящая тишина. Еще что-то несколько раз щелкает и трещит для верности – и все. Я теперь не только в тысячах световых лет от своего привычного мира, но еще и в полной тишине.
Ноги словно приросли к полу. Я не двигаюсь. Мне никуда не хочется идти. По лицу течет пот. В электровозе все-таки очень душно.
Может, на свежем воздухе станет лучше?
Ладно, бог с вами, сдаюсь.
Неспешно пересекаю узкий коридор локомотива. Бреду как на эшафот. Оборудование потрескивает электрическими разрядами.
Наконец я в тамбуре. Кем-то уже заботливо открыта дверь. Свежий воздух наполняет мои легкие. На станции – свежая и благоухающая зимняя ночь, почти сказочная. Я спускаюсь по металлическим ступеням на перрон. Когда под ногами у меня оказывается твердая земля, пусть и в виде не очень ровных старых бетонных плит, мне становится все же немного спокойнее. Прямо передо мной высится здание вокзала, странная башня из черного мрамора и со шпилем, в основании которого замурованы большие, выполненные "под старину", часы. Они показывают без четверти двенадцать. Очевидно, в этом Зазеркалье все уже готово к встрече Нового года. Все уже заняли свои места за столом, ждут лишь меня.
Я смотрю направо. Поезда больше нет. Точнее, нет пассажирских вагонов, в моем распоряжении остался лишь локомотив. Стало быть, если мне и посчастливиться пуститься в обратный путь, придется воспользоваться каким-то другим транспортом. А выбор здесь, как вы понимаете, крайне скуден.
С каждым часом все интереснее и интереснее…
Я поднимаю ворот куртки. Дышу свежим воздухом. Вокруг благоговейная тишина. Совершенно очевидно, что кроме вокзала в этой снежной пустыне ничего нет. Здесь одна железнодорожная ветка, один локомотив, один вокзал – и один я. А с густого и серого неба, нависшего над головой, уже падают первые робкие снежинки.
– Джингл-беллз, джингл-беллз, – пытаюсь напеть и обнаруживаю, что совсем осип. Прокашливаюсь. Делаю первый шаг. Гигантская минутная стрелка на циферблате тут же меняет свое положение, поднимаясь вверх на одно деление.
Дворец оживает.
Каждые новогодние каникулы моя матушка сетует: "Нет никакого новогоднего настроения!". Сейчас она у меня пенсионерка, а до этого занимала один из постов в Горздравотделе, очень мутной организации, озабоченной не столько нашим здоровьем, сколько благосостоянием своих апологетов (к слову, матушка моя – честный человек, и к пенсии, увы, не имеет ни дорогой машины, ни загородного домика, ни похвальных грамот от начальства; как у нее это получилось, ума не приложу). В общем, последние годы на службе, а теперь и на пенсии, она неизменно в середине декабря начинает хныкать: всего вокруг навалом – и праздничных огней, и елочных базаров, и ледовых городков по всему городу, и с мандаринами теперь нет никаких проблем, и поросячье "джингл-беллз" лезет из всех дыр, а праздничного настроения – хрен!".
Поначалу я снисходительно усмехался, но с течением времени и сам стал впадать в предпраздничную кататонию. Мандарины действительно продаются круглый год, если вы понимаете, о чем я говорю, а у взрослого человека в новогодние праздники всех-то развлечений – оливье, шампанское, водка, огуречный рассол первого января, сауна второго января, и так вплоть до полного физического и душевного расстройства десятого января, спасибо нашему щедрому правительству за стимуляцию безделья… (чем больше пьешь, тем меньше думаешь, а отказывающееся думать население – счастье для любого правительства).
Однако "Любкина Обитель", как я уже мысленно окрестил мраморную башню, высившуюся сейчас передо мной в какой-то иной реальности, кажется, решила явить собой квинтэссенцию новогоднего сумасшествия. Едва я делаю первый шаг к крыльцу, замок стремительно оживает, словно запускается где-то механизм (очевидно, он прячется в часах на башне), и начинают вертеться гигантские и неповоротливые ролики, шестеренки, тросы, сначала медленно, потом постепенно разгоняясь, и остановившаяся было пластинка с чужими буржуазными "Колокольчиками" тоже стала разгоняется до своего обычного темпа, и вот уже привычная песенка снова звучит из невидимых динамиков, развешанных по углам и столбам. Она несется на меня отовсюду.
Я останавливаюсь. Меня берет оторопь. Кто-то решил исправить досадное недоразумение и вернуть мне радость бытия с помощью банальных спецэффектов.
К двум прожекторам, освещавшим фасад башни, добавляется еще штук шесть. Они лупят вверх, освещая шпиль. Одновременно включается вся остальная иллюминация, таившаяся внутри здания и на наружных его стенах: включаются юпитеры, гирлянды, светильники, поливающие окрестности желтым, красным, зеленым. Окна заливает свет, будто внутри начинается невероятной красоты бал. Я не могу увидеть, действительно ли это так, но ощущения похожие. Кто-то ждал лишь меня, чтобы дать отмашку дирижеру оркестра. Слева от меня вдруг неожиданно вспыхивает нечто настолько яркое и помпезное, что я невольно отшатываюсь в противоположную сторону. Елка! Большая новогодняя ель, способная по высоте и великолепию конкурировать с самой башней. Ее окутывает гирлянда с миллионом разноцветных лампочек, а макушку венчает пятиконечная звезда, все как положено. Я невольно раскрываю рот и высовываю язык.
– Да уж, конец волшебству…
Передо мной расстилается дорожка, вымощенная фигурной тротуарной плиткой. Мне больше не хочется стоять и смотреть, чем все это закончится, мне хочется действовать. Я направляюсь к главным дверям, массивным и старинным, без всяких этих дурацких штучек вроде фотоэлементов и прочей электроники. Праздничное сумасшествие вокруг меня усиливается, как будто Хозяин, ожидающий внутри, приходит в неописуемое возбуждение, видя мою решимость. Он радуется моему приходу и хочет произвести сокрушительное впечатление. Что ж, ему удается. Последний элемент роскоши, фейерверк, следует незамедлительно. Когда я почти подхожу к главному входу, где-то позади башни раздается оглушительный взрыв, и в черную высь взмывают снопы разноцветного огня; взрываются вверху, разлетаясь красными, желтыми, серебристыми искрами. Новый залп следует за первым, потом еще и еще – небо ликует и резвится у меня над головой, как на девятое мая. Я чувствую себя не то чтобы неловко… меня знобит, трясет, футболка под курткой прилипла к спине, хотя я догадываюсь, что подобных физических ощущений в этом астральном аквариуме быть не должно. Мне горько, в конце концов, потому что весь этот праздник – издевательство надо мной. Никчемный пафос, беспочвенная радость, безосновательный оптимизм, "с новым годом, с новым счастьем"… нет никакого нового счастья, мне бы старое сохранить…
Стою на крыльце и не могу схватиться за ручку, чтобы потянуть на себя массивную дверь. Не имею ни малейшего понятия, что меня ожидает внутри, хотя стекло вроде бы прозрачное. За стеклом – мое многократное зеркальное отражение, только очень мутное и едва различимое. Сердце бьется с такой частотой, что я задыхаюсь. Ну же, уговариваю себя, последние конвульсии, еще несколько шагов.
Как в насмешку, над головой взрывается самый большой сноп огня – гигантский круг, россыпь ярко-алых звезд и искр. Становится очень светло. Я оглядываюсь назад. Оставленный за спиной электровоз, обесточенный, с опущенным токоприемником, выглядит брошенной собакой. На нем я больше никуда не поеду, это очевидно.
Ладно, банкуйте…
Хватаюсь за ручку двери, дергаю ее на себя. Радостный праздничный гомон вокруг тут же обрывается, словно кто-то выключает электричество. Меня это нисколько не удивляет, я ожидал чего-то подобного. Внешность обманчива, это я помню с детства. Вхожу внутрь. Там еще одна дверь, столь же массивная и неповоротливая, отделанная очень дорогим деревом, как в нашем оперном театре. Тяну и ее, вижу, что впереди меня ожидает еще одна. Последняя открывается внутрь, то есть я уже толкаю ее от себя, упираясь ногами в пол. Она скрипит, но открывается довольно мягко.
Оказываюсь в просторном холле, очень похожем на тот, в котором я обитал всю последнюю неделю (мне казалось, что неделю, а в действительности лишь несколько часов, прошедших с момента реальной автокатастрофы). Но главное отличие этого вокзала от того, к которому я уже привык, – его необитаемость.
При ближайшем рассмотрении действительно все оказывается не таким, как кажется издали. Снаружи – пафос, мощь, величие и безудержное веселье, а внутри – пустота и тишина, не терпящие крика, но ожидающие шепота.
Такова Любкина Обитель. Такова и сама Любка, наверно.
Поднимаю голову и не вижу потолка. Башня уходит ввысь, своды теряются во мраке. Я кажусь себе тараканом, переползающим пол в гостиной большого загородного дома. Осматриваюсь вокруг. Несмотря на внешнее величие, внутри все достаточно скромно, интерьер ограничивается площадью центрального сегмента здания, два больших пристроенных крыла, что подпирали башню справа и слева, внутри никак не обозначены. Абсолютно квадратное помещение без окон и дверей, лишь вместо передней стены – широкая лестница. На моем родном вокзале над лестницей висело табло с расписанием движения поездов, и от него в разные стороны уходили еще две лестницы на второй этаж, но здесь лестница никуда не ведет. Она просто заканчивается… не знаю, как объяснить. И второго этажа нет. Вообще вокруг меня одни стены – ровные, чистые, без выбоин и пыли. Я в каменном мешке. Впрочем, мне уже все равно, ибо то, к чему я так стремился, о чем мечтал и что так боялся потерять, находится на расстоянии нескольких шагов.
Она здесь…
…Любка сидит на нижних ступенях. Совершенно голая. Сидит, сложив руки на коленках и опустив на них голову. Смотрит на меня. Я не понимаю выражения лица: не то игривое любопытство, не то грусть. Впрочем, меня это нисколько не удивляет, потому что у нее никогда ничего не бывает однозначно.
– Давно ждешь? – спрашиваю, оставаясь на месте. Мне неловко видеть ее обнаженной, хотя выглядит она по-прежнему великолепно, а кроме того, мы же некоторым образом с ней совокуплялись, и неоднократно. Но я чувствую себя так, словно вижу ее впервые – незнакомое прекрасное существо женского пола, нуждающееся в одежде, тепле и заботе. Мне неловко, хотя я все равно не могу отвести глаз.
– Давно, – отвечает она. Отмечаю новые перемены. У нее другой голос. Он стал ниже, богаче, сочнее. В голове бьется мысль, что, может, это уже и не Она вовсе?
Чушь! Кто же тогда?
– Прости, раньше не смог, – говорю извиняющимся тоном. – Меня задержали.
– Знаю.
Я киваю. Конечно, знает. Она с ними заодно – с теми, кто удерживал меня на вокзале, Со Старухой Без Косы, с моим Ангелом, с фантомами и проекциями моего "Внутреннего Я", которые по мере возможностей скрашивали мое вынужденное одиночество. Она – часть той силы, что до сих пор удерживает (и судя по всему, успешно удержит) меня на земле в числе живых людей. В какой-то степени и она – часть меня. То есть я сам.
От этой мысли голова идет кругом.
Я стою на месте и не приближаюсь, хотя помню, что время наше на исходе. Будто в подтверждение мыслей слышу новый звук. Пунктирный. Он спускается к нам из-под свода башни. Я знаю, что это такое. Так работает оборудование палаты интенсивной терапии. Кардиограф, или как его там, уж простите, не знаю названия… но точно знаю, что частота сигналов свидетельствует о пульсации жизни в теле моей жены.
В общем, я стою. Не знаю, что должен сделать.
– Присаживайся, – говорит Она.
Я снимаю куртку, перекидываю ее через согнутую в локте руку и приближаюсь. Как ни странно, нагота моей собеседницы не бросается в глаза, будто она и не голая вовсе, а в облегающем костюме телесного цвета. Во всяком случае, никаких деталей женского строения я не вижу.
Присаживаюсь рядом. Молчу. Она тоже молчит. Пунктирные звуки слышны все отчетливее. Темп пока вполне приемлемый, но уже очевидна тенденция к замедлению.
– Она умрет? – спрашиваю.
– Да.
Моя спина вновь покрывается холодом.
– И я ничего не могу с этим поделать?
– Нет.
– Зачем же они отправили меня сюда?
– Кто? Ты сам пришел.
– Понятно…
Я вздыхаю, закрываю лицо ладонями. Наваливается усталость. Я устал бегать за Ней, устал ждать, надеяться, верить. Верка, Надька, Любка, как вы замучили меня. Может быть, действительно было бы проще жить без всего этого? Наверно, проще. Но как вырвать ее из головы? Единственный известный мне относительно быстрый и простой способ – лоботомия. Почти гарантированный результат. Но слишком уж дорогостоящий.
Сидит Она сейчас рядом со мной, худенькая, трогательная, такая вся из себя нежная, как мимоза, и делает вид, будто Ей все равно, хотя знает прекрасно, сука, что от Нее зависит все в этом мире. Старуха сказала, что мне посчастливилось узреть Ее облик, но почему-то я не чувствую никакого счастья…
Зато вдруг ощущаю Ее руку у себя на плече. Теплая нежная рука.
– Почему ты все время исчезаешь? – спрашиваю я без особой надежды на прямой ответ.
– Потому что, оставаясь рядом, быстро увядаю. Срезанный цветок не может благоухать вечно…
– Да.
– …но это не значит, что не нужно украшать дом цветами. – Она улыбается, гладит меня тыльной стороной ладони по щеке. – Пока ты меня ищешь и ждешь, я тебе интересна. И так – каждый день.
Она становится серьезной и даже немного мрачной. Я понимаю, что сейчас услышу самое главное. Она поднимает голову. Пульсация слышна уже очень отчетливо, но частота крайне низка. Появляется гул в стенах. Теперь пульсирует все здание.
Вера умирает.
– Боюсь, – говорит моя собеседница, – сейчас уже поздно что-то исправлять.
– Почему?
– Вы потеряли время.
Я молчу, глядя в пол. Она умеет быть жесткой, слов нет, и сейчас я едва ли уговорю ее все остановить. Поздно пить боржоми, когда почки отвалились, нужно было думать и чувствовать раньше – для начала хотя бы за несколько секунд до трагедии. Ведь мы могли остановиться и перестать с пеной у рта отстаивать свою правоту. Могли просто заткнуться и успокоиться хотя бы на время, черт побери! Но нет, главное – победить, поставить ногу на грудь…
Гордыня может стоить жизни.