* * *
– …Хорошо! – сказала глупая добрая девочка и потянулась к сумке с зеркалами. А мальчишка так и остался стоять истуканом, не попытался ей помешать.
– Не надо. – Август из последних сил старался, чтобы голос его звучал громко. – Анюта, я уже не жилец. Не с такой раной…
Рана была смертельной. Зачем себя обманывать? В сознании Август оставался лишь благодаря заемной силе серебра. Да только силы той было немного… Продержаться бы.
– Не слушай его, Аннушка! Он-то, может, и не жилец, а вот женишок твой новоиспеченный за просто так сейчас рискует. – Сироткин сын издевался и чуял свою власть, гаденыш. – Помрет старик, и я возьмусь за господина Туманова. Он же ружьишко прихватить забыл, а я вот не забыл. И стреляю метко, можешь не сомневаться. Так что выбирать тебе, Аннушка, не приходится. Не одного, так другого убью. А то и обоих разом.
– Если убьешь, я и пальцем не пошевелю! – сказала девочка зло и сумку расстегнула. – А сам ты не боишься?
– Так я в зеркала смотреть не стану. – Сироткин сын снова ткнул Августа в бок, и тот не удержался от стона. – Делай, что велю!
Голос его эхом разнесся по пещере, отразился от каменных стен, вода в озере пошла рябью, вздулась пузырем. Плохо. Очень плохо… И мальчишка у этого гаденыша на прицеле… Где же албасты? Куда подевалась?
Затылка коснулась ледяная ладонь, почти ласково взъерошила редкие волосы.
Тут она, родимая. Просто невидимая до поры до времени! Эх, никогда Август так появлению нежити не радовался, как сейчас! Только бы девочка не испугалась…
– А вот и я, старик, – прошелестело за спиной.
Напрягся мальчишка, схватил Анюту за руку, потянул прочь от сумки с зеркалами, прижал к себе. Значит, албасты не просто явилась, а проявилась. Вот и косы ее зазмеились по полу, обвили ноги Подольского. А у Августа только и хватило сил, чтобы крикнуть:
– Клим, пусть она не смотрит!
Он все понял правильно, догадался, от чего Август хочет девочку защитить. Она, глупая, пыталась вырваться, но Клим держал крепко, лицом почти впечатал себе в грудь. Чтобы не видела…
А сам смотрел, глаз не сводил с длинных когтей и острых зубов албасты. Смотрел не мигая, как маленький мальчик, столкнувшийся с самым первым, самым страшным в своей юной жизни злом.
Сироткин сын кричал, молил о пощаде, плакал даже, а Августу думалось, что уши-то девочке не заткнули, слышит она все это и еще очень долго потом будет продолжать слышать. Но уж лучше это, чем зеркала… Она сильная, справится как-нибудь…
Она сильная, а он слабый. Как только отпустил его Сироткин сын, так и отказали ноги. Кувыркнулась пещера. И Август вместе с ней. Может быть, даже чувств лишился от боли и слабости, потому что, когда смог глаза открыть, Сироткиного сына уже не было. И следа не осталось. Только белые косы албасты сделались красными. Она расчесывала их костяным гребнем и разве что не урчала от удовольствия, как сытая кошка.
Хорошо, что девочка не видит… Девочка стоит неподвижно, из объятий Клима вырываться больше не пытается. А у Клима взгляд такой… Нет, не напуганный – уж кому, как не Бергу, знать, что мальчик этот страха не ведает! – а по-детски растерянный. И ножик у него в руке тот, что Кайсы Анютке подарил. Кайсы тогда два ножа сделал… Да что сейчас об этом думать? Настала пора прощаться. Дождался наконец.
– За тобой пришли, старик. – Албасты заплела волосы в косу, стряхнула с когтей кровавые капли. – Видишь?
Он видел и глазам своим не верил! Евдокия подошла к нему легкой поступью, присела рядом, ласково провела рукой по волосам, и прикосновения ее он почувствовал, поймал тонкое запястье, прижался губами.
– Дунечка, ты пришла…
– Пришла. – Она улыбалась, и свет, от нее исходящий, гасил боль.
– И мне с тобой можно? – Он не верил своему счастью, не верил, что заслужил-таки прощение. Ведь заслужил же?
– Можно, Август. – Евдокия провела ладонью по его влажной от слез щеке. – Я за тобой пришла.
– Я готов. – На ноги он встал с прежней юношеской легкостью и нисколько этому не удивился. Ведь с ним теперь его Дуня.
– Погоди. Еще одно дело не сделано. – Она обернулась, взглянула по-матерински ласково на Клима с Анной. Они тоже смотрели. Они ее видели! – Нельзя вот так уйти, Август. Долг у тебя перед ними. Я-то тебя давно простила, но ошибку свою ты должен исправить.
– Я ведь хотел как лучше, Дуня.
…Он и сделал то, что считал лучшим. Наверное, впервые в жизни не согласился с любимой женой, предпочел беду не замечать, а спрятать от посторонних глаз. Спрятал. На долгие годы спрятал. И албасты ему в том помогла. А Дуня разозлилась. Или разочаровалась? Не важно! Важно, что она от него тогда снова ушла. А теперь вот простила, вернулась.
– Я понимаю, Август. – Она кивнула. – Ты хотел как лучше, а теперь нужно сделать как правильно. Он ведь себя потерял, Август. Он имеет право знать. Давай все исправим перед тем, как уйти.
Он хотел исправить. Теперь, когда с ним Евдокия, он был готов горы свернуть.
Не потребовалось, Евдокия все сделала сама…
* * *
…Женщина была красива, даже строгие черные одежды не могли скрыть ее красоты, даже неожиданное осознание, что она не живая. Не живая, но и не мертвая – просто нездешняя. Не такая, как албасты, – другая.
– Помнишь меня, мальчик? – Она стояла напротив Клима, улыбалась ласково.
Он не помнил, но всем сердцем хотел вспомнить эту удивительную женщину. Как он вообще мог ее забыть?! Руку кольнуло, слишком крепко Клим сжал Анютин нож. Красивый нож, с инкрустированной серебром рукоятью. У Клима был такой же. Подарок того, кого он считал своим отцом. Только рукоять его ножа украшали не острокрылые ласточки, а стремительные соколы…
– Давай я тебе помогу. – Женщина протянула к нему руки. – Можно?
Клим кивнул.
– Будет больно, но ты потерпи.
Боли он не боялся, не такая уж и большая цена за право узнать правду.
Висков коснулись призрачные пальцы, погладили нежно, а потом надавили, впиваясь в кожу, вдавливая кости в мозг. Клим закричал…
…Илька кричал, вырывался из рук мужика в косматой шапке, кусался и брыкался. А к синему небу поднимался столб черного дыма. Горел их с мамкой дом, а мужик в косматой шапке не пускал, держал крепко, еще и рот зажимал.
…Это было первое ночное в Илькиной жизни! Дед Назар сдержал слово, уговорил мамку отпустить Ильку с ним, пообещал присматривать. Илька тоже пообещал. Мамке – что будет вести себя хорошо и во всем слушаться деда Назара, а закадычному дружку Васятке, что сразу, как только вернется из ночного, расскажет, как оно там было. А может, даже получится уговорить деда Назара в следующий раз взять с собой и Васятку. Чем черт не шутит!
Кто ж знал, что той страшной ночью черт и в самом деле пошутит, пустит огненный цветок под крышу Илькиного дома, уничтожит все-все…
Дом забрал с собой мамку. А вместе с ней и Васятку. Васятка прибежал с первыми петухами, так не терпелось ему услышать рассказ про Илькины ночные приключения. Не дождался рассказа, вместо этого встретил страшную смерть…
Илька бежал к дому. К мамке своей бежал, когда дорогу ему заступил мужик в волчьей шапке. Перехватил, скрутил, как барашка, поволок в лес, прочь от деревни. Он что-то говорил по дороге, но Илька ничегошеньки не слышал, оглох от страха и собственного крика. А еще от правды, которую мужик от него не скрывал. Мамки больше нет. Ее убили злые люди. Хотели убить и Ильку, но перепутали с Васяткой. Вот такая страшная правда, и что с ней делать, мальчик не знал. Было бы лучше умереть, чем вот так…
В лесу их ждал мастер Берг. Или не ждал, потому что, увидев Ильку, замотал головой, замычал что-то непонятное, а потом схватил в охапку, прижал к груди. От него кисло пахло потом и горько самогоном, он плакал и гладил ребенка по голове. А Илька не плакал, он хотел умереть. Или сначала убить тех, кто отнял у него мамку, а потом уже умереть.
Разговаривать он перестал в тот самый день, как Кайсы и мастер Берг увезли его из деревни. И оказавшись на острове, на маяке, он тоже не проронил ни слова. Нет, все ж таки он кричал и плакал, но не днем, а ночами, когда вместе с темнотой приходили кошмары, вспыхивали пожарищем, шибали в нос горелым смрадом. В кошмарах вместе с Илькой кричала мама, звала на помощь, тянула руки. Он просыпался с криком, в холодном поту, вместо мамы пытался обнять Евдокию, но обнять ее никак не получалось. А она говорила что-то успокаивающее, уговаривала, а потом за закрытыми дверями о чем-то долго спорила с мастером Бергом.
Кто победил в том споре, стало ясно очень скоро. Мастер Берг присел рядом с Илькой, сказал, не глядя в его сторону:
– Тебе больно, мальчик, я знаю.
Илька ничего не ответил. Да и что тут скажешь, когда и в самом деле больно?..
– А хочешь, я тебе помогу?
Ничего он не хотел. Ненавидел всех вокруг, и Кайсы с его косматой шапкой, и мастера Берга. Даже Евдокию ненавидел.
– Помогу, – ответил мастер Берг самому себе и с тяжким вздохом протянул Ильке руку. – Пойдем. Ты только не бойся ничего. Все у нас с тобой хорошо будет.
Илька знал, что хорошо уже никогда не будет, но спорить не стал.
По острову шли под покровом ночи, спустились в подземную пещеру с круглым озером. Вода в озере светилась, но Ильке было неинтересно. Он остановился на краю озера, рядом стала Евдокия, посмотрела на мастера Берга, покачала головой укоризненно, сказала:
– Август, нужно узнать, кто это сделал. Разобраться. Они ведь могут догадаться, опять за мальчиком прийти.
– Устал я, Дуня. Не хочу ни с чем разбираться. А Ильку они не найдут, я позабочусь. Сейчас нам с тобой о другом думать нужно, о том, чтобы он не мучился, не вспоминал…
– Дурное ты задумал. – Евдокия нахмурилась. – Ничего ты этим не исправишь.
– Исправлю. Зачем ему такие воспоминания, Дуня? Что хорошего он в своей жизни видел? Отца – злодея? Смерть матери? Албасты?..
– Я здесь, старик.
Из темноты пещеры вышла ведьма, та самая… Илька мертвой хваткой вцепился в руку мастера Берга. Он все еще боялся, хоть и думал, что бояться больше не может.
– Ты хорошо все обдумал? – Ведьма зыркнула на Ильку черными глазюками и перекинулась в молодую красивую девку. Да только девка эта тоже была страшной… – Он все забудет, даже собственное имя, бояться перестанет, жить начнет по новой, но какая это будет жизнь, ни ты, ни я не знаем. За все нужно платить, с воспоминаниями он кое-что потеряет.
– Что? – спросил мастер Берг и Ильку обнял.
– Не знаю. – Ведьма пожала плечами. – Краски жизни потеряет, сам ее вкус. Если страха перед смертью не будет, то и вкуса к жизни тоже. Понимаешь ты это, старик?
– Август, не надо! – Евдокия заступила ведьме дорогу, и та усмехнулась:
– Не тебе решать. Он сейчас один за мальчика в ответе. А ты видишь, какой из него защитник. Он и себя-то защитить не может. Так ты решил, старик?
– Решил! – На Ильку мастер Берг посмотрел виновато, сказал осипшим вдруг голосом: – Ты только не бойся, Илька. Она тебя не обидит, она тебе поможет.
Наверное, можно было попробовать отказаться. Или и вовсе сбежать. Но мальчик понимал – бежать некуда. Никому он в этом мире не нужен. Вот, оказывается, даже мастеру Бергу не нужен. А Евдокия мертвая и помочь не в силах.
– Могу, Илька. Я сделаю так, чтобы ты не боялся. – Евдокия подошла, взяла Ильку за руку. И прикосновение ее он почувствовал. – Ее не боялся. – На ведьму она посмотрела с жалостью. Разве можно ведьм жалеть?
А Ильке и в самом деле стало легче, разжались тиски, сжимавшие горло. И бояться ведьмы он перестал. Почти…
Ведьма коснулась его ледяными пальцами, заглянула в лицо, и в глазах ее черных Илька потерялся, закружился в мутном водовороте, закричал, отбиваясь от воспоминаний, имен и образов, от собственного имени отбиваясь…
– …Что с ним? – Голос был незнакомый, сиплый. – Что с его кожей и волосами, албасты?
– Краски жизни, старик. Я же тебе говорила. И плата мне за работу. Видишь, он теперь даже на себя не похож, не то что на отца. Никто не узнает, никто не догадается. Открой глаза, мальчик, я чувствую, ты нас слышишь.
Он открыл, осмотрелся растерянно. Узкая комната, на колодец похожая, жесткая кровать, пятнистая кошка урчит, ластится. Рядом толстый старик с лысиной и женщина, лица которой не разглядеть из-за темноты.
– Очнулся? – Старик вздохнул с облегчением и тут же спросил: – Как тебя зовут, мальчик?
Он не знал, не мог вспомнить. Но страха от того, что у него нет имени, не испытывал. Нет и нет…
– Тебя зовут Клим. Клим Туманов. А это Кайсы. – Из темноты выступил человек в косматой волчьей шапке, в пальцах человек вертел ножик. – Кайсы отвезет тебя к твоей бабушке в Санкт-Петербург. Тебе там будет хорошо, я позабочусь…
Он позаботился. Как умел. Вот только о заботе Берг знал немного. Как и о своей сестре…
– …Вспомнил? – Голос Евдокии разогнал ошметки боли.
– Кто убил мою маму?
– Илька… – В глазах мастера Берга была боль. – Прости меня, мальчик.
– Называйте меня Климом, дядюшка. Мне так привычнее.
– Я хотел как лучше, боялся, что не смогу за тобой присматривать, боялся, что рано или поздно они узнают, что ты остался жив.
– Кто – они?
– Они! – Мастер Берг поднял вверх указательный палец. – Те, кто в замке. Кто-то из них…
– Ты был единственным наследником своего отца, – заговорила Евдокия.
– У меня нет отца. Я сирота.
– Так и есть, – она кивнула, – но наследство должно было достаться тебе, а не им. И кто-то из них решился на убийство. У него не вышло, Август с Кайсы тебя увезли…
Кайсы. Вот кто навещал его каждый год, вот кто присматривал и дарил подарки. Не его отец, а дед Анны.
Анна стояла рядом, держала Клима за руку. Он только сейчас это заметил и руку свою убрал. Нельзя. Теперь уже точно нельзя. Он сын человека, который убил ее родителей… Вот такая горькая ирония. Сейчас ей больно и обидно, потому что Анна еще ничего не понимает, но что она почувствует, когда узнает правду? Поэтому лучше так, лучше быстро, по живому, пока не так больно…
Но ведь больно… И болит не голова, болит в груди, словно прут раскаленный в сердце воткнули.
– Я думал, она будет тебя любить. – Мастер Берг говорил все тише и тише, кончались силы. – Дочку свою единственную она тогда как раз потеряла. Доверилась девочка не тому мужчине. Знаете, как это бывает, когда первая любовь?..
Клим знал. Первая любовь – это, оказывается, раскаленный прут в сердце. Больно это.
– Жениха под венец вести пришлось едва ли не силой, потому как сроки поджимали, да и платье подвенечное тоже. Вот только счастья та свадьба никому не принесла. Жених, нет, теперь уже законный супруг, сбежал еще до родов, а роды были тяжелые. Ребеночек родился слабый, долго не прожил, преставился. А девочка от горя умом тронулась, не верила, что дитя нету у нее. Шесть лет моя сестра с ней промучилась, пока однажды в петле не нашла. – Мастер Берг дышал тяжело, со свистом, говорил торопливо, наверное, боялся не успеть. – А тут с тобой такая история… Вот я и подумал, что она тебя примет, любить будет, как родного…
– Не любила. – Память о своей мертвой дочери любила, а Клима – нет. И нелюбовь эту не скрывала. Только о причинах не говорила.
– Прости, – повторил мастер Берг как заклинание. – Я не думал, что оно так. Сначала-то хотел Софью с Дмитрием попросить, чтобы тебя к себе забрали. Они бы не отказали, они тебя любили. Но потом мы с Кайсы решили, что это опасно, что если прознают те нелюди, что ты жив остался, первым делом к ним наведаются. Денег у меня много было. Скопил за жизнь, да и клад этот, будь он неладен. Вот мы с Кайсы и решили, часть того клада – Анютке, а часть – тебе. Сестру я не обижал, денег давал много. Она мне письма иногда писала, мол, все хорошо у тебя, растешь. Кайсы тебя навещал, чтобы удостовериться. Кто думал, что тебе там плохо? Ты ж не жаловался никогда.
Не жаловался. Потому что не помнил, что по-другому может быть, с любовью и лаской.
– Ты уже подрос, когда Кайсы недоброе заподозрил и тебя у нее забрал.
– Спасибо. – Вот, пожалуй, за это Клим в самом деле был благодарен. За то, что забрали у старухи, показали настоящую жизнь.
– А когда она умерла, мы с Кайсы наследство тебе организовали. То самое, про которое ты знать не знал. Решили, что ты взрослый уже, сумеешь распорядиться.
– Я и распорядился. Видите, дядюшка, – Клим усмехнулся, – сюда приехал.
– Приехал. – Мастер Берг кивнул. – Ты приехал, а я испугался, что за мои грехи тебе расплачиваться придется.
– Не за ваши…
– Про то ты даже думать не смей, Илька! – сказал он зло и отчаянно. – Ты ни за кого не ответчик! У тебя душа светлая, не такая, как у него! Не думай даже!
И зашелся тяжелым кашлем, марая кровью ворот своей рубахи. Евдокия подошла, обняла за плечи, на Клима посмотрела одновременно строго и с жалостью. "Он умирает, – читалось в ее взгляде, – неужели ты, мальчик, хочешь, чтобы ушел он вот так, непрощенным?"
Клим не хотел. Если и была в нем злость, то вся вышла, уступила место тревоге за вот этого человека, который любил его, как мог, и защищал, как умел.
К покачнувшемуся мастеру Бергу они шагнули одновременно с Анной, Клим успел подхватить его за плечи, не дал упасть на каменный пол. Вот только слов нужных никак не находилось.
Не понадобились слова. Дядюшка все понял правильно, улыбнулся совершенно счастливой улыбкой, обнял их с Анной, сказал:
– Вот и все, теперь мне пора. И не плачьте по мне, детки. Мне хорошо. Мне уже хорошо. Об одном бога молю, чтобы вы в этой жизни не потерялись. И друг друга не потеряли.
Он так и умер, с улыбкой на губах, у них с Анной на руках. Или не умер, а ушел? Туда, где все это время дожидалась его Евдокия. И она ушла вместе с ним. Погладила на прощание Анну по мокрой от слез щеке, взъерошила Климу волосы и исчезла.
Осталась албасты. Она смотрела на Анну внимательно, с прищуром.
– Не бойся меня, девочка, – сказала и тянущуюся к Анне косу перекинула через плечо.
– Я не боюсь. – Клим вздрогнул, когда его руки одновременно робко и требовательно коснулись пальцы Анны, но руку убрать сил в себе не нашел. Пусть так, пусть ворованное, заемное, но все равно счастье. Все исчезнет потом, когда она узнает, кто он такой, чей он сын, а пока нужно дорожить, наслаждаться каждым мгновением. Кто бы мог подумать, что вот так все получится… Что ничего у них не выйдет…
– Ты на нее похожа – на свою мать. – Сама же албасты сейчас, как никогда, напоминала обыкновенную девушку, возраст ее выдавали лишь глаза.
– Вы ее знали? – Анна крепко сжала ладонь Клима.
– Я всех их знала, своих девочек. Моя кровь… – Албасты замолчала, наклонила голову, словно прислушиваясь, а потом сказала: – Уходите! Возвращайтесь в дом. Дорогу я вам покажу. – И провела гребнем по косе, выдирая из нее клок волос. Через мгновение под ноги им с Анной упал белый клубок, заскользил над землей, указывая путь. – Идите, – повторила албасты и исчезла, распалась на клочья тьмы.