– А раз пакостное, так и уезжай! Зачем тебе замок покупать, оставаться на Стражевом Камне?
– А вам зачем оставаться? – вопросом на вопрос ответил мальчишка и, не дожидаясь ответа, ушел.
* * *
– Все, уплываем! – сказал Туманов Анне после разговора с мастером Бергом. И она вздохнула с облегчением. Как бы ни манил ее остров нераскрытыми тайнами, что бы ни обещал, а чувствовала она себя на нем… странно. Одновременно хотелось и сбежать, и остаться. Пожалуй, уплыть на время, дать себе передышку – это самое верное решение.
Митрофан, как и обещал, ждал их на том берегу. Оседланные лошади мирно щипали травку.
– Извини, задержались, – сказал Туманов, помогая Анне сесть в седло.
– Да я уже понял. – Митрофан флегматично пожал плечами. – Опять на острове убийство. Только это не Гришка. Гришка на такое не способный.
– А кто тогда? – спросила Анна.
– Да кто угодно. Место такое… – На Анну он смотрел в упор. Пора бы привыкнуть к таким вот взглядам. – А вы, барышня, и в самом деле родом из этих мест. Выходит, не брехала Клавдия, что дочка Айви в городе объявилась. Вчера мне в такое не шибко-то верилось, а нынче и сомнений никаких. – Он перевел взгляд на Туманова, – сказал задумчиво: – Чудные дела творятся. – И тут же спросил уже другим, деловитым тоном: – Вечером приходить? На остров еще поплывете?
– Я тебя сам найду, дело у меня к тебе есть, – пообещал Туманов и вскочил в седло.
До поместья домчались быстро. Убедившись, что в седле Анна держится уверенно, Туманов не сдерживал своего жеребца. Анна не отставала. На душе было неспокойно. Мысли в голове роились всякие, одна неприятнее другой. Ей бы побыть одной, разобраться со всем, да не получилось. Как только они спешились у крыльца усадьбы, Туманов сказал:
– Я тебя провожу.
– Не нужно, я знаю дорогу. – Все еще было обидно, что он не позволил Мише проявить себя, заступиться за нее по-настоящему.
– Нужно поговорить, – сказал и руку сжал повыше локтя крепко, словно в тисках.
– О чем?
– Давай для начала поднимемся в твою комнату.
Говорил Клим таким тоном, что сразу становилось ясно – спорить бесполезно. Да и зачем спорить, если ей и самой интересно, что Туманов хочет с ней обсудить? Небось станет настаивать, чтобы она сидела в усадьбе безвылазно и на остров не совалась. И зря. Командовать собой Анна не позволит никому, ни настоящему жениху, ни уж тем более мнимому.
Но Туманов заговорил о другом.
– В ту ночь в гостинице, когда тебе стало плохо, я заметил на твоем столе какую-то карту. Что это за карта? Могу ли я на нее взглянуть?
Она не стала спрашивать, зачем ему, молча достала карту, положила на стол.
– Это копия. Оригинал хранится в моей семье. И я понятия не имею, что на ней изображено.
Карту Туманов рассматривал очень долго и очень внимательно, а потом сказал:
– Сдается мне, она неполная. Должна быть еще одна часть.
– Нам тоже так показалось.
– Нам? – Он поднял на Анну насмешливый взгляд, и тут же вернулись все былые обиды.
– Нам с Мишей! – сказала она с вызовом. – Он помогал мне, пока ты…
– Пока я не вмешался и все не испортил? – Туманов улыбался коронной своей кривоватой ухмылкой, а смотрел так, что Анне сделалось не по себе.
– Пока Миша не ушел, – сказала она твердо.
Было желание свалить всю вину на Туманова, – что уж скрывать! – но дядя Витя учил ее быть честной и перед людьми, и перед самой собой. Правда заключалась в том, что в тяжелое для Анны время Миша, родной и любимый, ушел, а Клим Туманов, чужой и насмешливый, остался.
И он, кажется, принял эту правду с благодарностью, вздохнул едва ли не с облегчением, а потом спросил:
– Вы приехали в Чернокаменск из-за этой карты?
– Нет. – Анна покачала головой. – Это трудно объяснить, я многого не помню из своего детства, но я всегда твердо знала, что мне сюда нужно.
Туманов кивнул, соглашаясь и принимая ее такой неубедительный ответ.
– Я многого не помнила и не знала, а Миша взялся мне помогать. У него связи, он раздобыл сведения…
– О Чернокаменске?
– Да. А еще об острове и мастере Берге. Мне было очень важно знать, что он еще жив.
– Почему?
– Не понимаю, – она растерянно пожала плечами.
– А карта?
– А карту я нашла, когда пыталась раздобыть хоть какую-то информацию. Она была спрятана в письменном столе моего дяди, и Миша сделал предположение, что карта эта важна. А я, – Анна усмехнулась, – решила, что с ее помощью можно отыскать клад.
– Сначала нужно получить вторую часть, – сказал Туманов таким серьезным тоном, что сразу стало ясно – идею с кладом он бредовой не считает. – Я слышал, в здешних краях еще не так давно мыли золото, и алмазные прииски тут имеются. Почему ты не спросила у своего дяди прямо, что это за карта?
– Потому что мне было стыдно! Я ведь рылась в его вещах!
И этот довод Туманов принял, согласно кивнул, поскреб отросшую щетину. Щетина в отличие от пепельных волос была иссиня-черной.
– К тому же мне не нужен клад, я приехала в Чернокаменск не за этим. Я приехала, чтобы получить ответы.
– Все мы приехали за ответами, – пробормотал Туманов и тут же спросил: – Ты не будешь возражать, если я возьму на время карту?
Она не стала возражать. Зачем ей чужие головоломки, да ко всему прочему неполные?
– Мне нужно уехать, хочу кое-что выяснить. – Он встал, сунул карту в карман. – Вечером вернусь. А ты пока отдыхай. Я скажу Клавдии, чтобы принесла тебе горячего молока. И пожалуйста, ничего не предпринимай, из дома не выходи.
Вот и началось: ничего не предпринимай, из дома не выходи…
– Конечно! – сказала Анна и улыбнулась как можно искренне. – И молока очень хочется.
Обещание свое она сдержала. По крайней мере, ту его часть, которая касалась горячего молока. Выпила и съела все, что принесла Клавдия, выслушала ахи и охи по поводу случившегося на острове и по поводу своих изменивших цвет волос, а потом не удержалась, спросила, вернулся ли в усадьбу Миша. Оказалось, вернулся, но вскоре, как и Туманов, уехал по делам. Ничего, у нее тоже дела найдутся.
…Митрофан ждал ее у крыльца. Анна как-то сразу поняла, что ждет он именно ее. Вернее, не ждет, а караулит. Выглядел он расслабленным, но на Анну смотрел внимательно и насмешливо.
– Прогуляться решили? – спросил, переламывая в толстых пальцах хворостину. – Так я провожу. Меня Клим Андреевич очень просил за вами приглядеть. Время нынче, сами видите, какое неспокойное.
Значит, Клим Андреевич очень просил.
Анна развернулась на каблуках и, не говоря ни слова, вернулась в свою комнату. С Климом Андреевичем они еще побеседуют. И беседа эта ему очень не понравится.
* * *
К Анатолю Матрену Павловну не подпустили, увели в дом едва ли не силой. И она теперь терзалась, что смалодушничала, не настояла на своем, не попрощалась с любимым мужем. В голове было тяжко, на душе муторно. От успокоительной микстуры, которую выписал ей доктор, хотелось то смеяться, то выть в голос, но Матрена Павловна держалась. Хватит, уже навылась, чужих повеселила, своих напугала. Вон Наташенька сама не своя, за руку держит, отойти боится, а по глазам видно, что тяжко ей при маменьке-то.
Матрена Павловна вздохнула, силой заставила себя встать с кровати, которую еще ночью делила с ненаглядным своим Анатолем, велела дочери:
– Наташа, ты иди. Не бойся, все со мной будет хорошо.
Будет. Непременно будет. Вот сейчас наливочки вишневой выпьет, и отпустит, разожмутся тиски, дышать станет легче.
– Вели наливки мне принести. И не смотри на меня так. Мала ты еще мать судить. Иди же!
Ушла быстро, дважды просить не пришлось. И в поспешности этой Матрене Павловне почудилось немалое облегчение. Пусть ее. Ведь ребенок еще, даром что выглядит зрелой женщиной. Замуж ей нужно, за мужчину приличного, основательного, при деньгах. Такого, как Туманов. Но это потом, сейчас о себе нужно подумать. О том, как жить дальше без Анатоля.
Матрена Павловна отпила наливки прямо из поданного графина. Пила жадными глотками, пытаясь утолить не жажду, но душевную муку. Ничего, она справится. Как-нибудь, помаленечку… Только на кровать не смотреть, не вспоминать, как хорошо было с Анатолем. Ночь пережить, перетерпеть, а днем-то попроще будет. Днем дел полон рот, только успевай решать. Особенно теперь, когда эти… родственнички кровь почуяли, слабость ее увидели. Только и ждут, что Матрена Кутасова оступится, отпустит вожжи, даст слабину. Не дождутся! Не на ту напали!
Графин с наливкой она отодвинула не без колебаний. Велик был соблазн выпить все до дна и забыться хотя бы на время, но искушение она преодолела, кликнула горничную, велела отправить Туманову приглашение на поминальный ужин. Скорбь скорбью, а дело делом, все нужно держать под контролем, чтобы мальчишка не сорвался с крючка, не передумал покупать поместье. Дела-то пока застопорились, Туманов не спешит подписывать бумаги. Но подпишет, в людях Матрена Павловна разбиралась, этот, коль уж решил, от своего не отступит. Только бы никто не отговорил. Девице этой, невесте тумановской, замок явно не по душе. Если она та, за кого себя выдает, то остров она должна ненавидеть люто. Здесь, говорят, мамку ее Злотников убил и ее саму убить пытался. И вообще, народу на острове полегло – тьма. Гнилое место, темное. Сама Матрена Павловна от него избавиться пыталась который год, да не находилось глупца. А теперь вот нашелся, и отпускать его нельзя ни в коем случае.
К ужину Кутасова собиралась со всей возможной тщательностью, платье выбрала подходящее случаю – черное бархатное. Кто ж думал, что пригодится… Из украшений на шею повесила колье с рубинами. Рубины эти были настоящими, все не поднималась рука заменить на стекляшки. А придется, если сделка не выгорит…
В столовой ее уже ждали, собрались за накрытым столом гости дорогие, слетелись стервятники на запах крови. И Туманов с девкой своей прибыл. Это хорошо, значит, не потерял еще интерес к покупке дома. Матрена Павловна переступила порог, и навстречу ей тут же бросился Викеша, подхватил под руку, будто немощную. От поверенного она отмахнулась с отвращением, решительной поступью прошла к месту во главе стола, взглянула на пустующий стул Анатоля, но горя своего ничем не выдала. А эти, за столом, тут же сунулись с соболезнованиями и неискренним участием. Даже Коти, мерзавка, что-то проквакала про большую потерю. А на морде-то размалеванной – никакой скорби, ехидство одно. Радуется Матрены Павловны горю. Рано радуется!
Соболезнования Матрена Павловна выслушала со сдержанным достоинством, поблагодарила всех скопом, а потом взяла со стола стопку водки, сказала:
– Ну, выпьем за Анатоля моего. Чтобы земля ему пухом…
Выпили молча, не чокаясь, до дна. Только Наташа водку лишь слегка пригубила. Хорошая девочка, воспитанная. Лишь в детях нынче и осталась отрада. Остальные-то – воронье. Пьют, едят, улыбаются друг другу, а у самих – у каждого из них! – по цельному булыжнику за пазухой. Только на мгновение отвернись – налетят, порвут. А тумановская девка-то изменилась, словно подменили ее прошлой ночью. Волосы цвета стали дивного, будто серебряная кудель, и в глазах, до этого невыразительных серых – серебряные искры. И хотелось бы думать, что не шумилинской она породы, что самозванка, но теперь уж не выйдет. Любой скажет, что в девке этой кровь течет не простая, а ведьмовская. Оттого, видать, вчера и в озере не утонула. Викеша сказывал, долго за ней Туманов нырял. Нормальная баба бы давно окочурилась, а ведьме все нипочем. Расцвела, похорошела! Даже Севочка на нее поглядывает этак с интересом.
Нельзя! Нужно запретить, чтобы даже в голову не брал. Не его она поля ягода, дочка каторжанина и юродивой. Но графиня… И по всему видать, при деньгах. Платьишко на ней дорогое, одна ткань стоит столько, сколько, к примеру, Катьке на свой гардероб за год не потратить. За чьи денежки платье куплено? За шумилинские али за тумановские? Эх, мало времени, а то б связаться со знающими людьми в столице, выяснить, что за душой у этой графини. А вдруг и в самом деле девка богатая? Тогда бы, глядишь, и сгодилась Севочке в невесты. За хорошее-то приданое на то, что отец ее был государственным преступником, можно глаза и закрыть. А там видно будет. Придется Севе женушка по сердцу, пускай себе живет, а нет, так случится еще какой несчастный случай. По ней же видно, что девка бедовая, вчера вон с башни свалилась. Еще разок свалится, глядишь, и станет Севочка богатым вдовцом.
Мысли эти Матрену Павловну успокаивали. Была она мастерицей строить всякие планы. Жаль только время поджимает, а то б она непременно что-нибудь придумала. Но письмецо в Петербург написать будет нелишним. Мало ли как оно все обернется.
Она размышляла о будущем и пила. Хотелось наливочки, чтобы сладенькая да тягучая, а пить приходилось водку. Но и водка с душевной тоской справлялась хорошо, уже и на пустой стул Матрена Павловна смотрела почти спокойно.
Хорош был Анатоль, ничего не скажешь. Пригожий да ласковый. Но, положа руку на сердце, и хлопот с ним было немало. Нет, по бабам не бегал, этого бы Матрена Павловна ему ни за что не спустила, но денежки ее тратил без оглядки. Много тратил. То карточные долги, то прожекты какие-то глупые. Поначалу-то все это казалось мелочью. До тех пор пока не пришлось фамильные драгоценности на стекляшки менять. Рука сама потянулась к рубиновой сережке. Подумалось вдруг с неожиданной злостью, что за всю их семейную жизнь не подарил ей любимый муж ни булавки. Сам-то подарки принимал с радостью, а вот чтобы в ответ…
…А разговор за столом тем временем принял престранный оборот. Кто-то вспомнил Злотникова с Машкой Кутасовой, жизнь их беспутную и смерть страшную. Будто бы можно сравнивать их ничтожные жизни и жизнь Анатоля! Заговорили про злой рок, что довлеет над всеми обитателями острова. С подачи Берга заговорили. Это ему, старому сатиру, все неймется, все хочется побольше страху напустить. И вовсе уж не к месту вспомнили злотниковского бастарда. Дескать, даже дите неразумное судьба-злодейка стороной не обошла, не пощадила.
– Глупости – эта ваша судьба! – Коти, которая к водочке прикладывалась с не меньшим рвением, чем Матрена Павловна, томно обмахнулась салфеткой. – И выродков всяких жалеть – дело неблагодарное. Помер да и помер! Говорят, и сам Злотников мальчонку-то не особо жаловал.
– Но ведь признал… – Баронесса фон Дорф за столом разговаривала редко, а после смерти своего поверенного так и вовсе большей частью молчала. А теперь вот оживилась. Словно может оживиться этакое чучело! Спросить бы, зачем ей маски, что она под ними прячет? Так ведь не расскажет. А маски она уже давно носит, еще с тех времен, как злотниковское наследство делили. Может, проказа какая? Хорошо, что держится особняком, лобызаться и ручкаться не лезет. Не хватало им еще заразы в доме.
– Признал, скажете тоже! – Катька на баронессу посмотрела снисходительно и ручкой на нее махнула. – Машка его родить не могла, вот и пришлось признавать байстрюков законными детьми… Но есть справедливость в этом мире, наследство перешло не лишь бы кому, а настоящим наследникам. Хотя, – Катька обвела присутствующих пьяным шальным взглядом, – настоящих-то наследничков тут раз, два и обчелся!
– Это ты небось настоящая? Много говоришь, Катерина, – сказала Матрена Павловна ласково и на Катьку посмотрела так, что, несмотря на хмель, та отшатнулась, замолчала.
Вот и правильно. Пусть лучше молчит. И так с пьяных глаз сболтнула лишнего. И с Антошкой надо поговорить, чтобы поприжал супружницу. Антошка может. Это только с виду он тюлень ленивый, но Матрена Павловна знает, каким он может стать, если понадобится. Очень удобная у него личина, почти такая же, как у баронессы. У всех у них тут личины. У всех свои тайны. Наташка вон с Катькиным сынком все шушукается, глаз с него не сводит. Влюбилась, дуреха. Того не понимает, что он такой же гнилой, как и мамашка его. Зарится на чужие деньги, не видит в Наташке человека, видит одни лишь ее, Матрены Павловны, капиталы. Эх, зря она девку с собой в Чернокаменск взяла, надо было, как и советовал Сева, оставить в поместье. А теперь вот смотри за дурехой в оба глаза, чтобы чего не случилось.
Расходились по своим комнатам уже за полночь. Матрена Павловна немногочисленных гостей с острова не отпустила. Пусть уж в замке, под присмотром. Распорядилась, только чтобы Туманову с девкой его комнаты выделили разные. Потому как не место в ее доме блуду! Она не позволит! А еще велела служанке Наташку на ночь на ключ запереть, а ключ ей принести. Тоже от греха подальше. Да и ей так спокойнее будет.
В комнате своей Матрена Павловна не удержалась – всплакнула над опустевшей постелью, выпила рюмку наливочки и уснула мертвецким сном. Оттого и не слышала того ужаса, что творился ночью в замке. Очнулась она не тогда, когда в дверь ее комнаты колотили кулаками, а лишь после того, как дверь эту вышибли. Вскочила, не понимая, что происходит, где она и где Анатоль, чувствуя противный кислый вкус во рту да жутчайшую головную боль.
– Мама, слава богу, с вами все в порядке! – На пороге стоял Севочка, выглядел он напуганным. За спиной его маячил Мишка Подольский, лупал глазенками, крутил ученой своей башкой.
А с Матреной Павловной далеко не все было в порядке. Ей бы снова в постельку, а перед этим в уборную. И чтобы не слышать ничего, ни в чем не разбираться. Но домочадцы уже привыкли, что разбираться со всем ей одной, и поэтому Матрена Павловна села в кровати, накинула на плечи халат, спросила строго:
– Что еще, Сева?!
– Там Коти… – Сева пригладил рукой взъерошенные волосы, обернулся к своему дружку, словно ища у него поддержки. – Она мертва.
Не сказать, что известие это Матрену Павловну сильно опечалило, Катьку она никогда не любила. Наоборот, видела в ней, в болтливости и кичливости ее угрозу всему, что считала для себя важным.
– Как? – Пришлось спросить, чтобы не выглядеть в глазах сына совсем уж гадиной.
А дом, разбуженный так же грубо и бесцеремонно, как и Матрена Павловна, уже наполнялся топотом бегущих ног и гулом людских голосов.
– Пойдемте! – Сева взял ее под руку, потянул к выходу. – Вы должны это видеть!
По коридору они шли быстрым шагом, словно боялись не успеть, и лишь у комнаты Коти замедлили шаг. Здесь у распахнутой настежь двери толпились, кажется, все обитатели замка. Толпились, а войти внутрь не решались. Вот только Матрена Павловна была не из пугливых, порог она переступила решительно и на пороге же этом замерла…
…Крови оказалось много. Она была везде. Из-за крови Матрена Павловна не сразу разглядела лежащее поперек широкой кровати тело. А когда разглядела, то в теле этом не сразу признала Катьку. Ночная сорочка ее из белой сделалась красной, задралась, оголяя худые жилистые ноги. По ногам этим, как и по рукам, стекали багряные струйки.