Когда с занавесками было покончено, я сшила новое покрывало на кровать.
В июне в форт привезли трех воинов-апачей. Я их помнила еще по тем временам, когда шла тропой войны рядом с Тенью. Со связанными руками и ногами их поместили в тюрьму. Зная, что они не примут еду от солдат, я наскоро приготовила, что смогла, и понесла им после того, как Джош отправился патрулировать свою территорию. Сначала солдат не хотел меня пускать, но он был совсем юный и неопытный, поэтому мне удалось убедить его, что у меня есть разрешение Джошуа.
Воины смотрели на меня с ненавистью и презрением, когда я предложила им поесть, и, конечно же, наотрез отказались от моего варева.
– Ешьте, – уговаривала я их. – Вам нужны силы.
– Юзен даст нам силы, – ответил мне воин по имени Серый Волк.
– Юзен не наполнит ваши пустые желудки, – стояла я на своем. – И твой тоже, Желтый Ворон.
Желтый Ворон с любопытством посмотрел на меня:
– Откуда ты знаешь, как меня зовут?
– Ты меня не помнишь? Я – жена Двух Летящих Ястребов.
– Как же ты здесь оказалась? – спросил Серый Волк. – Ты тоже в тюрьме?
– Нет, не в тюрьме, – вздохнула я. – Ешьте побыстрее.
Воины забыли о своей осторожности и с жадностью набросились на еду, в мгновение ока опустошив принесенную мной кастрюлю.
Когда вечером Джош не вернулся в форт, я обрадовалась. Он бы наверняка рассердился, узнав, что я кормила арестантов, а у меня не было настроения для ссоры.
Утром я понесла индейцам завтрак.
– Вы видели Бегущего Теленка? – спросила я у них. – Или Большого Коня?
– Большой Конь мертв, – с каменным лицом сообщил мне Желтый Ворон. – А Бегущего Теленка мы не встречали с Сезона Новой Травы.
– А Двух Летящих Ястребов видели?
– Нет, – ответил Серый Волк. – Мы даже ничего о нем не слышали. А почему ты не с ним?
– Долгая история, – сказала я, собирая тарелки. – Сейчас нет времени об этом рассказывать.
Когда я выходила из тюрьмы, настроение у меня было хуже некуда, и я отправилась к доктору Митчеллу жаловаться на бессонницу. Он мне выписал легкое снотворное, и я пошла домой, мечтая, чтобы Джошуа еще не вернулся. Наверное, Тот, Кто Наверху услыхал мои молитвы.
С нетерпением я дожидалась вечера, чтобы опять побежать в тюрьму с обедом для индейцев и для стражника – с кофе, от души разбавленного бренди. В чашку я положила снотворное доктора Митчелла.
Солдатик так горячо меня благодарил, что мне даже стало немножко стыдно, но не могла же я сидеть сложа руки, когда моих друзей ждала виселица.
Через полчаса я вышла из тюрьмы. Стражник спал сном праведника, так что его ружье и ключи с легкостью перешли в руки Серого Волка.
В ту ночь мне не спалось, а утром я с радостью узнала, что узники исчезли без следа. Полковник Кроуфорд пришел в бешенство. Это был уже второй побег, и стражника в наказание на десять дней перевели на тяжелые работы. Я его очень жалела, но что такое тяжелые работы по сравнению с тремя жизнями?
Джош возвратился в форт вечером. Когда он узнал о бегстве индейцев, то смерил меня тяжелым взглядом, но ничего не сказал и наше воссоединение прошло сравнительно мирно.
Его собственное патрулирование, которое началось совершенно обычно, закончилось поимкой десяти мальчишек-апачей и команчей, совершивших набег на ферму милях в пятидесяти к западу. Два дня они их преследовали, потом отыскали в каком-то укрытии и тотчас расстреляли.
Джош был сам не свой от одержанной победы. Весь обед он только и говорил о несчастных мальчишках, словно они и в самом деле представляли бог знает какую угрозу.
Когда мы легли в постель, он обнял меня, и я в который раз подумала, что никогда, наверное, не смогу получать удовольствие от его прикосновений. Джош был моим законным мужем. В свое время, будучи девчонкой, я очень хорошо к нему относилась. Он мне тогда нравился. Так почему же я не могу ответить на его ласки? Почему его нежность оставляет меня холодной? Ну почему, почему я не в силах забыть Тень?
Пока руки Джошуа тискали мне груди, я размышляла о том, где теперь может быть Тень и что он делает. Кто греет его постель? Неужели он тоже обзавелся женщиной и стал ей таким же хозяином, как Джош? От этих мыслей у меня становилось тяжело на душе.
По крайней мере раз в неделю полковник Кроуфорд приглашал нас с Джошуа на обед. Естественно, мы принимали его приглашение. Обыкновенно вместе с нами приходили еще офицеры и, рано или поздно, заводили речь о военных кампаниях, в которых принимали участие. Чаще всего они вспоминали битву, в которой погиб Кастер. И первым начинал полковник Кроуфорд.
– Если бы только Кастер не разделил свои силы…
К нему присоединялся майор Каллаган:
– Если бы у Рено был мало-мальский опыт борьбы с индейцами…
И их обязательно поддерживал лейтенант Броудхед:
– Если бы Джордж подождал Терри и Гиббона…
А затем начиналось:
– Если бы Кастер прислушался… – Если бы Крука не разбили… – Если бы Кастер не был так самоуверен… – Если бы он так не жаждал славы… – Если бы Грант удержал его еще ненадолго в Вашингтоне…
Все время повторялись одни и те же названия: Могучая река, Язык, Желтый камень, Розовый Бутон – там действительно на берегах буйно цвели розы… Гнездо Ворона…
Чарли Рейнолдс, Митч Буайе, Варнум, Окровавленный Нож – это был единственный индеец, преданный белым, который не поджал хвост и не сбежал, когда запахло жареным. Пароход. Конь капитана Кеога по кличке Команч, репортер Марк Келлог, Исайя Дорман – негр-переводчик.
Имена: Бентин, Рено, Крук, Гиббон, Терри, Вейр, Том Кастер… И генерал. Всегда генерал.
Зачем Кастер разделил свой отряд? Почему он не поверил собственным разведчикам, которые сообщали ему, что индейцев тысячи? Напрасно ли он рисковал жизнями своих людей? Неужели он всерьез верил, что Седьмую армию нельзя победить ни при каких обстоятельствах?
Я никогда не участвовала в этих разговорах, и вообще в разговорах об индейцах. Из-за любви к Тени и вообще к шайенам я чувствовала себя чужой в обществе белых.
Чем больше проходило времени, тем чаще я благодарила судьбу, подарившую мне, дружбу доктора Митчелла. Мы с ним отлично узнали друг друга, пока я лежала у него в лазарете, а потом я забегала к нему поговорить. Только с ним я могла быть откровенной и ничего не бояться. И ему я рассказывала о своей любви к Тени. Как-то в начале нашего знакомства он спросил меня, не странно ли, что я полюбила индейца, когда индейцы убили моих родителей. Я объяснила, что Тень спас меня во время нападения сиу на мой дом и с тех пор он не индеец и я не белая. Мы просто люди, которые любят друг друга.
Помню, доктор Митчелл улыбнулся тогда:
– Конечно. Только так и можно.
После того как мы с Джошуа поженились, я часто приглашала Эда Митчелла к нам обедать. Он никогда не лез за словом в карман, и его присутствие скрасило мне много вечеров.
Чем дальше, тем сильнее я тосковала по Оленихе и Молодому Листку. Мне хотелось знать, оправилась ли Олениха после выкидыша. Их смех стоял у меня в ушах, и я вспоминала, как хорошо нам работалось бок о бок.
В форте, естественно, тоже были женщины, всего шесть женщин, включая меня. Первой, разумеется, следует назвать жену полковника Маргарет Кроуфорд. Она была высокой, под стать мужу, с седеющими волосами и острым взглядом холодных карих глаз. Двадцать лет она была офицерской женой и имела собственное мнение обо всех сторонах армейской жизни, которое не считала нужным скрывать.
Мейбел Бринкерман была женой маркитанта и примерно моей ровесницей, с на редкость нежной кожей, густыми черными волосами и хитрыми карими глазами. Она, никого не стесняясь, часто рассказывала, как обожает своего мужа.
Сильвия Уоллас, жена командира разведчиков Джейка Уолласа, производила впечатление робкого существа, которое никак нельзя было представить в качестве подруги бывалого воина.
У адъютанта полковника тоже была жена – Эмили Мортон, которая двух слов не произнесла по собственной инициативе и во всем соглашалась с женой полковника.
Стелла Макдоналд не очень ладила со своим мужем, старшим сержантом Карлом Макдоналдом, и я не сомневалась, что, если бы какая-нибудь случайная стрела угодила ему в сердце, она бы недолго огорчалась. Стелла ненавидела Запад с его жарой, апачами, скорпионами, змеями и пылью и не упускала случая об этом поговорить.
В качестве жены полковника Маргарет Кроуфорд считала своим долгом раз в неделю приглашать к себе дам. Иногда мы играли в карты. Чаще стегали одеяла и скатывали бинты. Я бы предпочла обходиться без этих собраний, однако Джош настаивал на том, чтобы я вела себя как все. Мне было неуютно в доме Кроуфордов, и хотя дамы нашего форта обходились со мной очень мило, в их глазах я читала тысячи вопросов, которые они не смели мне задать. Им казалось невероятным, что я по доброй воле жила с индейцами, тем более без благословения священника. Но в совершенный ужас их приводило то, что я объехала полстраны в компании семидесяти воинов. Думаю, они не сомневались, что я спала со всеми семьюдесятью!
На наших дамских собраниях мы так же часто говорили об индейцах, как и везде, то есть все время. Джеронимо и его апачи настолько переполошили всех по обе стороны границы, что дамы постоянно сокрушались об этом и мечтали о полном уничтожении индейцев, так как иначе им никогда не жить спокойно на Западе. Мне ужасно надоело слушать их разговоры о том, что апачи будто бы даже не люди, а когда миссис Кроуфорд заявляла, что сама бы их всех передавила как пауков, потому что ничего лучшего они не заслужили, меня охватывала ярость. Иногда мне казалось, что еще немножко, и я не выдержу и что-нибудь крикну, особенно когда Мейбел Бринкерман рассказывала, как команчи в Техасе заживо сожгли ее брата, или Сильвия Уоллас повествовала о своем страшном путешествии к месту службы мужа.
– Эти индейцы как бешеные псы, – говорила Сильвия. – На все бросаются, что только шелохнется.
– О да, – с готовностью соглашалась с ней Маргарет Кроуфорд. – И неблагодарные псы. Почему они не хотят жить в своих резервациях? Господи, мы даем им пищу, одежду и одеяла, а им все чего-то не хватает.
– Может быть, свободы? – не выдержала я. – Может быть, они хотят вернуть себе свои земли. И бизонов. И право жить и охотиться, как их предки. – Я слышала, что уже чуть ли не кричу. – Наверное, им не нужна милостыня из рук их врагов. Наверное, им просто хочется, чтобы к ним относились как к разумным человеческим существам, которые сами в состоянии позаботиться о себе.
Поскольку я никогда не принимала участия в беседах об индейцах и никогда не выражала свое мнение на их счет, мой выпад захватил дам врасплох. Наверное, миссис Кроуфорд меньше удивилась бы, если бы я вдруг принялась снимать платье, а потом улеглась голая на ее стол.
– Разумные существа! – воскликнула она. – Миссис Бердин, вы понимаете, что говорите?
– Конечно, – стараясь умерить свой пыл, ответила я. – Ведь мне пришлось прожить с шайенами почти два года.
Я сразу же пожалела, что открыла рот. Пять пар глаз рассматривали меня в упор, и я чувствовала себя как муха под микроскопом.
– Ну конечно, я забыла, – с приторной любезностью произнесла Маргарет Кроуфорд. – Расскажите же нам, дорогая, каково это – жить с дикарями.
– Не знаю, – не поддалась я на ее уловку. – Я не жила с дикарями. Я жила среди шайенов и считаю их очень приятными людьми, не хуже других.
– Да нет, дорогая. Всем известно, что индейцы совершенно не знают цивилизации. Они – обыкновенные варвары без чести и без совести.
– Еще чего! – не на шутку возмутилась я. – Вы считаете резню цивилизованной акцией? А как насчет Чивингтона? Он тоже вел себя как цивилизованный человек, когда открыл огонь по беззащитным женщинам и детям? И если мы, белые, такие честные, то почему не соблюдаем собственноручно подписанные договоры?
В гостиной воцарилась неловкая тишина. Миссис Кроуфорд побагровела, причем, естественно, не от смущения, а от того, что жена младшего офицера посмела возразить ей, да еще чуть ли не кричала на нее. Я знала, что совершила непростительный проступок, и, прежде чем дамы опомнились, промямлила что-то и отправилась домой.
В тот же день Джошуа получил нагоняй от полковника Кроуфорда, а я – от Джошуа. С горящими глазами мой муж напомнил мне, что я больше не скво, а жена солдата и не должна об этом забывать. Более того, он совершенно недвусмысленно запретил мне в дальнейшем защищать индейцев от нападок, с кем бы я ни говорила. И еще я должна была в тот же день извиниться перед женой полковника за учиненный в ее доме скандал и на будущее крепко запомнить, что мне не приходилось видеть ни одного индейца, не то что жить с ними.
Запомнить? Что ж, я всегда буду помнить. Даже если проживу сто лет. С Тенью мне было нелегко, но я готова была вновь испытать холод и голод, лишь бы хоть раз оказаться в его объятиях.
Тень! Моя жизнь! Мое сердце! Тень, любовь моя! Где ты теперь? Ты нужен мне больше, чем когда бы то ни было прежде.
ГЛАВА 20
Наступило лето, и с ним пришла нестерпимая тоска по родным местам. Лежа поздно ночью на своей подстилке, Два Летящих Ястреба мечтал о доме и о свободе. Ему до смерти хотелось увидеть зеленые просторы и стада бизонов, дружелюбных индейцев и пегих лошадок. Он словно наяву слышал шум бегущей в реках воды и шепот ветра в прерии и видел великолепные водопады в горах. Во рту у него сразу собиралась слюна, стоило ему подумать о мясе бизона. Но самое главное, он мечтал о мести. Ночь за ночью он мысленно убивал троих мужчин, державших его на привязи.
И всегда, во сне и наяву, он видел Анну. Он помнил ее веселый смех, когда они лежали в высокой траве на берегу реки. Он помнил ее ласковую улыбку, сладость ее губ и приятный чистый запах, какого больше ни у кого не было. Еще он помнил, что она прошла вместе с ним дорогами войны и ни разу не пожаловалась на трудности. Она переносила голод, жажду, холод не хуже любого воина. Она ухаживала за ранеными, утешала умирающих и оплакивала мертвых. Ни одна женщина его племени не могла бы сделать больше. Он вновь видел ее в пору ранней юности и взрослой женщиной с большим животом, в котором она носила их сына. Он вспоминал, как она прижималась к нему своим золотистым телом, и ярость охватывала его, стоило ему подумать, что она лежит сейчас в объятиях другого мужчины. Его ненависть к Клайду Стюарту, Барни Макколлу и Руди не шла ни в какое сравнение с его ненавистью к Джошуа Бердину.
День шел за днем. Это были долгие, похожие друг на друга дни одинокого человека. И ночи тоже были длинными, тем более что заполнить их он мог только своими невеселыми мыслями. И каждый раз кончалось тем, что ему было страшно подумать еще об одном дне в неволе.
Шли недели, и он становился все более нетерпелив. Пять раз за пять дней он пробовал сбежать. И пять раз у него ничего не вышло. На шестой день, когда какой-то дурак провел желтой краской по его лицу, ярость обожгла его огнем. С боевым кличем шайенов на устах он оттолкнул остолбеневшего парня и бросился на Стюарта. Едва он железной хваткой вцепился высокому блондину в глотку, как в шатре начался настоящий ад. Руди с невероятной для него быстротой выскочил из-за кулис на сцену и заставил Двух Летящих Ястребов разжать пальцы, пока Барни Макколл успокаивал разволновавшуюся публику.
С тех пор индейцу связывали руки за спиной перед первым представлением и развязывали только после последнего. И все-таки он не сдавался, причиняя Стюарту и его дружкам множество неприятностей. Короче говоря, борьба шла не на жизнь, а на смерть. Или он получит свободу и предоставит белым найти себе другой способ зарабатывать деньги, или умрет. Захваченный мечтой о свободе, он знал, что добьется своего, как бы его ни сторожили. А если не добьется, то все равно покончит со своим недостойным существованием невольника.
В то лето Хансен со своим шоу совершал турне по Пенсильвании и Виргинии. В каждом городе они раскидывали свои шатры и народ съезжался к ним издалека посмотреть.
Больше всего людей привлекал Клайд Стюарт и его индеец. На Востоке, естественно, тоже были индейцы, но их уже давно покорили и выселили из родных мест в резервации, где они вымирали, забытые своими мучителями.
На сцене же перед ними представал настоящий живой шайен, воин, который принимал участие в победе над Кастером. Сколько волнений можно было пережить, глядя на человека, стоявшего всего в нескольких футах! Живая история!
А для Двух Летящих Ястребов это был нескончаемый кошмар. Иногда ему казалось, что белые со всего мира таращат на него любопытные глаза, в которых можно прочитать все, кроме уважения человека к человеку. Приходили посмотреть на него люди, говорившие со смешными ошибками. Приходили желтые и черные. Он видел женщин, одетых по-простецки, и видел разряженных модниц в шелковых платьях и шляпах с перьями. Кто бы они ни были и какие бы они ни были, они не видели в нем равного себе разумного существа.
В августе Хансен сделал перерыв на три недели. Они как раз были в Филадельфии, и Стюарт не мог решить, что ему делать с Двумя Летящими Ястребами. Они были не в стоянии как следует сторожить его в отеле, да и нянчиться с ним в свободное время Стюарту тоже было не по душе. В конце концов, на свете существовали салуны и проститутки, зазывавшие его на каждом углу, и Стюарт твердо решил не упустить своего.
Он шел по улице, изо всех сил ища выхода из сложившейся ситуации, и вдруг увидел тюрьму. Она была совсем маленькой, с задней стеной из камня, а с правого и левого боков из металлических решеток. Двери тоже были железные, надежные.
Местный страж закона мгновенно вошел в положение Стюарта и согласился взять в тюрьму индейца. Стюарт довольно улыбнулся. Еще неразрешимая несколько минут назад проблема перестала существовать вовсе.
Два Летящих Ястреба вздрогнул всем телом, когда за ним захлопнулась дверь. В камере не было ничего похожего на мебель. Цементный пол. Железный потолок. И всего три шага от одной стены до другой.
Это были самые длинные три недели в его жизни. В камере он не имел никакой возможности уединиться даже на мгновение. Люди приходили посмотреть на него и днем и ночью. Иногда он просыпался рано утром, а на него уже со смешками глазели мальчишки.
По вечерам собирались в основном подвыпившие мужчины, которые с видом превосходства издевались над ним, рассказывая, что бы они с ним сделали, если бы он попался им в руки.
Иногда мимо проходили женщины. Они останавливались в отдалении и разговаривали между собой, словно он был зверем и не понимал их слов.
Его очень удивляло, как по всей видимости воспитанные дамы рассуждали о его мужских достоинствах.