Однажды на выставке в Чикаго она вызвалась дотронуться до электромагнитного устройства, про которое говорили, что оно воссоздает разряд молнии, и почувствовала, как какая-то живительная сила пробежала по ее пальцам. Она тогда отдернула руку, смущенная этим ознобом, который заставил зашевелиться волосы у нее на затылке. Филадельфия никогда никому не рассказывала об этом ощущении, которое заставило ее поспешить домой и осмотреть свое тело - не произошло ли с ним чего-нибудь. Теперь его горячий язык своими толчками вызывал сладостное наслаждение, такое же сильное, проникал в ее груди, горел огнем в самом сокровенном месте.
Потом его губы оторвались от ее рта, поползли по щеке, спустились к шее, коснулись ледяного холода бриллиантов; зубами он открыл замочек ожерелья и оно соскользнуло ей на колени. Потом он добрался до раковины уха, поцеловал ее и обласкал кончиком языка.
У нее перехватило дыхание, и она хотела вскрикнуть, но он успел заткнуть ей рот поцелуем.
От этого поцелуя у нее ослабело все тело. Когда он наконец поднял голову, у нее уже не было сил даже на то, чтобы думать или ощущать вес своего тела, она подалась вперед и прильнула к его груди.
- Вы должны были сказать мне, - прошептал он ей на ухо.
- Что? - пробормотала она.
- Что вам нужны такие поцелуи.
- Но я… мне не нужно…
- Нет, милая, вам это нужно, и вы всегда будете получать все, в чем нуждаетесь.
Филадельфия закрыла глаза. Она чувствовала себя так, словно висела на краю обрыва, отчаянно цепляясь ногтями за камни. Его поцелуи оставили ее возбужденной, но она все-таки сохранила достаточный контроль над своими чувствами, кусая нижнюю губу, чтобы удержаться от того, чтобы попросить его продолжить эту сладкую пытку.
- Я ничего не понимаю, - призналась она, когда непростительная слеза выкатилась из-под плотно сжатых век. - И меньше всего про самое себя.
Эдуардо приподнял ее голову и улыбнулся, увидев на ее лице горестное недоумение.
- Ответ, милая, настолько прост, что я должен вскоре продемонстрировать его вам, иначе я сойду с ума. Но прежде я должен, как говорите вы, североамериканцы, кое-что выяснить.
- Я никогда этого не говорила, - запротестовала она, когда он продвинулся на сиденье и слегка прижал ее в угол.
- Миссис Ормстед захочет узнать все про вечер у Доджей, - сказал он голосом, который не выдавал муку, испытываемую его телом. - Вы можете развлекать ее историями о наших злоключениях, пока я буду отсутствовать.
- Что вы собираетесь делать? - спросила она, смущенная слезами, текущими по ее щекам.
- Ничего такого, что имеет отношение к вам.
- Хорошо, оставайтесь таинственным. Но не думайте, что я буду ждать вас, потому что буду уже в постели.
- Тогда я, как только вернусь, отправлюсь немедленно в постель.
Его интонация заставила ее взглянуть в его черные глаза, поблескивавшие в темноте. Она испугалась, но не хотела обнаруживать, что между строк сказанного заметила его намерение прийти в ее постель. Она молча отвернулась.
Эдуардо хотел обнять ее, держать в своих руках, заставить ее поверить, что он чувствует, что она начинает сомневаться в искренности его чувства к ней, даже при том, что влажные следы его поцелуев остались на ее губах, но удержался. Кабриолет подъезжал к особняку Ормстедов. Если он вновь дотронется до нее, то уже больше остановиться не сможет, и тогда кучер увидит картину, о которой уже утром будут судачить все кучеры на Пятой авеню.
Он подобрал свои бакенбарды и прижал их к своим щекам, надеясь, что там осталось достаточно клея, чтобы удержать их на месте, пока он будет провожать Филадельфию до дверей.
И только после того, как он помог ей выбраться из кабриолета и провел в дом, сообразил, что почти не дотрагивался до нее. Он не ласкал ее груди и бедра. Горячая волна желания укрепила его в убеждении, что она сожалеет о его ошибке не меньше, чем он. Может, в этом крылась причина укора в ее взгляде перед тем, как она повернулась и побежала вверх по лестнице? Испытывала ли она то же, что и он, понимала ли, что они начали путешествие, которое должно прийти к концу?
Спустя полчаса Эдуардо вышел из особняка Ормстедов через заднюю дверь и нанял кабриолет. Кучер не увидел ничего необычного в элегантно одетом джентльмене, но удивился, когда тот приказал отвезти его в отель на Двадцать шестой улице.
Эдуардо не удивился, выяснив, что маркиз живет в одном из самых скромных отелей в городе. Эмигрантов принимали в американском высшем обществе не за богатство, а за то, чего не могли купить за деньги нувориши, - за гордую родословную и аристократические титулы.
Он улыбался, входя в холл отеля, и оглядел свой вечерний костюм. Эдуардо уже несколько недель не ходил в своей привычной одежде. Сейчас он испытывал удовольствие, ощущая на себе элегантный костюм из отличного материала. Горячая ванна и бритва избавили его от следов клея и грима. От него пахло сандаловым деревом. В общем, он был рад своему превращению из Акбара в сеньора Тавареса.
Когда он поднялся на третий этаж, то прошел по темноватому коридору до номера 305 и постучал. После того как ему никто не ответил и на второй стук, он достал из кармана длинную тонкую металлическую отмычку, открыл ею замок и вошел в комнату.
Он едва успел закончить быстрый, но добросовестный обыск, когда услышал шаги в холле. Проворно и тихо он встал за дверью и стал ожидать.
Маркиз был несколько пьян, что ему очень нравилось. Он предпочитал опьянение от хорошего бренди любому другому способу одурманивать себя. Вставив ключ в дверной замок, он перестал насвистывать, наслаждаясь жаром своего дыхания, которое, как пламя из пасти дракона, обжигало его лицо. Черт побери! Он был доволен собой.
С преувеличенной осторожностью он прошел к столу, где горела лампа, и стал вытаскивать все из своих карманов. Два кольца, бумажник, портсигар с драгоценными камнями на крышке и, наконец, ожерелье из трех ниток жемчуга. Неуверенной рукой поднес его к свету.
Это была неплохая добыча, но не то, чего он так жаждал. Если бы не любовные притязания этой шлюхи Олифант, он мог бы сегодня вечером добыть нечто, что стало бы венцом его карьеры. И все-таки, когда она обхватила руками его шею, он не мог удержаться от соблазна снять с нее в момент объятий ее жемчужное ожерелье.
Он самодовольно ухмыльнулся и осторожно положил ожерелье на стол. Это была справедливая цена за то, что он терпел ее объятия последние недели, но предпочел бы, чтобы его обнимала эта девица де Ронсар. Успешно снять с нее тяжелое бриллиантовое ожерелье в тот момент, когда она поднимала бы свое прелестное лицо для его поцелуя, стало бы коронным номером всей его жизни. Сама эта мысль заставила его взяться за ширинку брюк.
- Простите меня, что я прерываю этот… интимный момент.
Эдуардо стало почти жалко этого человека, который повернулся так поспешно, что чуть не упал.
Глаза маркиза полезли на лоб, когда он разглядел безукоризненно одетого незнакомца, стоявшего в темном углу у двери.
- Кто вы? Что вам надо?
Его светлые глаза скользнули в сторону жемчуга, подтверждая его первое подозрение.
- Я пришел сюда не ради жемчуга, хотя и заберу его, - сказал незнакомец приятным голосом с легким акцентом. - Но сначала, я думаю, вы поболтаете со мной.
Маркиз скосил глаза в сторону, а его рука как бы случайно потянулась к карману.
- Я знаю вас?
- Нет. - Незнакомец наставил на него короткоствольный пистолет. - И если вы собираетесь достать что-то из кармана, вам это не удастся.
Маркиз опустил руку и выпрямился, неожиданно вспомнив, кто он.
- Я маркиз д'Этас, и я хочу знать, кто вы и что вы здесь делаете?
- Кто я для вас не имеет значения. Важно, почему я здесь.
Он полез в карман, вынул оттуда монету и протянул ее французу.
Несмотря на свое опьянение, маркиз распознал сверкание золота, но, когда он увидел, что это испанский дублон с пулевой дыркой в центре, выражение его лица изменилось.
- Откуда это у вас?
- Оттуда же, откуда и у вас, если тот дублон, который я нашел в ящике вашего стола, не краденый.
- Нет! - Маркиз яростно затряс головой. - Я не рискнул бы красть такую вещь.
- Тогда объясните мне, почему человек, который дал вам этот сувенир, так ценит вас?
Маркиз растерянно ответил:
- Мне нечего вам сказать.
- Это говорит о том, что вы в трудном положении.
- Почему?
- Вы не даете мне повода оставить вас в живых.
- Вы не сделаете этого! - закричал маркиз, оставив все попытки сохранить достоинство. - Если Тайрон узнает…
- Тайрон, - задумчиво повторил за ним незнакомец. - Теперь вы начинаете интересовать меня. Вы в таких отношениях с Тайроном, что чувствуете себя вправе использовать его имя как талисман против ваших врагов? Думаю, что нет. Во всяком случае, трус вашего калибра должен иметь много врагов. Кто будет первым?
- Но я ничего не сделал!
- Во-первых, вы лжец, ваш французский акцент из дельты Миссисипи у Нового Орлеана, а не с острова Сите, во-вторых, вы вор и, в-третьих, вы обеспокоили даму, мою знакомую. Уже этого одного достаточно для меня, чтобы убить вас.
- Какую даму? Какую-нибудь вашу любовницу?
- Даму, которую я зову мадемуазель де Ронсар. А, я вижу, вы знаете ее. Что вас так испугало?
- Я только танцевал с ней! - воскликнул маркиз.
- Но вы хотели гораздо большего, чем только танцевать с ней, не так ли? Она говорит, что чувствует угрозу всякий раз, когда вы рядом. Так что я вынужден убить вас… или убрать вас из города.
Теперь, когда в разговоре возникла альтернатива убийству, маркиз обрел уверенность в том, что этот человек не собирается выполнить свою угрозу, и он осмелел.
- Я клянусь никогда больше не приближаться к этой даме.
- Тем не менее, вы проявили чрезмерный интерес к ней. Почему?
Он не успел закончить, как глаза маркиза скосились на жемчужное ожерелье.
- А, я понимаю. Бриллианты. Вы дурак. Можете вернуть мне мою собственность. - Он протянул руку за монетой, которую сжимал маркиз. Тот, не раздумывая, протянул ему монету. - Вашу монету я тоже заберу.
Маркиз побледнел.
- Вы не сделаете этого. Это моя защита.
- Которую я отнимаю у вас. Монету! Сейчас же!
Маркиз в течение нескольких секунд решал, что ему делать. Он боялся многих вещей, но человек по имени Тайрон внушал ему ужас. Он никогда не встречал его, но это имя наводило ужас во всех портах от Нового Орлеана до Сент-Луиса. Несколько лет назад, когда он крутился в Новом Орлеане, ему предложили работенку - совершить небольшую кражу. Когда он ее провернул, один человек положил ему в руку монету, сказав, что это подарок от Тайрона. Цены этой монете нет.
- Кто послал вас? - спросил маркиз.
- Нет такого человека, который приказывал бы мне.
- Тайрон? - недоверчиво выдохнул маркиз.
Ответа он не получил. Маркиз неожиданно почувствовал себя совершенно трезвым.
- У меня и мысли никакой не было насчет этой дамы. Я не хотел причинить ей вред. - Он развел руками чисто французским жестом. - Дело в бриллиантах, мой друг. Они стоят королевского состояния. Но, конечно, теперь я их не трону.
Маркиз подошел к бюро и неохотно вынул оттуда монету. Когда он обернулся, то увидел, что незнакомец отошел от двери к столу и берет жемчужное ожерелье. В этот момент огонь в лампе вспыхнул, прежде чем погаснуть, и при свете этой вспышки маркиз разглядел профиль незнакомца и понял, что в его черных волосах и бронзовой коже есть что-то знакомое. В наступившей темноте у него возник соблазн бежать, но голос незнакомца, звучавший во тьме еще более глубоким и тяжелым, произнес:
- Всем известно, что Тайрон видит в темноте как кошка. Один шаг, маркиз, и я убью вас.
Маркиз замер, его рука до боли сжала в ладони счастливую золотую монету.
- Я ничего не видел, ничего, чтобы опознать вас. Клянусь!
- Как я могу верить вам?
Маркиз почувствовал, как подгибаются у него колени и тошнота подступает к горлу. Он был трусом. У него не было ничего, кроме его жизни, за которую он бессмысленно цеплялся.
- Обладателю монеты обещано снисхождение, - прошептал он.
- Вы его получили. Вы остались живы.
Маркиз понимающе кивнул.
- Я хотел бы вернуться в Новый Орлеан.
- Нет.
Маркиз задержал дыхание, пытаясь сдержать новую волну тошноты в желудке.
- Техас? Колорадо? Калифорния? Уехать из страны?
- На первом же корабле, отплывающем за границу, - предложил незнакомец. - А теперь отдайте монету.
- Я вас не вижу.
- Ничего, зато я вас вижу.
Маркиз вытянул руку, раскрыв ладонь, и почувствовал, как ее коснулись пальцы, забравшие монету. Этот человек видел в темноте. Это Тайрон!
- На первом же корабле! - прошептал он, когда мужчина отодвинул его в сторону и вышел.
9
- Вы не уедете! Я этого не допущу! И перестаньте смотреть на меня своими золотистыми глазами, омытыми прозрачными слезами! - ругалась Гедда Ормстед. - На меня истерика не действует, но все равно я этого терпеть не могу!
- Я не плачу, мадам, - отвечала Филадельфия. - Мне просто грустно от необходимости прощаться.
Гедда посмотрела на свою юную подругу последних недель с явным неодобрением.
- Ваш отъезд как-то связан с возвращением Акбара? Он вам так дорог?
Филадельфия нахмурилась в ответ на этот обвинительный тон. Она ожидала, что ее хозяйка будет сожалеть об ее отъезде, но такой болезненной реакции не могла себе представить.
- Он мой слуга.
- Вздор! Мне рассказывали, как рьяно вы защищали его у Доджей. - Она вскинула свои брови. - Вас это беспокоит? Выбросьте это из головы. Я не сомневаюсь в том, что делала эта Олифант в тот момент, когда с нее сняли жемчуг. Хотя вора и не поймали, вы не должны прятаться и разбивать свою жизнь, как будто это вас разыскивает полиция.
Филадельфия ощутила магнетизм испытующего взгляда Гедды Ормстед.
- Мою жизнь определяют другие обстоятельства.
- То, что вы сказали, звучит как-то несимпатично. Должна ли я предполагать, что вы подразумеваете финансовые обстоятельства? Я уже говорила вам, что рада, что вы у меня в гостях. Если я в чем-то не соответствовала, то вам надо было сказать сразу. Я буду платить вам жалованье. - Она отвела глаза в сторону. - Я очень одинокая старая женщина и могу быть щедрой, когда нужно.
Неожиданно смысл предложения миссис Ормстед, как гром среди ясного неба, открылся Филадельфии. Ей предлагали полную свободу действий, только чтобы она осталась, - старуха готова платить только за ее присутствие здесь. Ее пронзило чувство обиды и унижения, но тут же возникло ощущение симпатии. Насколько одинока эта женщина, чтобы предлагать вот так свое гостеприимство. И какой расчетливой должна Филадельфия казаться миссис Ормстед, чтобы та думала, что Филадельфия может принять ее предложение.
Она встала и обошла вокруг стола, чтобы оказаться лицом к лицу с миссис Ормстед. Филадельфия взяла в свои руки ее словно пергаментную руку.
- Я очень привязалась к вам, мадам. Если бы я могла, я осталась бы.
Гедда откинула голову и посмотрела на молодую женщину, стоявшую перед ней, и подумала, была ли она хоть вполовину так хороша в этом возрасте?
- Если вы привязались ко мне, то должны остаться.
- Это так, мадам, но именно поэтому я должна уехать.
У Гедды задрожал подбородок, но она быстро справилась с собой.
- Упрямая! Испорченная! Своенравная! Подождите, я еще не кончила. Глупая! Безрассудная! Неблагодарная! Вы можете остаться со мной, а если предпочитаете, можете выйти замуж. Этот мой племянник Горас построит для вас замок, если вы прикажете.
- Его зовут Генри, мадам.
- Ха! Вы, оказывается, наблюдательны. Бедный мальчик. Я понимаю, что он не такой уж яркий молодой человек. Вы, французы, обращаете на эту сторону большое внимание. Но, насколько я помню его с пеленок, у него по мужской части все в порядке. Возможно, вы возбудите его. Во всяком случае, у него есть и другие достоинства. Он будет любящим мужем и любящим отцом. И, кроме того, у него есть деньги, куча денег. При вашей элегантности и обаянии он будет считать, что ему повезло больше, чем он заслуживает, - и будет прав!
- Я не люблю вашего племянника, мадам.
- Знаю! Вы любите этого дикаря в тюрбане. У меня есть глаза, а вы оба просматриваетесь, как оконные стекла.
- Мадам ошибается, - осторожно сказала Филадельфия и отошла, чтобы укрыться от пронзительного взгляда миссис Ормстед.
- Если бы этот мужчина был более замкнутым, я вышвырнула бы его в первый же день, - отпарировала Гедда. - Его чувства были очевидны с первого взгляда. Я не забуду выражение его лица, когда вы упали под копыта моей лошади. Если бы он мог, он поднял бы мой экипаж, кучера, лошадей и вообще все и выбросил бы нас в ближайшую канаву.
- Вы ошибаетесь, мадам, - с мягкой настойчивостью повторила Филадельфия. - Я уверена, что Акбар относится ко мне как к ребенку.
- Ах вот как! - голос Гедды стал ледяным. - А разве не было поцелуя в щеку, который я видела в моем зимнем саду несколько недель назад? Ага, вы покраснели! Целоваться среди бела дня, как какая-нибудь глупенькая горничная с кучером. Я должна была бы уже тогда выставить вас обоих!
Филадельфия в смущении опустила голову, думая, что тот невинный поцелуй был не самой большой нескромностью, которую она позволила себе под этой крышей.
- Мне очень жаль, мадам, что я оскорбила вас.
- Не разговаривайте со мной так дерзко. Я ведь не сказала, что не одобряю вас, но я действительно не одобряю. Он слишком стар для вас, и вообще он язычник. Если вы выйдете за него замуж, вы будете изгнаны из хорошего общества и станете предметом любопытства для тех, кто согласится принимать вас. Подумайте, девочка! Что такое любовь по сравнению с комфортом и обеспеченностью?
Филадельфия посмотрела на нее и улыбнулась.
- Поскольку я никого не люблю и не имею ни комфорта, ни обеспеченности, мадам, я не могу сравнивать.
- Вы дерзкая девочка! - вздохнула Гедда. - Я должна была бы выставить вас, но я не стану этого делать. Я должна была бы выставить его, но не выставлю.
Филадельфия смотрела на эту пожилую женщину с обожанием и озадаченно. Их разговор можно было бы назвать самым невероятным разговором в ее жизни. Но за грубоватым осуждением со стороны миссис Ормстед она чувствовала подлинную привязанность к себе. Она оттягивала тот момент, когда надо будет рассказать ей, кто она и почему оказалась в Нью-Йорке. Прав ли Эдуардо, который считает, что миссис Ормстед поймет, если Филадельфия объяснит ей, что он и она деловые партнеры и что Акбар на самом деле сеньор Таварес, красивый и богатый бразилец, ненамного старше ее. Это желание было острым, но она не сказала ни единого слова, потому что сама не была убеждена, полная ли это правда.
Филадельфия сунула руку в карман, хотя и сомневалась в правильности того, что делает, но она обещала Эдуардо выполнять их план.
- Мадам Ормстед, вы были так добры ко мне, и я очень ценю ваши советы. Поэтому, если мне будет позволено, я хотела бы попросить вас об одной вещи.
- Просите, - холодно отозвалась Гедда.