- Как я вам благодарен! - сказал Густав, взяв ее руку.
- Если хотите, я буду в этом деле посредницей.
- Вы, как сына, меня любите.
- Вы любите Эдмона, как брата. Теперь вот что: согласны принять от меня совет?
- Прошу вас и говорю заранее, что последую вашему совету.
- Я бы на вашем месте съездила в Париж, прежде чем решиться.
Густав понял, к чему клонился совет, и потупился.
- Я поеду, - сказал он.
- Вы проверите там свои чувства и определите их настоящее значение. Может быть, возвратившись к рассеянной парижской жизни, увидев другие лица, припомнив другие привязанности, вы заметите, что в вашем сердце корни новой любви вовсе не так глубоки. Не забудьте, что во все время вашего пребывания здесь Лоранса одна девушка, которую вы видели. Вы здесь немного скучали и потому, очень естественно, ваше воображение обратилось к ней, но вы очень скоро можете заметить, что увлеклись первым впечатлением. Браком шутить нельзя - счастье Эдмона вам доказательство. Прежде чем решиться, убедитесь, что ваше сердце признает необходимость этого брака для его счастья и что старые привязанности в нем изгладились совершенно.
Последние слова были произнесены с особенным ударением, которое Густав не мог не заметить и не мог не поблагодарить мысленно за прямой совет, скрывавшийся в этих словах.
- Потом, - продолжала г-жа де Пере, - все ваши бумаги в Париже. Когда вы воротитесь, привезете их сюда - все препятствия будут устранены.
- Как вы все видите, - сказал Густав, - и как я вам за все это благодарен!
- Стало быть, вы меня поняли. Будем помнить, кого мы любили прежде. Если вы и в Париже найдете, что ваше счастье зависит от Лорансы - это будет последнею радостью сердца, которое, может быть, теперь ноет в разлуке с вами… Уезжайте завтра же утром. В месяц вы можете решиться. Перед тем чтоб ехать сюда, если не останетесь в Париже совсем, напишите мне, и к вашему приезду ваша свадьба с Лорансой будет решена. Я так говорю?
- Вы все видите! Не завидую Эдмону, что у него такая мать, только потому, что вы и так для меня много делаете.
Мнение г-жи де Пере было так основательно обдумано, что Густав пришел от него в восторг. В самом деле, оно клало конец недоумениям Густава и придавало положительное значение его решимости.
В Ницце Густав боялся оставить Лорансу и снова увидеть Нишетту; следовало узнать, решится ли он по приезде в Париж оставить Нишетту и возвратиться к Лорансе; старая или новая любовь пересилит?
Участь троих зависела от решения этого вопроса.
Зайдя к себе, чтобы приготовиться к дороге, Густав прежде всего вздумал подарить Нишетте лишнюю, хотя и обманчивую, радость. Он написал ей письмо:
"Когда ты получишь эти строки, я уже буду от тебя близко. Часов через пять мы увидимся".
Он зашел проститься к Мортоням.
- Вы к нам воротитесь? - спросил полковник.
- Думаю, даже очень скоро.
Муж и жена обменялись значительными взглядами.
Сердце Лорансы сильно забилось.
- Я вас, вероятно, найду еще здесь по возвращении? - спросил Густав.
Прощаясь с Лорансой, Густав легко пожал ее руки и почувствовал, что она ему отвечала тем же.
- Отчего г-н Домон уезжает? - спросила она у матери, когда Густава уже не было в комнате.
- Потому что он хочет жениться, я полагаю, - отвечала г-жа де Мортонь, которой г-жа де Пере передала часть своего разговора с Густавом и уверила в необходимости привести в порядок его дела.
Слова г-жи де Мортонь сопровождались нежным взглядом на дочь.
- Маменька!.. - вскрикнула Лоранса, стремительно бросившись обнимать ее.
- Так ты его очень любишь?
- Люблю.
- Через несколько дней тебе можно будет ему сказать это.
С отъездом Густава в Ницце в обоих семействах все пошло своим установленным тихим порядком.
Эдмон поправлялся как нельзя лучше.
Через четыре дня Густав был уже в Париже, на улице Годо. Нишетта, увидев его еще в окно, бросилась обнимать его и, плача от радости, долго не могла заговорить и собраться с мыслями.
Неделю назад Густаву казалось невозможным расстаться с Лорансой. Первый поцелуй Нишетты убедил его, что он не выедет из Парижа.
Пусть истолкователи человеческого сердца объяснят это; мое дело - рассказывать.
XXV
Все было по-прежнему в маленькой комнатке Нишетты, Густав чувствовал, что кресло у окна, в котором застал он гризетку, не покидалось ею в течение двух долгих месяцев ожидания.
Все до такой степени было согласно с его воспоминаниями минувших счастливых лет, что время, проведенное им в Ницце, показалось ему мимолетным сном: он будто вчера еще был в этой комнатке.
- Наконец приехал! - воскликнула молодая девушка, взяв его за руки и смотря на него. - Как я рада! Я уж боялась, что не увижусь с тобой!
Счастливая возвращением Густава, она уже смеялась над своими страданиями в его отсутствие.
- Я не мог же так скоро бросить Эдмона, дитя мое, - отвечал Густав. - Ты бы знала, как он был болен!
- Ну, теперь его совсем вылечили?
- Можно, по крайней мере, надеяться.
- Мне было так жаль его! Каждый день я молилась за вас обоих.
- К моему приезду, я думаю, он уже будет совсем здоров.
- А ты… разве опять уедешь?
- Я обещал г-же де Пере и Эдмону.
- Поезжай, - тихо сказала Нишетта, и в ее голосе слышалось столько грустной покорности и невольно пробивавшегося страдания, что Густав опять усомнился, придется ли ему вернуться в Ниццу.
Тем не менее, думая несколько приготовить ее к возможности новой разлуки, он спросил, будто бы ничего не замечая:
- А что?
- Ничего. Нет десяти минут, как приехал, еще не снял пальто, а уже говорит, что уедет!
- Успокойся, мы еще две недели пробудем вместе.
- Только две недели!
- Может быть, даже три.
- Как, однако, ты любишь Эдмона! - сказала гризетка, посмотрев на него недоверчиво.
- Ты знаешь, что мы с ним друзья. Он едва отпустил меня, но я сказал, что не могу: я непременно хотел тебя видеть.
- Точно хотел?
- Разве я тебе когда-нибудь лгал?
- А я, признаюсь, боялась, думала Бог весть что! - говорила гризетка, снимая с Густава пальто и кладя его вместе с дорожною фуражкой на постель.
- Чего ж ты боялась, ребенок?
- Думала, что ты уж меня не любишь и занят другою.
- Кем же? - вскрикнул Густав, думая скрыть выступившую на лице его краску.
- Кем! Другою… мало ли женщин!..
- Ну а теперь ты успокоилась?
- Конечно… потому что ты здесь… а все-таки…
- Что все-таки?
- Все-таки боюсь, что ты не для Эдмона хочешь опять ехать.
- К чему ж бы я тогда приехал сюда?
- Так, ты подумал: "Эта бедная девушка теперь тоскует в Париже, повидать разве ее?.." А может быть, и та уехала - ты и воротился сюда. Разве не может быть?
Женщины обладают даром предчувствия, и предчувствия редко их обманывают.
Разговор этот был в тягость Густаву.
- Ты не знаешь сама, что говоришь, - сказал он.
- Пойдем завтракать, - перебила она.
Стол уже был накрыт и все приготовлено. Бедная девушка знала, что Густав приедет усталый и голодный, ждала его, приготовилась…
- А я тебе скажу, - продолжала Нишетта, сев возле своего дорогого гостя, - не полюбит она тебя так, как я.
Замечание это было отчасти доказано немедленно последовавшим за ним поцелуем.
Густаву стало так хорошо после дороги, былые привычки обступили его с такой увлекающей силой, что образ Лорансы еще не смущал его воображения.
Да и Нишетта, точно, была увлекательно хороша. Для дорогого гостя она облеклась во всеоружие тонко рассчитанного кокетства, кокетства, для которого требуется ум и некоторое понимание сердца мужчины. В прическе, в простеньком, незатейливом чепчике, в фасоне платья было что-то новое, напоминавшее былое, и в то же время соблазнительно неотразимо. Это была хорошо известная Густаву Нишетта и что-то еще, прежде им не замеченное.
Может быть, это "что-то" были два месяца разлуки; время дает человеку много новых очарований.
За завтраком Густав рассказывал о простом образе жизни в Ницце, умалчивая о минутах, проведенных с Лорансой, и о прогулках с нею и ее отцом.
Нишетта рассказывала про свою жизнь в его отсутствие: рассказ ее был немногосложен… Сначала она много и долго плакала и две недели не выходила из дома, потом встретила как-то свою старую приятельницу, подругу по магазину. Подруга эта получила недавно наследство и намеревалась ехать в Тур, чтобы там открыть свой магазин.
До отъезда Шарлотты Туссен Нишетта была неразлучно с нею; подруга уговаривала ее оставить Париж и ехать вместе с нею, представляя могущие от этого произойти значительные выгоды, но Нишетта не соглашалась; и, проводив приятельницу недели за полторы до приезда Густава, осталась опять совершенно одна.
- Теперь, - сказала Нишетта, когда Густав позавтракал, - тебе надобно отдохнуть, ты устал.
- Да, я пойду домой, - отвечал Густав.
- Зачем? Ложись на мою постель; ты уснешь, я в это время буду работать или читать.
Густав повиновался и лег на постель гризетки… Через час он уже спал крепким сном, сном после дороги и свидания с любимой женщиной.
Нишетта поправила волосы и села с книгою в руке перед камином: но спящий Густав занимал ее более, чем попавшийся ей роман.
Густав проснулся в семь часов вечера.
Покрытая абажуром лампа сообщала приятный полусвет комнате; Нишетта сидела у стола за работой, положа маленькие ножки на стоявший перед камином стул.
Густав несколько времени любовался открывшейся перед ним картиной, в которой художнику нечего было прибавить.
"Вот мое прошедшее, - думал он, - должен ли я продолжать его? Девочка эта меня любит, при одном моем движении все ее существо готово отдаться мне; она бросится ко мне на шею, скажи я только одно слово. Да к чему поведет нас все это - и меня и ее? Оба мы состаримся; желания наши изменятся. Оба мы бессемейные, бездомные: будет ли нам довольно нашей привязанности в возрасте, когда у других есть дети, семейство?.. Будем ли мы по-прежнему любить друг друга? Стареет жена - мы смотрим равнодушно, но не можем видеть равнодушно стареющую любовницу. Разные привязанности - разные чувства!.."
Так думал Густав, и через неделю по своем приезде он почти убедился, что уедет, и уже сожалел, что обещал Нишетте провести с нею три недели.
Читатели не станут его обвинять в неблагодарности; он делал так, как бы всякий на его месте делал: такова натура человека.
Нишетта была очень хорошенькая; Густав чувствовал при ней приятное волнение, за удовлетворением которого не оставалось уже ничего. Это была женщина, лицо которой ему понравилось и сразу пробудило в нем страсть, она отдалась ему легко; он нашел в ней душевные качества, которых и не думал отыскать, она развлекала его ум, говорила сердцу, льстила тщеславию; не видя других женщин или за неимением лучшей, он бы долго ее еще не оставил; но поставленная в параллель с прекрасной, невинной девицей, которая может отдаться любимому человеку, только сделавшись его женою, ум и сердце которой возвышены образованием, которая прельщала уже своей недоступностью и заманивала воображение неизведанным, - Нишетта теряла от этого сравнения. И кто на месте Густава, прожив два года с одною из этих женщин, не предпочел бы ей другую, обещавшую впереди еще много счастливых, упоительных дней?
Это тяжело, грустно для покидаемой женщины, но так бывает почти всегда; большинство молодых людей переживают подобные минуты и выходят из них с решимостью Густава; и весьма многие из оставленных женщин утешаются скоро и даже, припоминая свое прошедшее, говорят иногда:
"Может быть, это и к лучшему".
Есть, впрочем, в любви к этим оставляемым женщинам минуты, которых не может доставить любовь возникающая, особенно если женщина так хороша, так еще полна молодости и силы, как Нишетта. Но за этими минутами неминуемо следует утомление; сердце им пользуется и проникается мечтой и обещаниями иной любви. Тогда человек решительно отдает преимущество надеждам последней любви над уже изведанными наслаждениями первой.
Кому не случалось, обнимая женщину, думать в то же время о другой? Эгоизм человеческого сердца сильнее эгоизма ума. Были иногда минуты, в которые Нишетта отдавалась Густаву со всею доверчивостью беспредельно страстной любви, а Густав в то же время воображал, что ласкает и целует Лорансу.
Тогда его ласки были обаятельнее, поцелуи его были жарче, и бедной Нишетте казалось, что Густав еще никогда не любил ее так страстно.
А как бы она заплакала, если бы могла понять свое положение в эти минуты!
С приближением необходимости покинуть Нишетту навсегда воспоминания прошлого ярче и увлекательнее проносились перед Густавом и, казалось, говорили ему: "Останься с нами".
Раз, когда он пришел к гризетке, ее не было дома. Он однако вошел и, усевшись ждать, стал рассматривать ее маленькую комнатку. В ней так много было его подарков, и с каждым из них связывалось воспоминание.
"Бедное дитя, - думал он, рассматривая статуэтки и недорогие картины, которыми он сам украсил ее комнату, - как она дорожит всеми моими подарками! Вот эти золотые безделки; только их она и согласилась принять и для меня только их надевает. Вот мой портрет: она повесила его над своею постелью, за занавесками, боясь меня скомпрометировать перед теми, кто иногда к ней заходит. Добрая Нишетта! Теперь ей все это улыбается - придет время, она будет плакать над каждою из этих вещей, каждая из них ей напомнит человека, ее покинувшего и полюбившего другую. Еще страшнее при них будет ее одиночество: всегда перед глазами, они не позволят требовать от другого то, чего не могла она найти во мне".
Поддавшись этим размышлениям, Густав будто искал в своем сердце опоры для поддержания падающей любви; но таинственная, многообещающая будущность, заключенная для него в одном слове "Лоранса", охватывала его вдруг, и он быстро вставал, будто тотчас же собираясь уехать.
Тогда он выронил последние слезы о Нишетте: так над трупом ребенка плачет мать, в то же время улыбаясь другому ребенку, который впоследствии совершенно утешит ее в потере первого.
Когда Нишетта вошла, он сидел посреди ее комнаты с заплаканными глазами. Она тихо подкралась и положила к нему на плечо свою хорошенькую головку.
Густав оглянулся. Улыбка и поцелуй гризетки его приветствовали.
- Что с тобой? - спросила она, потому что его волнение было слишком заметно.
- Ничего, моя добренькая, - отвечал он, взяв ее к себе на руки, - взгрустнулось, что должен тебя оставить.
- Так ты решительно едешь?
- Да.
- Верно, получил из Ниццы письмо?
- Да, получил сегодня.
- Что же? Эдмону хуже?
- Нет, но поправляется плохо; хочет непременно, чтоб я был с ним. Нельзя же отказать больному.
- Густав?.. - умоляющим голосом сказала Нишетта.
- Что, друг мой?
- У меня есть до тебя просьба; если ты меня любишь, так сделаешь.
- Скажи, какая просьба.
- Ты не сделаешь.
- Отчего же? Скажи, если это только возможно…
- Еще бы не возможно! Это так легко.
- Так говори же.
- Возьми меня в Ниццу.
- Друг мой, ведь ты мне об этом писала, и я уже тебе объяснил, почему не могу.
- Так не возьмешь?
- Нет… - отвечал, запинаясь, Домон, - не могу.
- Я бы жила там особенно, - продолжала она, полагая, что убедит этим последним доводом Густава; но Домон молчал.
В этом молчании Нишетта видела возможность его согласия.
- Я там найму себе маленькую комнатку, - продолжала она, увлекаясь. - Никто не будет знать, что я там, ни Эдмон, ни г-жа де Пере. Ты ко мне зайдешь иногда, так, попозже, когда совсем стемнеет и никого не будет на улице. Я уж и этим буду счастлива, а в Париже мне скучно, скучно… тебя нет со мной, и я сойду с ума.
- Да ведь я же вернусь, Нишетта, - отвечал Густав, - и уж тогда мы более не расстанемся.
- Как хочешь. Я не поеду без твоего согласия, - отвечала гризетка, отирая слезы. - Ты когда ж едешь?
- Дней через пять.
- А мне можно проводить тебя до Шалона? Все-таки буду дольше с тобой.
- Вот это умно. Это другое дело. Поедем, - отвечал Густав, внутренне довольный, что хоть какую-нибудь радость может еще подарить ей.
- Какой ты добрый! - сказала она, страстно его обнимая.
Обрадованная, гризетка чуть не прыгала от радости.
После поездки в Ниццу Густав был для Нишетты то же, что отец для ребенка, которого хочет отдать в школу, куда не хочется маленькому шалуну. Он считал себя счастливым, если мог доставить ей хоть ничтожное удовольствие.
"Все-таки она порассеется", - думал он.
Вслед за этим Густав получил от Эдмона письмо.
Читатель, вероятно, уже догадался, что письмо, о котором Домон упоминал в разговоре с Нишеттой, было только предлогом к отъезду, в самом же деле он не получал никакого письма.
Вот что писал Эдмон в письме, действительно присланном:
"Я еще, мой друг, очень слаб, но, авось, хватит силы написать тебе несколько строк. Прежде всего о себе, чтобы уже более не возвращаться: мне несколько лучше, и, вообще, кажется, шансы выздоровления увеличиваются.
Мать мне передала твой разговор с нею и настоящую причину твоего отъезда. Я вспомнил тотчас же о нашей доброй Нишетте, вспомнил, какие мы приятные дни проводили с нею. А потом, хорошенько подумав, и так как ты, полагаю, должен скоро вернуться, если только вернешься, решился дать тебе свой совет. Ты знаешь, что я душевно люблю Нишетту, но также знаешь и то, что тебя я люблю больше, и это очень естественно. Вот почему, не колеблясь нисколько, я решился дать тебе совет, в котором, по моему мнению, твое счастье, как бы он ни огорчил Нишетту… Твое счастье прежде всего. А счастье твое, друг Густав, в руках Лорансы де Мортонь. Я тебе обязан Еленой, ты Лорансою будешь обязан не мне, но я исполню свой долг, выведя тебя из нерешительности, если ты все еще не решился.
Прежде всего, она тебя любит, и сколько я заметил из разговоров с нею о тебе, любит сильно; это в ее каждом слове так и просвечивает. А где любовь, там и счастье. Родители ее люди прекрасные и будут, как сына, любить тебя. А где родство, семейство - там счастье… Потом, Лоранса ангел красоты и невинности; это чистая, нетронутая душа; тебе предстоит ее возделывать… Это, Густав, счастье, потому что здесь религия, невинность, будущность.
Женись на Лорансе де Мортонь.
Но не забудь выплатить честно свой долг Нишетте. На твоем месте я бы на словах все сказал ей, а ведь ты - я почти уверен - думаешь написать ей отсюда. Она девушка умная; она сама внутренно понимает, что связь ваша вечно не может продолжаться, и мне кажется, будет тебе благодарна за уверенность в ней и в любви ее, если ты объяснишь ей откровенно свое положение.