Погрузились мы столь глубоко, конечно, не сразу. Поначалу всего лишь по-приятельски болтали: "Привет, как дела?", "Я пью кофе с корицей", "Как тебе последнее творение братьев Коэнов?". Общие темы для разговоров нашлись быстро – от фильмов и книжек до геополитической ситуации в стране и мире. Она тяготела к умеренным патриотам, Вишневскому и новой волне, а у меня большее доверие вызывали маргиналы, причисляемые к агентам мировой закулисы, голливудский мэйнстрим и незатейливый Питер Джеймс. Наши познания в искусстве и мировоззрения растворялись в неторопливой дискуссии, как колер в эмали, и с каждым днем разговоры становились все более увлекательными и многообразными. В какой-то момент я понял, что в выходные скучаю по ней, хотя в прошлой жизни, ей-богу, радовался, что у меня бывают эти дни, когда я нахожусь вдали от душного офиса и не вспоминаю начальство, экономящее на кондиционерах. Теперь мне было уже плевать, душно у меня в подвальчике или нет – я заходил в сеть и первым делом проверял, на месте ли моя подруга. Она была на месте и ждала меня, и с радостью приветствовала каждое утро.
А однажды мне пришлось остаться дома – свалился с высокой температурой (так звучала официальная версия для моего работодателя, на самом деле я съел какую-то несвежую гадость, приобретенную по случаю в магазине для холостяков на первом этаже моего дома, и целый день дристал как взбеленившаяся корова). Когда вернулся в офис, прочел присланную ею в оффлайн короткую записку:
"Ты подсадил меня на ежедневное общение, как наркоманку, и теперь, когда тебя нет в сети, я чувствую невероятную пустоту… будто чешется ампутированная кисть. Мне не хватает твоих комментариев к моим рассказам, каких-то простых милых слов. Глупо? Я не знаю… Приходи скорее".
Я был растроган.
С этого момента общение стало иным. Более глубоким. Основательным. На обдумывание ответных реплик требовались не секунды – минуты. А порой и часы. Мы уже не трепались, мы разговаривали, как разговаривают люди, накопившие определенный багаж знаний, эмоций и чувств.
Не помню, в какой момент я рассказал ей о своей холостяцкой маете. Как-то выскочило. Я тогда еще не сохранял историю переписки и не имел потребности перечитывать особо понравившиеся места (сейчас бы я с жадностью вгрызался в каждое написанное ею слово, даже самые обычные "привет", "пока" или "целую"), поэтому не могу сказать, что именно подтолкнуло меня на откровенность. Но она в ответ, нисколько не смутившись, рассказала о своих собственных неудачах в личных отношениях: о женихе, сбежавшем за неделю до свадьбы (как выяснилось, он имел проблемы с законом, о чем забыл сообщить своей любимой), о коллегах, маскирующих дружеским панибратством банальную мужскую похоть, о минутах слабости, когда одиночество и ненависть к миру и людям мешают дышать… А закончилось все рассказом об отце и горьким выводом: ее проблемы с мужчинами имеют вполне определенные причины, многократно описанные в учебниках по психологии.
Кажется, мне удалось тогда ее утешить. Ей-богу, в кои-то веки у меня получилось.
Мы совпали. Совместились.
И застряли друг в друге.
Впрочем, именно в тот самый день, когда она рассказала о своем детстве, я узнал и еще одну вещь, которая впоследствии стала моим проклятием: она способна уйти, не попрощавшись и не оставив надежды на возобновление отношений. Просто нажать иконку выхода из сети, встать из-за стола, задвинуть клавиатуру и исчезнуть из моего поля зрения. А потом появиться и сказать: прости, я не могла иначе…
Пятнадцатилетняя девочка, беседовавшая на вокзале с папой и настоятельно рекомендовавшая ему пить какие-то таблетки, без которых он может, не дай бог, почувствовать себя плохо и не вернуться домой, чтобы спасти ее от мачехи, спускалась по широкой мраморной лестнице на первый этаж. Я смотрел на нее сверху, взявшись руками за перила. Девочка притормозила у платежного терминала, произвела несколько манипуляций на мониторе, сунула в щель сторублевую купюру. Оплатила мобильную связь. Потом закинула сумочку на плечо и вышла через центральные автоматические двери. Через мгновение ее поглотила шумная привокзальная площадь.
Повезло девочке с папой. И, кстати, папе с ней тоже. Дочка для мужчины – это шанс оправдаться за все обиды, когда-либо нанесенные женщинам.
День пятый – 27 декабря
ТАМАРКА
Сегодня очень хороший день. Народу много. Так я и не сумел найти систему, по которой заполнялся людьми этот гигантский дворец из стекла и черного мрамора. В расписании подсказок не нашел – движение поездов у нас более-менее упорядоченное, но в один день народ валом валит, словно только что вспомнил о приближении новогодних каникул и о том, что надо рвать когти к родственникам, только успевай занимать столики в кафе и свободные кресла в зале ожидания; а в иные дни на первом этаже можно хоть играть в бейсбол, хоть метать молот. Правда, вечерами здесь всегда хорошо. Иллюзия движения.
Мне нравятся заполненные дни. Я прячусь в толпе, как маленькая рыбка в прибрежной траве, растворяюсь, становлюсь невидимым, но зрячим, неслышимым, но с ушами как локаторы. Я везде и нигде. Я чувствую себя хозяином этого железнодорожного вокзала, потому что все эти люди вокруг меня с баулами и сумками, молодые, старые, юные, хромые, хмурые и улыбчивые – все они уйдут, а я останусь.
Им предписано ехать, мой удел – ждать.
Сегодня обедал на первом этаже, в полутемном закутке большого зала возле выхода к первой платформе и эскалатора в камеру хранения. На второй этаж не пошел, потому что там, у лестниц, ведущих на перроны, довольно прохладно и шумно. Я даже не пытался выяснять, куда все эти люди едут сегодня, и не прислушивался к диктору, объявляющему прибытие и посадку. За дни, проведенные здесь, я научился не слышать этот монотонный женский голос.
Я заказал пельмени с кетчупом и кофе с коньяком. Пельмени здесь довольно неплохи и даже почти не воняют, когда их разогреешь в микроволновке, а о коньяке в кофе и говорить нечего. Сел за один из пяти круглых столиков в углу у большого панорамного окна, посмотрел на медленно подплывающий ко второй платформе поезд с голубыми боками. Фирменный "Байкал", откуда-то из Сибири куда-то в европейскую часть России. Вижу взъерошенные головы пассажиров на верхних полках и бледные лица тех, кто сидит за столиками у окон. Она наверняка поражены великолепием нашего железнодорожного вокзала. Оно и не удивительно. Они бы еще не так поразились, узнав смету "стройки века". На эти черные купола, мраморные стены, стеклянные башни и техническое оснащение ушел бюджет небольшого промышленного города областного значения.
Кроме меня в кафе в столь ранний час больше никого не было, только Ирина, невысокая темноволосая девушка с красивой грудью, смотрела на меня из-за стойки бара со странной улыбкой, будто хотела спросить что-то. Наши отношения еще не перешли в стадию панибратства, при встрече мы лишь коротко приветствовали друг друга, как соседи по подъезду, встречавшиеся на общем собрании собственников жилья.
За ее спиной на полке между бутылками стоял маленький музыкальный центр, украшенный елочным дождиком. Играла какая-то музыка, что-то очень милое.
Съел пару пельменей, посмотрел в окно. С неба опять начал медленно и редко падать снежок. Значит, дело идет к потеплению. Как бы я ни ненавидел Новый год, дрожать от собачьего холода в эти дни мне не хотелось, пусть все будет мило и комфортно…
Нет, мне определенно понравилась эта песня, звучащая из колонок музыкального центра в баре. Более того, она показалась знакомой. И не просто знакомой…
– Э-э, простите, – сказал я, приподнимая руку, будто собираясь заказать пива. Ирина, протиравшая стаканы, посмотрела на меня вопросительно. – Можно сделать чуть-чуть погромче?
Она задумалась на мгновение, не понимая о чем идет речь, затем повернулась к бару и крутанула ручку музыкального центра.
О, чтоб мне лопнуть! Ну конечно! Как я мог забыть, это же моя навязчивая лебединая песня!
Впервые я услышал ее на канале MTV в начале девяностых. Канал, приобретенный для ретрансляции в России Борисом Зосимовым, тогда лишь тестировался на территории страны, не располагал местным вещанием, имел черно-белую картинку, поскольку большинство оставшихся от Советского Союза телевизоров не способны были принимать PAL, однако это был потрясающий музыкальный канал по той простой причине, что в те годы на нем не "прокачивали тачки", а крутили музыку.
В одном из выпусков программы Unplugged я услышал песню, которая зацепила меня. Я не запомнил названия, не видел исполнителей, потому что куда-то спешил, а телевизор работал в соседней комнате (кажется, я убежал из квартиры, так и не выключив ящик). Но мотив засел в моей голове навечно.
В последующие годы я больше нигде не встречал эту вещь, чтобы суметь ее идентифицировать, а талантом воспроизводить мотив Бог меня обидел. Эта невозможно красивая медленная песня с несколькими разборчивыми английскими словами в припеве, эта навязчивая музыкальная идея преследовала меня почти двадцать лет, как может преследовать воспоминание о "поцелуе незнакомки в полной темноте" – так, кажется, Стивен Кинг называл кратковременное волшебство, которому не суждено повториться.
И вдруг здесь, в музыкальном центре, в баре на железнодорожном вокзале – она. Я могу услышать ее почти полностью во всей красе и даже, если повезет, разобрать, наконец, название. Я молился, чтобы ди-джей вышел в эфир и сказал, что это было…
Парень пел что-то о четырех временах года, прожитых за один день, если я правильно расслышал и перевел ту самую английскую фразу. Что ж, я тебя очень даже хорошо понимаю, братишка. Иногда прожитое время спресованно так, что его можно положить в карман и носить у самого сердца, как миниатюрный ядерный реактор Тони Старка. Однако, помогая тебе держаться в тонусе, этот "реактор" одновременно убивает тебя.
Пельмени меня уже не интересовали. Душа стала настаивать на изменении пропорции кофе и коньяка в пользу последнего. Я снова посмотрел в окно на пассажирский поезд. Как же мне хотелось оказаться внутри и укатить куда-нибудь. Куда угодно, лишь бы отсюда. лишь бы создать иллюзию движения. Иметь цель - не это ли отличает живое существо от бездушного предмета?..
– Молодой человек!
Меня взяли за плечо. Я очнулся.
– Нам нужно идти, – сказала мне Ирина.
– В смысле? – Я смотрел на нее так, словно только что проснулся от крика "пожар!".
– Кто-то опять подбросил бомбу, – вздохнула Ирина.
Я огляделся. Недалеко от нашего бара стояли три мента в тулупах и с овчаркой. Это уже не наши местные щупленькие сержанты, гоняющие по залу бродяг, это ребята с лицами боксеров.
– Поторапливайтесь, поторапливайтесь, – сказал один из них, видя мое замешательство. – Берем верхнюю одежду, личные вещи и на выход. Поскорее.
Я с сожалением посмотрел на кофе (остывшие и слипшиеся пельмени, похожие на детские ушки, вызывали у меня отвращение), накинул куртку и поплелся к выходу. Разумеется, окончание песни и выход ди-джея на радиостанции я прозевал, потому что к тому моменту Ирина уже выключила музыкальный центр.
Она семенила рядом со мной, тоже в куртке. Со второго этажа по всем лестницам вниз спешили люди. Целые реки людей. Как назло, именно сегодня на вокзале ажиотаж, и теперь всю эту людскую массу нужно вывести на свежий воздух.
– И часто у вас такое? – спросил я.
– В прошлом году раз в месяц стабильно кто-нибудь шутил, – сказала Ирина. – Но в последнее время вроде притихли.
Я никогда не принимал участия в экстренной эвакуации из мест массового скопления, поэтому с любопытством вертел головой. Милиция сгоняла народ к выходу, овчарки нетерпеливо переминались, озираясь и готовые броситься в бой хоть сейчас. Впрочем, никакой суеты и особого волнения я не заметил, будто не сотрясают страну регулярно взрывы на транспорте. Скоро по количеству бомбистов мы сравняемся с Ираком, но едва ли нас это по-настоящему напугает.
На улице нас отогнали подальше от центрального выхода, вытеснили почти на парковку. Я не стал топтаться среди пассажиров. Я ведь никуда не спешил и вполне мог переждать в другом месте.
Привокзальная площадь встретила шумом и ветром. Я поднял воротник куртки, накинул на голову капюшон. За площадью, недалеко от остановок общественного транспорта, небольшая кучка рабочих пыталась "надеть" костюм Деда Мороза на высокий монумент, изображавший грозного бородатого дядьку в рубище. Дядька этот символизировал широту и мощь нашего края, но очертаниями неумолимо напоминал Карла Маркса. Во всяком случае, я в детстве и считал его Марксом, и никто не спешил меня разуверить.
Красную шапку уже нахлобучили старику на голову, но плащ, сдуваемый ветром, все время сползал. Рядом с памятником стоял автокран с нацеленной в небо стрелой. Судя по всему, маялись ребята давно. Я наблюдал за ними минут десять, потом отвернулся, посмотрел на фасад вокзала. Милиция в опустевших залах искала бомбу. Через стеклянные двери было видно, как бегают из угла в угол натасканные псы.
Очередной мальчик решил пошутить, возвестив мир о нападении волков. Надеюсь, паршивец будет на месте, когда явятся реальные волки.
У меня есть одна поучительная история на этот счет…
…У моего брата Вячеслава под боком много лет жила безумная соседка. Безумие ее стало следствием тотального одиночества, а одиночество, в свою очередь, было сброшено с Марса злыми зелеными креветками. Во всяком случае, так считают все обычные люди, не имеющие склонности к самоанализу.
Двери их квартир почти смыкались. Вы знаете эти старые дома, построенные по велению Хрущева для ютящихся в трущобах многодетных семей – тесные лестничные площадки, тонкие стены, сжатый до размеров кукольного домика мир простых советских граждан. Братишка купил эту квартиру по дешевке, чтобы хоть куда-то вложить стремительно теряющую вес наличность. Он тогда жил с одной очень милой девушкой. Расписываться не спешили – принюхивались друг к другу, как мартовские кошки при первом знакомстве, потому на большие хоромы не замахивались. Недвижимость все равно дорожала, никуда бы она, милая, через год-два не делась.
Одного братец не учел: покупая квартиру, ты приобретаешь не только стены, полы, санузел и вид за окном. Ты приобретаешь соседей. А это уже отдельная песня.
К двум соседям на лестничной площадке Слава не имел ни малейших претензий. В крайней слева квартире проживала молодая семья с двумя очаровательными мальчишками, оглашавшими подъезд радостным криком; в ближайшей квартире слева обитал молчаливый пенсионер с густыми усами и очками в старомодной толстой оправе. Поговаривали, что он схоронил двух жен, начал прицениваться к третьей, но подвело здоровье; теперь коротал остаток жизни в одиночку, попивая вечерами разливное пиво и играя в карты с приятелями за столиком во дворе.
Встречаясь на площадке, соседи иногда коротко переговаривались друг с другом, обменивались мнениями относительно погоды и положения местной хоккейной команды в розыгрыше Континентальной лиги и расходились вполне довольные друг другом.
Иное дело – четвертая дверь, крайняя справа. За ней таилось Чистое Зло.
Женщине было на вид лет пятьдесят пять – шестьдесят (встречал ее Славка редко и точнее сказать не мог). По имени ее никто не называл, квитанции из почтового ящика никогда не торчали фамилией наружу, потому что ящик свой дамочка держала запертым на надежный замок. Когда она выходила на площадку, хозяева соседних квартир замирали на полпути, чтобы не сталкиваться на лестнице, особенно если она выносила мусор. О, сколько всего можно услышать от нее, когда она несет мусорный пакет! Случись этой речи попасть в телевизионный эфир, каждое второе слово пришлось бы перекрывать "бипом":
– Сукины дети, все сдохните, твари, одна я останусь, потому что моя вера истинна, а ваша, суки поганые, от сатаны!!!… И крестик у меня настоящий, а у вас фуфло… сдохните, поганцы, дерьмо жрать будете!!!….
Ну и так далее. Уверяю вас, я привел очень отредактированный вариант.
Когда Славик услышал нечто подобное впервые через стенку в своей собственной спальне, он подумал, что соседка говорит с кем-то по телефону.
– Во дает! – удивился он. – Я и слов-то таких не знаю.
– Вообще-то уже двенадцать часов ночи, – согласилась его девушка. – Ты не хочешь что-то сделать с этим?
Конечно, Славик хотел "что-то сделать", но встречаться с женщиной, превращавшейся по ночам в ведьму, не торопился. Впрочем, и падать в грязь лицом перед своей любимой тоже не стоило, благо жизнь предоставит еще достаточно шансов.
Утром по дороге на работу он остановился у соседской двери. Прислушался. Кто-то суетился в одной из комнат. Славик нажал кнопку звонка.
Ничего не произошло. Звонок не работал. Славик еще дважды проверил точность своих выводов, а потом постучал – негромко, но настойчиво. За дверью послышалось невнятное бормотание. Славик, преодолев природную застенчивость, приложил ухо к двери.
Он услышал каждое ее слово… и волосы на голове стали медленно приподниматься, словно шерсть наэлектризованного кота, а яйца превратились в два кусочка льда. Славке стало очень страшно.
Кто бы ни предположил впервые, что за дверью номер 56 прячется Чистое Зло, он и не представлял, насколько оказался прав…
…Тамара прячется за косяком коридора и смотрит на дверь. Струйка пота течет по виску, сползает на щеку. Волосы всклокочены, словно пакля у старой куклы. Ресницы дрожат. Правая рука медленно опускается по животу, пальцы обхватывают промежность под тонкими трусами. Ей страшно… но она возбуждена.
Один из приспешников сатаны снова прячется за дверью. Выбрал самое удобное время – раннее утро, когда заря занимается на востоке. Он хочет застать ее врасплох, во всей красе, хочет совокупиться с нею, покрыть позором, поглотить ее невинную душу, пока она еще не проснулась, пока она тепла и податлива… мерзавец. Но он и не догадывается, что она всегда готова встретить непрошеного гостя и дать ему достойный отпор. Она всегда начеку, всегда наготове, будьте спокойны, сатанинские отродья.