– Отделение педиатрии в местной больнице было недавно переоборудовано, – тихо начала она. – Городок в Аппалачах получил новую пожарную машину и современное оборудование. В другом городе – в пыльной долине – теперь великолепная новая библиотека.
– Хорошо, – прервал он и снова поднялся. – Уверен, за пятнадцать лет накопилось достаточно достижений. Возможно, с одной стороны, тут есть чем гордиться, но это незаконно, Кирби. Это нужно остановить.
– Я знаю. – То, как быстро она согласилась, обескуражило его.
Скупо улыбнувшись, она пожала плечами:
– Я веселилась, пока это было лишь забавой, но потом поняла, что нужно все прекратить, пока не случилось беды. Папа задумал написать пять картин, и я убедила его поскорее начать. Занятие для него по меньшей мере на пять лет, а мы бы свободно вздохнули. Но он уже успел натворить такого, с чем я вряд ли справлюсь.
Кирби была готова открыть ему больше. С самого начала Адам знал: она выложит всю правду. Он молча сидел, презирая самого себя, пока Кирби рассказывала о Рембрандте.
– Я думаю, это месть Стюарту, – продолжала она, снова болтая жидкость в бокале. Адам курил. – Каким-то образом Стюарт прознал о папином хобби и стал угрожать ему разоблачением в ночь, когда я разорвала помолвку. Папа попросил меня не волноваться, убедив, что Стюарт не в том положении, чтобы поднять бучу. Тогда я еще и понятия не имела о Рембрандте.
Кирби открылась ему без вопросов, без колебаний. А он собирался добраться до глубин истины, но, Боже правый, разве у него был выбор?
– Есть хоть малейшая идея, где он мог его спрятать?
– Нет, но я и не искала. – В этот момент она больше не была развратной цыганкой или экзотической принцессой. Всего лишь дочерью, волнующейся о своем обожаемом отце. – Он хороший человек, Адам. Никто не знает этого лучше, чем я. Всему, что он сделал, есть причина, и я обязана принять это. Я не жду, что ты разделишь со мной сочувствие и уверенность. – Он ничего не ответил, и она восприняла его молчание как одобрение. – Сейчас меня больше всего волнует то, что папа недооценивает жестокость Стюарта.
– Он передумает, если ты расскажешь ему о случившемся в библиотеке.
– Я ничего не расскажу. Потому что не могу предсказать его реакцию. Ты, наверное, уже заметил, папа – человек настроения. – Крутя в руках бокал, она встретила его пристальный взгляд. – Не надо волноваться об этом, Адам. Поговори с папой, если хочешь. Или с Харриет. Лично я считаю иногда полезным потормошить его, а затем дать возможность впасть в спячку. Как гризли.
– Гризли…
Она засмеялась и встала:
– Позволь налить тебе еще бренди.
Он остановил ее, сжав запястье:
– Ты все мне рассказала?
Она хмуро смахнула с покрывала облачко пуха.
– Я упоминала Ван Гога?
– О боже. – Он от всей души надеялся на конец. – Что не так с Ван Гогом?
Кирби скривила губы:
– Не совсем с Ван Гогом.
– С твоим отцом?
– Его последняя сделка. Он продал его Виктору Альваресу, кофейному барону из Южной Америки. – Она улыбнулась, Адам молчал, уставившись в пустоту. – Условия труда на его фабрике весьма прискорбны. Мы, конечно, ничего не можем сделать, чтобы это исправить, но папа уже вложил деньги в школу где-то в той области. Это его последняя сделка за прошедшие несколько лет, – добавила она, когда Адам сел, закрыв глаза рукой. – И я думаю, он действительно будет доволен, что ты обо всем знаешь, и с радостью показал бы тебе эту картину – его особенную гордость.
Адам потер лицо. Даже не удивился, услышав собственный смех.
– Наверное, я должен радоваться, что он не подделал потолок в Сикстинской капелле.
– Не исключаю, он займется этим, после того как выйдет на пенсию, – бодро ответила Кирби.
Не уверенный, шутит она или нет, Адам решил оставить замечание без внимания.
– Мне нужно время, чтобы свыкнуться с этим.
– Справедливо.
Отставив бокал в сторону, он решил, что пока не будет докладывать Макинтайру, ведь Кирби рассказала ему все без вопросов и ограничений. Сейчас, когда она так доверчиво смотрела на него, он не мог думать о своей работе и обязанностях. Как-нибудь потом он найдет способ объяснить. Теперь он не знал точно, как отличить правильное от неправильного.
Адаму хотелось успокоить Кирби, доказать ей, что она права, преподнеся ему самый драгоценный дар – полное доверие. Возможно, он не заслужил его, но нуждался в нем. И в ней.
Не сказав ни слова, Адам заключил ее в объятия и смял губами ее рот, нетерпеливо, требовательно. Прежде чем кто-то из них смог мыслить здраво, он уже расстегивал молнию ее платья.
Кирби жаждала дать ему все, что он требовал. Не хотела его расспрашивать, хотелось просто забыть о причинах, мешавших им быть вместе. Так просто утонуть в потоке чувств, неизведанных и невероятных. С раннего детства она усвоила, что стоящее всегда дается тяжело. Отступив, она решила все вернуть на тот уровень, который могла преодолеть.
– Ты удивил меня, – произнесла она с улыбкой.
Адам притянул ее обратно. В этот раз она от него не сбежит.
– Знаешь, большинство женщин ждут хоть какого-то, мало-мальски приличного ритуала соблазнения, – прошептала она.
В ее глазах, наверное, зажглись озорные искорки, но Адам не видел этого, оглушенный биением ее сердца.
– Большинство женщин – не Кирби Фэйрчайлд. Я бы не стал утомлять тебя столь тоскливым процессом.
Как она могла сопротивляться ему? Она никогда не колебалась перед тем, как взять желаемое… До настоящего момента. Как игра в шахматы. Возможно, настало время смириться с безвыходным положением, ничего не выиграв, но и ничего не потеряв.
Она медленно улыбнулась, платье беззвучно соскользнуло к ее ногам.
Кирби была сокровищем из холодного шелка и теплой плоти. Она была обольстительна, очаровательна, именно такой он ее и представлял. Если она решилась, значит, никаких ограничений не предвидится. Простым движением она раскрыла ему объятия.
Мягкие вздохи, низкий шепот. Лунный свет и розоватые отблески лампы спорили друг с другом, затем сливались воедино. Матрас прогнулся под тяжестью тел. Ее рот, широко раскрытый, был горяч, руки – сильны. Когда она двигалась под ним, завлекая, насмехаясь, он забыл, насколько она мала.
Все. Абсолютно все. Сейчас. Потребность заставляла обоих нетерпеливо брать, однако… За страстью, за жаром скрывалась нежность, которой они не ожидали друг от друга.
Он касался. Она трепетала. Она пробовала на вкус. Он дрожал. Они жаждали до тех пор, пока воздух вокруг них не начал искрить. С каждой секундой они находили все больше того, в чем нуждались, но вместо удовлетворения их охватывала алчность. Бери, казалось, твердила она, и давай, давай, давай.
У нее не было времени спокойно плыть по течению, только бешено биться. Для него. Из-за него. Ее тело страстно желало, тосковало , словом, было слишком слабым. Она требовала единственно возможного для нее. А он поцелуем, касанием руки мог заставить ее воспарить так высоко, как она и не мечтала. И вот финал, наслаждение, на которое она надеялась, в которое до конца не верила. Это было именно то, чего она отчаянно желала всю жизнь, но не могла постичь. Оно произошло, и больше ничего не нужно.
Он подступил к краю безумия. Она держала его сильно и крепко, когда они вместе полетели в бездну. Вместе – все, о чем она думала. Вместе.
Тихо. Так тихо, словно в мире не существовало такого понятия, как звук. Ее волосы лежали на его щеке. Ее рука, слабо сжатая в кулак, покоилась у его сердца. Адам в тишине страдал, он не представлял, что может так страдать.
Как это случилось? Контроль? С чего он решил, что в состоянии держать все под контролем, когда дело касалось Кирби? Каким-то образом она окутала его, телом и духом, пока он притворялся, что следует велению собственной воли.
Он приехал сюда выполнить задание. Он все еще должен сделать это, несмотря на происходящее между ними. Мог ли он продолжать работу и одновременно защищать ее? Мог ли расколоться на две части, если его путь настолько прям? Адам уже ни в чем не уверен, он проиграет в любом случае, как бы ни закончилась игра. Стоит подумать о необходимой дистанции. Лучше для них обоих, если он начнет сейчас.
Но когда он отстранился, Кирби схватила его крепче. Подняла голову, и лунный свет, отразившийся в ее глазах, заворожил его.
– Не уходи, – пробормотала она. – Останься и поспи со мной. Я пока не хочу это заканчивать.
Он не мог отвергнуть ее сейчас. Наверное, никогда не сможет. Ничего не сказав, Адам снова придвинулся и закрыл глаза. Притворится еще чуть-чуть, а завтра позаботится об всем.
Солнце разбудило Кирби, хоть она и пыталась не обращать внимания на свет, зарывшись головой в подушки. Это не сработало. Смирившись, она швырнула их на пол и замерла, одна.
Кирби не слышала, как ушел Адам, да и не ждала, что он останется с ней до утра. На самом деле, она была рада проснуться в одиночестве. Теперь можно подумать.
Как получилось, что она полностью доверилась человеку, которого едва знала? Нет ответа. Почему не уклонилась от его вопросов, избежав упоминания точных фактов, ведь это всегда прекрасно у нее получалось. Нет ответа.
Кирби на мгновение закрыла глаза, осознав, что была более честна с Адамом, чем с собой. Конечно, она знала ответ.
Она дала ему больше, чем любому другому мужчине. Это не просто физическое единение, удовольствие на одну ночь. Она разделила с ним свою сущность. И уже не смогла бы вернуть утраченную часть, даже если бы кто-то из них захотел этого.
Он бессознательно взял ее невинность. Эмоциональная девственность была так же реальна, как физическая, и так же жизненно важна. Ее невозможно вернуть. Думая о прошедшей ночи, Кирби поняла, что не хочет ее возвращения. Наконец они оба продвинулись вперед.
Кирби встала, готовая встретить новый день.
Наверху, в студии Фэйрчайлда, Адам рассматривал сельский пейзаж. Он чувствовал грусть и тревогу. Безмятежность идиллии переплеталась с бешенством жизни, яркой, ощутимой, будоражащей. Его создатель – не Винсент Ван Гог, чьему мастерству владения кистью и цветом поклонялся Адам, а Филипп Фэйрчайлд – стоял рядом.
– Это великолепно, – пробормотал Адам. Комплимент вырвался прежде, чем он смог сдержаться.
– Спасибо, Адам. Я тоже без ума от него. – Фэйрчайлд говорил как человек, уже давно смирившийся с собственным превосходством и не отделимой от него ответственностью.
– Мистер Фэйрчайлд…
– Филипп, – добродушно перебил Фэйрчайлд. – Нет нужды в формальностях между нами.
Адам чувствовал, что даже случайная близость могла усложнить и без того запутанную ситуацию.
– Филипп, – начал он снова. – Это мошенничество. Ваши намерения могут быть благими, но в результате это все равно мошенничество.
– Абсолютно точно. – Фэйрчайлд согласно кивнул. – Мошенничество, искажение фактов, наглая ложь, без сомнения. – Он поднял руки, и они свободно упали. – Я полностью беззащитен.
Так же как дьявол, мрачно подумал Адам. Либо он очень сильно ошибся, либо сейчас ему навешают на уши самой длинной лапши.
– Адам… – Фэйрчайлд протянул его имя и молитвенно сложил руки. – Вы проницательный и рациональный человек. Я горжусь тем, что легко могу оценить характер. – Притворяясь старым и хилым, Фэйрчайлд тяжело опустился на стул. – Опять же, вы наделены воображением и широтой ума – это видно по вашим работам.
Адам взял чашку с кофе, принесенную Кардсом.
– И?
– Ваша помощь в решении нашей маленькой проблемы прошлой ночью, а также ваше умение обернуть мою интригу против меня заставляют меня верить, что вы можете приспособиться к весьма необычному, по мнению некоторых.
– Некоторых?
– Итак. – Приняв чашку, которую дал ему Адам, Фэйрчайлд откинулся на спинку стула. – Вы сказали, что Кирби полностью ввела вас в курс дела. Странно, но пока оставим это. – Он уже пришел к собственным выводам, и они ему по нраву. Но он не собирался сдавать позиции. – После всего услышанного сможете ли вы найти хотя бы йоту эгоизма в моем предприятии? Сможете ли увидеть что-то помимо человеколюбия? – Полностью войдя в роль, Фэйрчайлд поставил чашку. – Маленькие больные дети и те, кому фортуна не улыбнулась в этой жизни так, как нам, извлекли выгоду из моего хобби. Ни единого доллара я не присвоил себе, ни единого франка или су. Я не просил за это почестей и доверия, которыми общество, естественно, с великой радостью одарило бы меня.
– Вы не просили и тюремного приговора, которым это самое общество также с великой радостью наградило бы вас.
Фэйрчайлд согласно склонил голову, но не пропустил удар.
– Это мой дар человечеству, Адам. Моя плата за талант, которым меня наделили высшие силы. Эти руки… – Он поднял их, узкие, длинные и странно прекрасные. – Эти руки обладают талантом, за который я должен заплатить так, как могу. Я это и сделал. – Он снова бросил их на колени. – Но если вы осудите меня, я пойму.
Фэйрчайлд смотрел на него, Адам чувствовал себя поборником Христа перед языческими львами, преданный своей вере, покорившийся своей судьбе.
– Придет день, – пробормотал Адам, – ваш нимб соскользнет и задушит вас.
– Возможно. – Он приподнял голову. – Но сейчас мы наслаждаемся, пока можем. Давайте полакомимся вон теми, датскими.
Адам передал ему поднос.
– Вы приняли в расчет последствия, которые грозят Кирби, если ваше… хобби раскроется?
– О. – Фэйрчайлд проглотил печенье. – Выстрел прямо в мою ахиллесову пяту. Естественно, мы оба знаем, что Кирби способна встретить любые препятствия и преодолеть их, в обход или напролом. – Он откусил еще кусок, наслаждаясь сильным ароматом малины. – И все же, в силу своей природы, она подвержена эмоциям. Вы согласны?
Адам подумал о прошлой ночи и о том, как она повлияла на него.
– Да.
Именно такого краткого и четкого ответа ожидал Фэйрчайлд.
– Сейчас я решил немного отдохнуть от своего бизнеса по разным причинам, главная из которых – положение Кирби.
– И ее положение касается Рембрандта?
– Это совсем другое дело. – Фэйрчайлд вытер пальцы о салфетку и взял еще одно печенье. – Я хотел бы поделиться всеми тонкостями с вами, Адам…
– Надеюсь, ты справляешься с глиной так же хорошо, как с этой ролью, папа. – Кирби вошла в студию и взяла печенье, от которого Фэйрчайлд не открывал глаз. – Ты хорошо спал?
– Как убитый, бесстыжая девчонка, – пробормотал он, вспомнив, какое испытал замешательство, проснувшись на диване, укрытый шалью дочери. Ему плевать, что его перехитрили, главное, это сделал человек, известный своим умом. – Мне сказали, что твои ночные похождения увенчались успехом.
– Дело сделано. – Она взглянула на Адама, положила руки отцу на плечи. Нерушимая связь между ними была очевидна. – Может, мне лучше оставить вас двоих наедине на какое-то время? Адам умеет выуживать информацию. Ты можешь рассказать ему о том, чего я не знаю.
– Все в свое время. – Он погладил ее руки. – Я хочу посвятить утро своему ястребу. – Поднявшись, он направился к куску глины. – Ты должна позвонить Харриет и сказать, что все хорошо, прежде чем вы двое пойдете развлекаться.
Кирби убрала руки.
– У тебя на уме какие-то развлечения, Адам?
– На самом деле… – Поддавшись импульсу, он поцеловал ее на глазах у отца. – Я думал о занятиях с маслом и холстом. Тебе надо переодеться.
– Это лучшее, что ты можешь придумать. Два часа, не больше, – предупредила она, когда они вышли из студии. – Или же мои расценки возрастут. У меня тоже есть работа, ты же знаешь.
– Три.
– Два с половиной. – Она остановилась на площадке второго этажа.
– Утром ты выглядела как ребенок, – пробормотал он и погладил ее по щеке. – Я не мог заставить себя разбудить тебя. – Он лишь на мгновение коснулся ее кожи, затем убрал ладонь. – Жду тебя наверху.
Оказавшись в своей комнате, Кирби швырнула красное платье на кровать. Затем принялась одной рукой стягивать с себя одежду, а другой придерживала телефон.
– Харриет, это Кирби. Звоню тебя успокоить.
– Умная девочка. Проблем не возникло?
– Нет. – Кирби пыталась выбраться из джинсов. – Мы управились.
– Мы? Филипп был с тобой?
– Папа уснул на диване, после того как Адам подменил бокалы.
– О, дорогая! – удивленно воскликнула Харриет. – Он очень разозлился?
– Папа или Адам? – уточнила Кирби, пожав плечами. – Не важно. В конце они оба вели себя вполне разумно. Помощь Адама оказалась очень кстати.
– А можно подробнее?
Продолжая бороться с одеждой, Кирби все рассказала.
– Изумительно! – Довольная развернувшимся спектаклем, Харриет лучезарно улыбнулась телефону. – Жаль, я сама не сделала этого. Нужно узнать твоего Адама поближе и придумать более эффектный способ выразить ему мою признательность. Как думаешь, ему нравятся крокодильи зубы?
– Вряд ли что-то доставит ему большую радость.
– Кирби, ты знаешь, как я благодарна тебе. – Тон Харриет стал серьезным, по-матерински заботливым. – Ситуация, мягко говоря, затруднительная.
– Контракт нельзя расторгнуть?
– Нет. – Она горестно вздохнула, подумав об утраченном Тициане. – Это моя вина. Я должна была объяснить Стюарту, что картину нельзя продавать. Филипп наверняка в ярости из-за меня.
– Ты сможешь с ним справиться. Всегда могла.
– Да, да. Боже, что бы я без тебя делала. Бедняжка Мелли не понимает меня так, как ты.
– Она просто другая. – Кирби смущенно опустила глаза в пол, пытаясь не думать о Рембрандте и прогнать чувство вины. – Приезжайте сегодня с Мелли на ужин.
– О, я бы с удовольствием, но у меня встреча. Как насчет завтра?
– Отлично. Мне позвонить Мелли или ты сама ей скажешь?
– Я увижу ее сегодня днем. Береги себя и поблагодари за меня Адама. Черт подери, я слишком стара, чтобы дать ему что-то помимо крокодильих зубов.
Усмехнувшись, Кирби положила трубку.
Солнце играло с платьем, то заставляя материю вспыхивать пламенем, то окрашивая ее в темный оттенок крови. Ослепительные лучи отражались от золота колец в ушах Кирби и золота браслетов на ее руках. Адам погрузился в лихорадочную работу, наслаждаясь великолепной мозаикой света и теней.
Он был художником тонких деталей, использовал свет и тень по настроению. В своих портретах он боролся за внутренний мир, правду, скрывавшуюся под поверхностью модели. В Кирби он видел воплощение женщины – силу, хрупкость и неуловимое мистическое плотское влечение. Надменность и обаяние – в ней присутствовало и то, и другое. Сейчас, яснее чем когда-либо, он понимал это.
Время шло, а Адам и не думал заканчивать. Правда, у его модели на этот счет сложилось собственное мнение.
– Адам, если ты сверишься с часами, увидишь, что я отвела тебе больше положенного.
Он проигнорировал ее замечание, продолжая писать.
– Я больше не могу оставаться в таком положении ни минуты. – Она уронила руки на колени и размяла плечи. – Вряд ли я когда-нибудь снова буду прыгать с шестом.
– Я могу пока поработать над фоном, – пробормотал он. – Мне нужно еще часа три с утра, в это время нужное освещение.