Не позволили. Мир кувыркнулся, и Анна кувыркнулась вместе с ним. Прижалась щекой к чему-то холодному и твердому. Захлебываясь водой и кашлем, сделала вдох.
– Вот и хорошо! Вот и умница!
Мир больше не делал ей больно, не сжимал в тисках, а обнимал бережно и нежно. И щека ее теперь прижималась не к холодному и шершавому, а к горячему и мягкому.
– А теперь открой глаза, – уговаривал мир осипшим голосом.
Анна подчинилась.
У мира было лицо Туманова, едва различимое в темноте, одновременно радостное и злое.
– Ты как? – спросил Туманов и зачем-то погладил ее по голове, как маленькую.
– Не знаю. – Анна и в самом деле еще не знала, как она. Болело в затылке, и дышать по-прежнему было тяжело, а с каждым приступом кашля к горлу словно подкатывал скользкий ком из водорослей.
– Ты дура, да? – Туманов злился, но продолжал гладить Анну по волосам. Кого успокаивал: ее или себя?
– Я тонула?
– Ты утонула… Четверть часа под водой… Понимаешь?
– Так не бывает. – Наверное, он что-то напутал. Конечно, напутал.
– …Пустите же меня! – Из темноты, теперь уже по-ночному густой, не вышел, а вывалился мастер Берг, рухнул на колени рядом с Тумановым. – Жива!.. – облегченно выдохнул, обдав Анну винными парами. – Как же так?.. – Спрашивал он не Анну, не Туманова, а самого себя. – Как же мы недоглядели?..
– Недоглядели, дядюшка, – сказал Туманов злым шепотом и еще крепче прижал Анну к себе. Был он мокрый с головы до пят. И дощатая пристань под Анной тоже была мокрая.
– Холодно. – Холодно стало только теперь, а раньше, наоборот, было горячо.
– Сейчас. – Туманов, не разжимая объятий, подхватил ее на руки, покачнулся, но устоял на ногах.
– Ее надо в дом. – Мастер Берг суетился, махал руками и больше мешал, чем помогал.
– Я сама. У меня есть ноги…
– Ноги есть, а мозгов нету. – Туманов больше не злился. Наверное, устал злиться. Он шел широким шагом мимо собравшихся на пристани людей.
Здесь были все, начиная с хозяев и заканчивая слугами. Они стояли молчаливой толпой, наблюдали, не вмешивались.
– Нам нужны полотенца и сухая одежда, – сказал Туманов. – Матрена Павловна, можно этой ночью воспользоваться вашим гостеприимством?
– Глупости спрашиваете, голубчик. Разумеется, можно!
– Тогда, прошу вас, распорядитесь приготовить нам с Анной Федоровной комнату.
– Одну на двоих? – послышался из темноты полный презрительного укора голос Коти Кутасовой.
– Одну на двоих! – отрезал Туманов, пресекая и возражения Анны, и дальнейшие пересуды.
Впрочем, Анна и не собиралась возражать, пока Туманов нес ее вверх по лестнице, она вспомнила. Кто-то пытался ее убить…
* * *
– …Меня хотели убить. – Голос девчонки был слаб и оттого звучал так тихо, что расслышать ее смог только Клим.
– Я бы сам тебя убил, – сказал он зло и ногой распахнул дверь одной из гостевых комнат на втором этаже.
– Ты меня спас. Да?
Она не верила. Сомневалась даже после того, как он четверть часа вылавливал ее в черной озерной воде, а потом еще почти столько же пытался привести в чувство. Или, вернее сказать, пытался оживить? Ведь было мгновение, когда Клим подумал, что опоздал, что она мертва и помочь ей уже ничем нельзя. Подумал и испугался до дрожи в коленях, до белых сполохов перед глазами. А потом разозлился до такой степени, что яростью своей вернул эту дуреху почти с того света. А вот сейчас она смотрит на него глазами цвета расплавленного серебра и говорит, что кто-то пытался ее убить.
– Потом. – Уже не ногой, а плечом он захлопнул дверь прямо перед носом у дядюшки, поставил Анну на ноги у стены. Для надежности, чтобы не расшиблась, если вздумает упасть. А потом велел: – Раздевайся!
– Как?.. – Она клацала зубами, но за ворот мокрого платья держалась обеими руками, словно бы Клим был таким гадом, что мог сорвать его силой.
Он-то, конечно, мог, но не стал. Вместо этого подошел к кровати, сдернул с нее сначала покрывало, а следом и одеяло, протянул Анне.
– Сначала снимай одежду, а потом заворачивайся вот в это.
– Выйди!
– Я отвернусь. – И не дожидаясь возражений, отвернулся лицом к двери. А дверь для надежности запер на засов. – Переодевайся.
Слава богу, она не стала спорить. После того что случилось, не осталось у него сил на споры. Клим посмотрел на свои дрожащие руки, одна из ладоней была выпачкана в крови. Чья это кровь? Ладони Клим вытер о рубашку, сунул под мышки. Ему бы и самому следовало переодеться. Вон уже лужа натекла на полу. Но оставлять Анну было страшно. Особенно после того, что она сказала на лестнице.
– Все. Можешь оборачиваться.
Она сидела на кровати, по самые уши завернутая в одеяло. Вид у нее был несчастный и неприглядный. Клим подошел, осторожно, стараясь не спугнуть и не причинить боли, провел рукой по ее голове. Не получилось. И спугнул, и больно сделал. Анна отшатнулась, а потом зашипела от боли, а на ладони Клима остался кровавый след.
– Покажи!
Чтобы избавиться от него, ей пришлось бы выпутаться из кокона одеяла, а она не смела или не хотела покидать свое убежище. Она настороженно замерла, зажмурилась.
На ее затылке под мокрыми волосами была рана и значительных размеров шишка. Ударилась сама, когда падала с башни? Ударил кто-то другой?
В дверь тихо постучали. Анна натянула одеяло до самого подбородка, а Клим отодвинул засов. На пороге стояла горничная со стопкой одежды.
– Сухая одежа, – сказала она, изо всех сил стараясь заглянуть Климу за спину. – Матрена Павловна распорядилась. А мокрую мне отдайте. Я просушу.
– Отдадим.
– Барин что-то еще желает?
– Больше ничего. Передай Матрене Павловне нашу благодарность.
Клим забрал одежду и почти силой вытолкал горничную из комнаты. Из принесенной стопки выбрал то, что могло сгодиться только мужчине, прихватил полотенце. Все остальное положил на кровать рядом с Анной, сказал:
– Переодевайся. Я не смотрю.
И принялся стаскивать с себя мокрую сорочку.
– Я тоже не смотрю, – послышалось за спиной, и по язвительному тону Клим понял, что самое страшное позади. Графиня Шумилина оправилась от удара.
Брюки и рубашка пришлись Климу впору. Наверное, одежду позаимствовали у Анатоля. Анне же повезло меньше. Платье, ей доставшееся, было велико и в груди, и в талии. Не новое, а изрядно ношенное. Хорошо хоть чистое. И сама Анна в нем выглядела в большей степени кухаркой, чем графиней. Да уж, не расщедрилась Матрена Павловна, платье позаимствовала не иначе как у одной из служанок.
– Выглядишь прекрасно, многим лучше, чем в первую нашу встречу, – соврал Клим, протягивая Анне еще одно сухое полотенце. Волос у нее было поболе, чем у него. Значит, и полотенец ей нужно поболе.
– Спасибо. – Полотенце она взяла, намотала на голову на манер чалмы, посмотрела беспомощно и одновременно сердито, спросила: – Что еще, Клим Андреевич?
– Выпить хочу. Коньяку. А ты?
– Молока. Горячего.
– Молока горячего? – Он не стал спрашивать, серьезно она это или нет. Вместо этого сказал: – Я спущусь вниз, а ты запрись. Никому, кроме меня, не открывай. Ясно?
– Почему? – А вот сейчас она испугалась по-настоящему.
– Потому что кто-то пытался тебя убить, – сказал Клим и, не дожидаясь возражений, вышел из комнаты. Однако же уходить не спешил, сначала прислушался к легким шагам за дверью и щелчку засова. Заперлась. Вот и молодец!
Замок казался вымершим. Все его обитатели разбрелись по своим норам. Клим прошел прямиком на кухню – благо там все еще хлопотала кухарка, – попросил кружку теплого молока и чего-нибудь поесть. Кухарка оказалась молчаливой, но проворной. Через пару минут Клим уже поднимался по лестнице с полным подносом еды и прихваченной из буфета бутылкой коньяка. В дверь он постучался деликатно, чтобы не напугать.
Не напугал. Анна открыла без лишних вопросов. Вообще без вопросов, черт возьми!
– Я же велел тебе никому не открывать! – Он сгрузил поднос на туалетный столик.
– Но ведь это же ты.
– А как ты узнала, что это я?
– По шагам. – Сказала и плечиком дернула раздраженно. Оправилась. Определенно оправилась.
– Следующий раз спрашивай, кто там!
– Следующего раза не будет.
Теперь уже он пожал плечами, поднос с едой переставил со стола на середину кровати, сказал примирительно:
– Ладно, давай есть, Анюта.
Она глянула на него как-то странно, искоса, но, слава богу, спорить не стала, придвинула к себе поднос.
Оказалось, что оба они голодны. Словно бы и не было ужина. Впрочем, за ужином Анна почти не ела. Стеснялась? Нервничала? Обитатели замка ее явно не привечали, но разве же это повод для того, чтобы морить себя голодом? Вот Климу испортить аппетит могла разве что мигрень.
– Ну рассказывай, – велел он, когда на подносе не осталось ничего, кроме початой бутылки коньяка и пустой посуды.
– О чем? – Она снова окаменела, как тогда, когда он выловил ее из озера.
– О том, что ты делала в башне, и кто пытался тебя убить.
Про башню все оказалось просто – обычное дамское любопытство. Или не обычное? С этим еще предстояло разобраться. А вот все остальное…
– Я не видела того, кто это сделал, – сказала Анна, стаскивая с головы чалму из полотенца. – Я смотрела в окно, когда кто-то столкнул меня вниз.
– Сначала этот кто-то тебя ударил, чтобы наверняка. Дай-ка я посмотрю, как твоя рана.
Сопротивляться она не стала, отложила полотенце, а Клим замер с протянутой рукой. С волосами Анны случилось что-то необычное. В невыразительные пегие пряди теперь вплетались нити удивительного серебристо-белого цвета. Но Клим был готов поклясться, что это не седина.
– Что? – спросила она, увидев его замешательство.
– У тебя что-то с волосами.
Она уже и сама увидела, намотала на палец влажный локон, сказала растерянно:
– Говорят, у моей мамы были такие же волосы.
– Теперь и у тебя. – Волосы, изменившие цвет, были наименьшей из их проблем. – Дай я взгляну на твою рану.
С раной все было в порядке. Кровь запеклась, а шишка, кажется, даже уменьшилась в размерах.
– А как ты… – Анна замолчала, терпеливо дожидаясь, когда он уберет руки от ее головы. – Как ты понял, что я в беде?
Как он понял? Да никак он не понял! Вернулся из кабинета Матрены Павловны – разговор оказался пустым, ничего не значащим – и увидел, что Анны нет в гостиной. Собственно, в гостиной не было никого, кроме Натали и Сержа. Остальные разбрелись по замку. Вот только Анна была не из тех, кто поступил бы так опрометчиво. Он ведь велел держаться рядом! Велел, а сам ушел…
Тревога сначала была неявной, скорее раздражение, чем тревога. Но с каждой секундой она усиливалась. Разом вспомнился и несчастный Шульц, и увиденное на берегу тело. Клим выбежал из дома, направился к озеру, рассудив, что внутри опасности меньше, чем снаружи.
Уже вечерело. Закатное солнце окрасило воды озера в багрово-красный цвет. Картинка получалась одновременно красивой и жуткой. Как и стая горгулий, примостившихся на парапете восточной башни. Казалось, горгульи готовились взлететь в небо. И одна из них взлетела. Вернее, попыталась взлететь, но вместо этого сорвалась вниз. Клим не сразу понял, что это не каменная горгулья, а человек из плоти и крови. Как не сразу он понял, что это не просто человек, а Анна. А когда понял, озеро уже сомкнуло над ней свои темные воды, не оставляя в качестве ориентира даже расходящихся кругов.
Остальное Клим помнил плохо. Кажется, он успел сбросить ботинки перед тем, как нырнуть с пристани. Пристань от башни отделяло приличное расстояние. Куда следует плыть, он понимал весьма приблизительно. Лишь одно он понимал ясно: если не вытащить Анну из воды прямо сейчас, потом будет уже поздно…
А озеро словно издевалось. Вода его была темной не только на поверхности, в глубине она казалась непроглядной. Если бы он хотя бы знал, где дно! Если бы знал, где искать! Но Клим ничего не знал и ничего не видел. Он метался, а вода, пахнущая металлом, вдруг приобрела соленый вкус, в ноздри шибанул смрад горящего мазута…
…"Ослябя" горел. Они уже знали, что броненосец не спасти. Они хотели спасти команду. Тех, кого еще можно было спасти… Того же хотели и на "Буйном"… На "Буйном" еще не знали, что меньше чем через сутки и сам он пойдет на дно. И на "Бравом" тоже ничего не знали. Они пытались уцелеть под обстрелом японских крейсеров и спасти от гибели товарищей с "Осляби". Инженер-механик Клим Андреевич Туманов хотел этого больше всего на свете. Тогда ему казалось, если им удастся спасти экипаж "Осляби", то и бой этот, бессмысленный и жестокий, еще можно будет выиграть.
Их ведь было много, кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, они не могли проиграть японцам. Клим даже мысли такой не допускал. Оттого и за борт, в кипящие, словно в котле, волны спрыгнул в числе первых – спасать своих, тех, кого еще можно было спасти. Раненых, оглушенных, потрясенных происходящим. Среди них были матерые морские волки, а были и мальчишки, такие же, как Клим. Он пытался спасти и тех, и других. Нырял в ледяной воде, тянул, греб изо всех сил, помогал удержаться на поверхности, передавал тем, кто дожидался в шлюпках. Он старался не слышать ни взрывов, ни предсмертных криков. Но не получалось, никак не выходило оглохнуть.
Клима звали со шлюпки, кричали, что нужно уходить, а он не мог. Не мог бросить всех этих незнакомых, но все равно своих людей.
– Туманов!.. – голос был слабый, едва различимый из-за грохота взрывов.
Этого Клим знал. Быков, младший судовой механик, такой же молодой, как и он сам, такой же необстрелянный, но в отличие от Клима раненый, последним усилием удерживающий непослушное тело на поверхности.
– Держись! – Его собственный крик потонул в чудовищном реве, и небо обрушилось сверху огненным дождем, от которого не спастись даже в воде.
Последнее, что видел Клим перед тем, как потерять сознание, было лицо младшего судового механика Быкова…
…Он очнулся на борту "Бравого". Товарищи спасли, вытащили оглушенного, беспамятного из полыхающей, смердящей мазутом водяной воронки. Клима вытащили, а Быкова нет…
Он не запомнил, как "Бравый" прорывался к Владивостоку. Не знал, что на миноносце закончилось топливо, не знал ни отчаяния, ни надежды на помощь своих. Он метался в беспамятстве, привязанный к койке, а когда приходил в себя, видел лишь одно-единственное лицо младшего судового механика Быкова, человека, которого ему так и не удалось спасти…
А "Бравый" прорвался. Один из немногих вышел из Цусимского сражения если не невредимым, то хотя бы относительно целым, с экипажем, заплатившим за спасение малой кровью – жизнью девяти человек…
Владивосток запомнился Климу солеными ветрами и сыростью. А еще болью в обожженной спине и голове. Во Владивостоке его настигло известие о смерти бабки. Там же пришло осознание, что на флот он больше не вернется. Может быть, на суше, во снах к нему перестанет приходить младший судовой механик Быков, исчезнет навязчивый запах гари.
Наверное, Быков его простил, потому что в одном из снов попрощался, подмигнул этак весело, велел не поминать лихом и ушел. А запах гари остался с Климом предвестником мигрени, напоминанием о проигранном бое…
…И этот новый бой, уже за другую жизнь, снова грозился стать проигрышным. Слишком глубокое, слишком темное озеро. Слишком много времени прошло…
Клима толкнули в спину. Он был готов поклясться, что толкнули, но когда обернулся, сзади не было никого и ничего – лишь едва различимый луч света. Клим, набрав полные легкие воздуха, нырнул вслед за ним, словно за путеводной нитью.
Она не лежала на дне – дна они так и не достигли, – она парила в толще воды, и от тела ее шел мягкий серебристый свет. Нет, не от тела, а от медальона в форме ласточки. Клима снова толкнули. На сей раз нетерпеливо и зло. Краем глаза он заметил в воде что-то белое, извивающееся по-змеиному, но оборачиваться не стал. Кто бы там ни был за спиной, он привел к Анне. Остальное не важно. По крайней мере, не сейчас…
Вытащить Анну из воды оказалось делом нелегким. Она не помогала. Климу даже показалось, что она сопротивляется, хочет остаться на дне. Но он был сильнее и злее, он победил. Поднял на поверхность, точно пойманную рыбу выбросил на пристань. На пристани уже собрались люди, но Климу не было до них дела. Его волновала лишь Анна. Довольно с него утопленников, которых он не сумел спасти! Анна Шумилина не пополнит ряды мертвецов! Он не позволит!
За жизнь ее он бился, как тогда, на Цусиме, и на сей раз не собирался сдаваться.
Победил. Вырвал, зубами выгрыз у смерти еще одну душу. А значит, его собственной душе должно стать хоть немного легче.
Стало. Стоило лишь Анне зайтись кашлем, стоило только озерной воде выплеснуться из ее легких на доски пристани, как черная ночь озарилась ярким светом. Будто бы мириады светлячков решили заглянуть на Стражевой Камень. И пусть бы даже после этого чуда начался приступ, не беда. Главное, что Клим победил.
Не случилось приступа. Приступ злости не в счет. Все эти люди… они не помогали. Они стояли на пристани и глазели. Разве что дядюшка пытался что-то сделать, но больше мешал. Забрать бы Анну, уплыть с острова, разобраться со всем в городе, неторопливо, без суеты. Но куда ей в город, она и на ногах-то едва держится. Значит, придется остаться.
– Думай, – сказал Клим, морщась словно от боли.
– О чем думать? – спросила Анна, все еще разглядывая свои изменившие цвет волосы.
– О том, кому на этом острове ты успела перейти дорогу.
– Я?! – Изумление ее было неподдельным.
– Если бы дорогу перешел я, то это меня попытались бы убить. – Сейчас Клим лукавил. Пожалуй, недоброжелателей у него в замке было побольше, чем у Анны. Да только и убить его окажется посложнее.
– Я никому не желала зла. Да я ведь до недавнего времени и не знала здесь никого.
– Ты не знала, а вот тебя знали. Или твоих родителей. Ведь зачем-то же ты приехала в Чернокаменск. Зачем ты приехала? – Он спросил, глядя на Анну в упор, по-учительски строго.
Но она не поддалась, дернула плечом, отвернулась к окну. Не доверяет? Ну и правильно делает. Он, Клим, тоже никому не доверяет. Даже дядюшке, хотя дядюшка видится ему наименьшим злом. Но Анне Шумилиной все равно придется ему довериться. Если, конечно, она рассчитывает на его помощь. Клим еще не решил, станет ли он ей помогать – недоставало информации.
– Анюта, – сказал он как умел ласково, – я тебя спас.
– И я тебе за это очень благодарна.
– Я сейчас не о том. Я о том, что на данный момент только меня одного ты можешь исключить из списка подозреваемых.
– Да нет никакого списка подозреваемых! – Она вскинулась, словно Клим сказал что-то оскорбительное. – Я в самом деле не знаю, кто меня столкнул с башни и за что.
– Думай. – Сдаваться Клим не собирался. – Ты в Чернокаменске не первый день. Добраться до тебя можно было раньше, но убить тебя решили лишь сейчас. Это значит, что за последние сутки что-то изменилось кардинальным образом. Ты что-то сказала? Ты что-то услышала? Что, Анна!