Папаня начал было хвалить ее за то, что она там их здорово надула, и он обалдел, этот Макс, и так ему и надо, поганцу!
Но матушка, всегда тихая, покорная молчунья, вдруг перебила его, обратившись к Ангелу:
- Быстро переоденься и выйди. Он тебя на улице ждет. У нас, сама видишь, не для таких молодых людей место, да и нет его, места-то.
Веря Леонид Матвеичу, Ангел надела все, что носила в Москве и что здесь как-то не привилось, и вышла на улицу.
Макс сидел боком на своем "Харли" и курил.
- Привет, - сказала она так, как сказал бы Ангел.
- Привет, - откликнулся Макс. И - молчание.
Ангела начало слегка потряхивать. Если Макс знал и примчался сюда, как сказал Матвеич, "за горлицей", то встреча явно не та. Слишком странный вид у Макса, и он как будто не собирается ей ничего такого особенного говорить. Ну что ж. Тогда и она поведет себя по-прежнему. Пусть думает, что она - трансвестит, в конце концов! Наплевать.
А Макс искоса рассматривал ее. Это явный Ангел, тот, с которым он сдружился в Москве! Зачем эти превращения? Или может быть… Тут он подумал о том, что она и предположила.
- Короче, - сказала она сурово, - если ты по делу, давай говори. Если просто так, можем расстаться. Или покатаемся, у нас в городе воздух не очень. - Явно пахло застарелой химией. - А дальше есть места красивые…
- Нет, - честно ответил Макс, - я не по делу. Мне стало плохо в Москве и захотелось тебя увидеть.
- А теперь - расхотелось? - смело спросила Ангел.
- Н-нет, - ответил он медленно, изучающе глядя на нее.
Это ей надоело, и она сказала:
- Знай, я не парень и не полупарень. Я - девчонка. Так что не раздумывай, какой я ориентации или еще что-нибудь подобное. Мне так удобно ходить. Особенно в Москве. А ты сразу же признал во мне парня. Ну мы и не стали разуверять тебя. Я знаю, что девчонок ты не очень ценишь… А мне хотелось с тобой дружить.
Она выговорилась. Теперь его черед. И он сказал неожиданное:
- Давай показывай, где тут ваши красивые места.
У нее екнуло и покатилось сердце. Она еле забралась на сиденье за его спиной и обхватила руками. И вдруг такая тоска хлынула Максу в сердце! Такая! Он вспомнил вдруг Улиту… "Молчи! Не смей о ней вспоминать! Там все кончено. А здесь начинается? - спросил он себя и ответил: - Это было бы к лучшему".
Он как-то странно относился к Ангелу. Не отошло его восприятие ее как парня и вместе с тем прибавилось то, что она - девушка. Но не такая, как все эти… Которых он знал-перезнал и знать не хочет. Посмотрим. Он не спешит. И они понеслись. Она спрятала от ветра голову за его спину, которая сразу потеплела… Это его насторожило, и он решил, что пора сделать остановку. Начинался сумрачный вечер, а ночью… "Ночью надо быть в Москве?.." - подумал он. Ангел показала какой-то пригорок с юным подлеском рядом, и они пошли туда, таща "Харли" за собой по траве. Макс постелил куртку, и они сели. Ангел опять казался парнем, и Макс сказал в сгущающихся сумерках:
- Ангел, ты прости, но мне там так тяжело! Ты не понимаешь, просто поверь.
- Я понимаю, Макс, - услышал он в темноте незнакомый голос Ангела. - Очень хорошо. Потому что давно люблю тебя. Но это ничего не значит. Ты можешь умчаться сейчас на своем "Харли", и я не буду рыдать или тащиться за тобой в Москву… Нет. Мы всегда будем только дружить.
- Ты любишь меня?!
- Да, - ответила она и попросила, - давай больше никогда об этом не говорить.
- Как скажешь… - безнадежно произнес он.
И вдруг схватил ее за плечи, уткнулся куда-то в шею, грудь, и она почувствовала, как его слезы прожигают ей кожу. Он поднял голову. В глазах стояли слезы, - по сути, он еще тоже был ребенком, как и она. И Ангел не удержалась. Она губами стала осушать его щеки, подбородок, губы… Он притих, а потом сказал или спросил:
- А может так надо?
- Что? - не поняла она.
- Мы с тобой… - шепнул он.
Руки его каким-то - или ей так показалось? - профессиональным жестом стали расстегивать пуговицы на ее майке, а она была без лифчика, она их вообще не носила. И тут она поняла, что если не остановит его, то… И все будет кончено. Она это знала!
И отвела его руку:
- Не надо, Макс. Как… со всеми. Я - девушка, и для меня все не так просто.
У Макса никогда не было девственниц, он остановился и пришел в себя.
"Какая же я скотина, - подумал он. - Скот!"
- Простишь меня, Ангел? - спросил он. - Прости… От одиночества звереешь…
- Простила. Не надо больше об этом. Кто знает, что с нами будет. Может, завтра нам не захочется видеть друг друга…
- Или захочется… - сказал он и вдруг сорвался, - ты должна знать, Ангел, именно ты. Я - убийца.
- Ты? Не может быть, - откликнулась она.
Макс вскочил.
- Может! Я хотел убить! Хотел! Я ждал момента и даже вытащил пистолет! Я навел его на Родерика! Ты понимаешь это? Просто… Трусость или остатки разума, или что-то иное остановило меня… Я - потенциальный убийца! А если бы ты знала, как я отделал Казиева! Но за дело! Не уговаривай меня, я - чудовище!
- Хорошо, я тебя не уговариваю, успокойся! - произнесла Ангел, и Максу стало стыдно за свою истерику. Но ему так давно хотелось перед кем-то покаяться!
- Прости, - сказал он, - но это все мучает меня. Во мне вдруг может возникнуть такая ненависть!..
- И мне тебя надо бояться, - усмехнулась Ангел, но, почувствовав налет женского кокетства в своих словах, перешла снова на дружески-суровый тон, - Родерика убил другой…
- Но я хотел убить!..
- Не убил же. И никак бы у тебя не получилось, - окна бронированные… А кто-то знал, как надо. Ты заметил, как Родя упал? Не рухнул от выстрела?
- Я ничего не видел, - тихо ответил Макс, - как только понял, что не смогу выстрелить, умчался и вообще ничего не знал до Москвы. Ночью улетел… Только потом узнал, что его в тот вечер убили, и понял, что все равно кто-то наказал Родерика!
- Врач сказал, что это острая сердечная недостаточность, картина ясная, почти классическая. Я сама слышала. Его убили не из пистолета… Вот почему картина приступа, наверное… Но после пошли разговоры, что, мол, это убийство, а вот как совершено? И кем? А теперь новые слухи появились: убил мелкий завистник-мафиози, из наших. Но это фуфло для того, чтобы закрыть тему. Настоящего убийцу они ни в жизнь не найдут.
- А ты что, знаешь?
- Точно я ничего не знаю и не предполагаю. И ты не думай об этом. Хватит!
- Ты все же думаешь - старик? Но зачем ему?
- А зачем тебе, Макс?
- Я узнал, что этот Родерик гадко отзывается об Улите и что женитьба на ней - это трюк, из-за каких-то денег! Она, мол, слишком высокомерна, а еще квартиру от Роди поимела. Но и квартиру у нее бы отобрали. Как, кстати, отобрали сейчас… И денег никаких у нее нет. Я не мог стерпеть тогда все это и решился, но, как видишь, с негодными средствами.
- Откуда ты все это знаешь? - поразилась Ангел.
Макс усмехнулся.
- Я же ляпнул тебе, думая, что ты - парень, что один раз… с этой дурой Тинкой… Вот она, перепив и "ужасно любя" меня, мне выложила, что знала.
- Дрянь она! - с чувством произнесла Ангел. - Но хватит, хватит. Только еще одно. Возможно, старик из-за того же, что и ты.
- Какое он имеет отношение к Улите? - спросил Макс как бы себя.
- Этого я не знаю… - задумчиво ответила Ангел. - Родя - дурак, конечно, трепанулся где-то как-то, похвастался, может… Он не понимал, с кем имеет дело! А ведь старик и материал какой-то ему хотел то ли продать, то ли отдать… Для фильма. И все пошло прахом. Материал, наверное, пропадет, да и старик, мне кажется, тоже… Плюнет на все и на всех и исчезнет.
Она замолчала, вспомнив, что старик, когда она отдала ему уведенные ею отрывки, небрежно бросил их на стул. Значит, больше не нужны?..
Они с Максом говорят уже долго, а ни слова о них самих. Плохо это.
- Послушай, а кто он, этот старик? - продолжал с любопытством Макс.
- Я не знаю, но думаю, очень крупный бывший чин КГБ… Или авторитет воровской… Он чего-то и кого-то боится. Потому он меня и взял, я ведь договаривалась…
- Давай все забудем, Ангел. Я становлюсь… нет, пытаюсь стать другим, поверь, - попросил он и прошептал: - Хорошо, что ты со мной…
Улита еще не пришла в себя после разговора со стариком (не могла она называть его - Андрей Андреевич!), а тут этот безумец с выпученными глазами.
- Я так и знал! Ах, я дурак, дурак! Я забыл, какая ты подлая! Ты доказывала мне это не раз!
Улите было неприятно поднимать на него руку, давать пощечину, но этого и не потребовалось. Из комнаты вышел старик, и Казиев приутих, сел на стул, будто не он только что орал как резаный. Старик усмехнулся и попросил Улиту, вдруг назвав ее испанским именем (наверное, чтобы легче и быстрее было разобраться с Казиевым):
- Соледад, девочка моя, будь так добра, дай мне воды, простой воды…
Улита вышла, а Казиев еще больше вылупил глаза и опять на повышенных тонах, но много ниже, произнес:
- К чему этот театр? Думаете замутить мне голову? Она - не она, вы - не вы, я - не я… и хата не моя?
- Вы все определили очень точно, не зная ситуации. Вот что значит талантливый человек! - рассмеялся старик и стал жадно пить воду.
Казиев был хоть и зол, как вепрь, но понял, что произошло нечто из ряда вон… И хорошо бы ему все узнать точно и тогда уже решать, какую применять тактику. Кстати, про себя он отметил, что на столе лежит тетрадь, сильно напоминающая стариков сценарий… Немного вроде бы другая… Но это они могли сделать специально, Улита не успела убрать! Об этом тебе, Тимофей, забывать не надо! Они - так! И ты - так. Пусть будет не театр, а цирк с фокусами! А Соледад - это Улиткина роль. Он чуть не зарыдал от беспомощности, но взял себя в руки и выглядел просто несколько взволнованным. И сказал Улите:
- Я тебя не буду называть столь сложным именем, назову привычным - Улита, а мне дай выпить.
- Но сначала следует извиниться перед дамой, - укоризненно покачал старик головой, - а уж потом отдавать распоряжения.
- Извини, - пробормотал Казиев и, поняв, что этого мало, добавил голосом, в котором дрожала обида. - Меня простить можно, ведь я первым заинтересовался вашим…
- Андрей Андреевич, - подсказал старик.
- Спасибо, - кивнул Казиев, - вашим материалом и, думается, вправе знать все, что тут произошло… Сначала вы связались с Родей…
Старик помрачнел и тихо, но доходчиво сказал:
- А вот о Роде, пожалуйста, больше ни слова. Он не достоин, чтобы его поминали.
Казиев чуть не хлопнулся в обморок, ну дают эти двое! Да кто он такой, этот полубомж?
- Вот как? Теперь Родя не в чести! - воскликнул он.
- Давайте не будем ничего выяснять. Я кратко введу вас в курс дела, и, полагаю, на этом закончим.
Казиев чуял, что услышит нечто весьма удивительное и для него - не сильно приятное. Улите тоже было не по себе. Она не знала, что и как расскажет старик, а ей бы не хотелось, чтобы Казиев хоть что-то узнал. Но, посмотрев на старика, поняла, что зря беспокоится: он человек оттуда, и этим все сказано.
Будет сообщено столько, сколько нужно.
Старик сидел, чуть развалясь, в кресле и каким-то сожалеюще насмешливым взглядом смотрел на Казиева. А тому хотелось заорать на весь дом, двор, Москву: "Давай, не тяни, старый опенок! Чего ты мотаешь мне душу, которая и так измотана вдрызг!" Но сидел он тоже вроде бы вольготно и попивал коньячок.
- Дорогой мой, Тимофей Михайлович, - начал старик то ли торжественно, то ли как-то очень доброжелательно, с долей сожаления, - я вам должен открыть одну тайну, которая и удивит вас и, скорее всего, огорчит. Этот сценарий, как вы называете, не сценарий вовсе, а некоторые фантазии, которые иногда приходят в голову. Эта чепуховинка принадлежит мне лично, типа записной книжки… Как, простите, костюм, зонт, или шляпа, или, к примеру, запонки… То есть я могу отдать эти вещи, если их от меня примут, только самому близкому человеку… А уж если нет близкого, тогда - кому я захочу. Улите Алексеевне, например, великой актрисе, а может, моей родственнице, которую я разыскал… - пояснил старик, увидев вываливающиеся из орбит глаза Казиева, - так что все мои личные вещи, как и мои записи, она может взять, а может выкинуть в мусорник. Как ей заблагорассудится. Вам понятно? И если она захочет сделать кино… Если из моих записок хоть что-то можно вытянуть… Я буду только приветствовать и помогать по мере моих небольших сил.
Казиев, который вначале хотел встать и уйти и не слушать больше этот псевдочестный рассказ ни о чем. Ну, что действительно унижаться, когда все меж ними решено. Родственница она или ведьма в ступе, теперь не угадаешь! И за какие доблести старик ей все отдает? Может, за ордена? А что! Вполне! Старому бесу надо представиться где-то кем-то, вполне!.. Теперь все у нее. Старик настолько хитер, что, наверное, и в "родственницы" ее официально оформил. Вот и Родя был нужен как адвокат, а привлекал дурака-Родьку материалами, чтобы меньше платить! Как он Улитку назвал? Черт, забыл… A-а, испанское имя Соледад. Ну, едрен корень, авантюристы! А она-то, тихоня, глазки - долу, "монашка" на цыпочках! Как уделали его! Казиева! Как уделали! Что ж, молодцы, ничего не скажешь!.. Ну тогда хрен, как говорится, с вами, и с нами - тоже. Но пусть не думают, что он может купиться на такую фальш. Хотят, чтобы он ушел. Надо достойно уйти. Слезы кипели у Казиева в горле, так проколоться! Но есть кое-что: старик не богатей, только выпендривается. Вот если бы деньги достать на сам фильм! Конечно, он - Казиев! Но последнее время ему почему-то, как-то смущаясь, отказывают на самом киношном верху. Проворовались совсем? Или считают, что он выходит в тираж? После римейков ни одного фильма? Молчание? Нехорошо, сто тысяч раз - нехорошо. Со стариком и Улиткой - Соледадкой надо что-то делать! Иначе… Он боялся даже думать, что - "иначе"… Бедность. Забвение. Самое страшное для Казиева.
Тинка! Тинатин - грузинская княжна! Пусть-ка раскошелит своих папу-маму, пусть-ка они торганут своих баранов, а он, так и быть, женится на ней. Ничего страшного, страшнее, чем с Улиткой не будет! Казиев почувствовал, что просвет есть! Пролезть вроде бы можно. И надо взять и нахально посмотреть, что за тетрадь лежит на столе… Ничего себе - записная книжка! Наглый как танк этот старик! Увести?.. Нет. Кроме него, никого нету, если бы хоть один человечек! А что, если попросить почитать, так жаждется, мол? И потом - затерялся, простите-извините! А там - ищи, свищи… Нет, не солидно, не сопляк же он двадцатилетний, который так бы и сделал… Он встал. Вскочила и Улита, ей стало его жаль. Она быстро заговорила.
- Тим, если мы будем что-то ставить, я не знаю… То может быть… Ты?
Тут он допустил оплошку, ответил гордо:
- Зачем же я, если от меня так скрывали и отделывались (вот пусть попросят, поползают! Кто будет снимать-то? Соледад? Шиш! Тогда он может и согласится, если не найдет другого пути… И вздохнул: увы, такого больше нет нигде.)! Всего вам доброго. Прощайте.
Казиев удалился, даже не глянув на тетрадь, лежащую на столе.
- Ну, - сказал старик, - и что же вы надумали, моя дорогая Соледад-Улита?
Улита пожала плечами, она сейчас ничего не могла сказать. Старик вздохнул:
- Думайте скорее, дорогая. Я уже стар и, как говорят в России, неровен час… А без меня вы пока обойтись не сможете. Я же не сказал вам еще того, что вы имеете энную сумму, которую я не хочу называть вам сейчас - дабы не пугать. И что вас ждет не дождется ваша мать Дагмар, которая проплакала все эти годы о вас… Но многое еще - потом, после. А я, пожалуй, пойду. Не буду больше тебе, Солли, надоедать. Тебе надо остаться одной. Подумать.
Вдруг Улита решила, что старику не нужно возвращаться к себе. Не Казиев, нет! Вообще… И она предложила ему остаться. Он с благодарностью посмотрел на нее.
- Ты - добрая девочка, но, думаю, мне еще можно пожить там.
19.
Наталья перестала ждать домой своего сошедшего с ума сына. По-настоящему ли, на время?.. Кто знает. Позвонил племянник Миша и секретно сообщил, что Макс - один! - на время уехал. Пусть! Значит, так ему надо, тем более что Наталья знала - Улита в Москве.
И Наталья Ашотовна бросилась спасать издательство, которое она едва не загубила! Спокойно поразмышляв обо всем, чего почти никогда не делала все последние годы, она поняла, что рекламное дело, впрочем, и семейное, кое-как держалось на ее безудержной энергии и тяжком, часто неоправданно тяжком, труде ее подопечных. Быстренькая мысль, даже не мысль, а ее четверть - так, мыслишка, и вот она предстает с очередной новой свежей идеей… Так же и с сыном. Разве она хоть раз пришла к нему после долгих и серьезных размышлений? Нет. Она неслась к Максу после истерики, переходящей в истерию, и других эмоциональных взбрыков! И каждый раз они разлетались в разные стороны, гордо не уступив друг другу ни пяди. Что же творила она везде последнее время?! И как это выглядело со стороны?..
Ну влюбился ее сын в не очень молодую знаменитую актрису, ну и пусть! Пусть хоть женится на ней. Какое-то время будет счастлив, возможно, а потом все пройдет. Само. Не надо гнать картину, как говорили в ее юности. А она гнала, и гнала бешено. Пыталась устроить покупку актрисы! Не вышло. Дама оказалась высокого полета, хотя явно не богачка! С чего все пошло? Да с того, что однажды сюда, в ее кабинет, вошла тетя Паша и наговорила ей черт-те чего, а она тут же впала в транс и стала творить незнамо что! И тети Паши нет. То есть она существует, но Наталья ее прогнала, обвинив во всем.
С сегодняшнего дня все пойдет по-другому! И в семье. И в агентстве. Так, сразу измениться, конечно, трудно, но привыкай, милая, к жизни нормального человека, отвыкай от истеричной сумасбродности богачки! От денег это, от безнаказанности!
Вполне возможно, что "НАТТА" доживает последний год… И тогда? Ну с голоду они не перемрут, у них уже запас "прочности" есть, и связи, и деловая хватка, но стыдно! Нет, надо на уши встать, но быть на плаву! А Макс пусть делает, что ему заблагорассудится. Наталье показалось, что она стала чистой как агнец. И такое же появилось у нее выражение на лице, когда она заговорила за завтраком со своим мужем. Тот был потрясен - его жена обратила на него свое внимание!
Слушал и молчал, куски еле проглатывал, глядя на свою новую - новейшую супругу, тихую, как голубка, и мудрую, аки змий, но змий добрый. В конце ее выступления согласился с ней, сказав, что она во всем права. И она начала действовать, запретив себе спешить, что было ее основной чертой. В агентство вошла быстро, но не бешено. Все подняли головы.
Она улыбнулась, но не своей быстрой хищной улыбкой, а мягко и спокойно, и так же мягко произнесла:
- Всем доброе утро…
Медленно пройдя мимо Леночки, которая уже тихо тряслась, попросила:
- Леночка, когда освободишься, зайди ко мне.
Как только Наталья исчезла за дверьми своего кабинета, самый их смелый и язвительный отрок захихикал: