Назад она домчалась за рекордно короткое время. Даже странно, что ее нигде не оштрафовали за превышение скорости.
И вот теперь она стояла у той же двери, что и несколько недель назад, когда была совсем другим человеком. Энжи сделала глубокий вдох и, крепко сжав в руке дверное кольцо, решительно постучала.
До нее донеслись шаги Джефферсона.
Дверь распахнулась.
Энжи посмотрела ему в глаза.
"О, мой любимый!" – мысленно произнесла она.
Он выглядел подавленным. Мятая рубашка, непричесанные волосы. Щеки и подбородок заросли щетиной так, словно он не брился с того дня, когда она уехала. Джефферсон выглядел страшно уставшим.
Она любила его, даже больше, чем раньше, даже больше, чем в ту волшебную ночь, когда он был в прекрасном вечернем костюме, а она в платье, достойном принцессы.
– Нет, – отшатнулся он.
Совсем не похоже на признание в вечной любви, на которое после разлуки так надеялась Энжи.
Джефферсон попытался закрыть дверь, но не так решительно, как если бы действительно не хотел ее видеть. Если бы он не хотел, мог бы вообще не подходить к двери.
Прежде, чем он успел окончательно закрыть ее, Энжи подставила ногу, не давая ему это сделать.
Приоткрыв дверь немного шире, Джефферсон бросил взгляд на ее ногу, потом посмотрел ей в глаза. Его взгляд был как стена, которую менее решительный и не столь бесстрашный человек ни за что не смог бы преодолеть.
– Ты что, решил сжечь дом? Судя по запаху, дело обстоит именно так.
– Какое тебе дело? Ты уехала, не оставив даже записки.
Прежде чем на его лице появилось сердитое выражение, Энжи успела заметить мелькнувшую в глазах обиду.
– Ты не прав. Я оставила ее на рабочем столе на кухне, чтобы ты наверняка ее заметил.
– Не было там никакой записки. И что ты там написала? Что собираешься в одиночку задержать опасного преступника?
– Откуда ты узнал? – удивилась Энжи.
Джефферсон бросил на нее гневный взгляд.
– И вовсе не в одиночку, – возразила она. – Со мной работало целое подразделение полиции. Джефферсон, там что-то горит. Может, мы…
Он повернулся, и Энжи следом за ним прошла на кухню.
Там царил полный разгром.
– Неудивительно, что ты не нашел мою записку.
– Значит, она не была похожа на записку.
Из духовки валили клубы черного дыма.
– Черт побери, – вырвалось у него.
Энжи не понимала, как такое возможно, но кухня выглядела еще хуже, чем в тот день, когда она увидела ее впервые. В безжалостном свете потолочных светильников предстала незабываемая картина полной катастрофы, слегка смягченная тонкой пеленой дыма, парившего в воздухе, несмотря на распахнутые настежь окна.
Грязные миски валялись повсюду. Со столешницы на пол стекали загадочные, ни на что не похожие субстанции. На кухонном острове вверх дном лежала форма для выпечки, наполненная чем-то, похожим на недоделанное тесто для кексов.
А Джефферсон Стоун стоял спиной к ней и чертыхался. Его блестящие волосы, ставшие чересчур длинными, касались воротника той же самой неглаженой джинсовой рубашки. Той рубашки, которая так подчеркивала невероятную ширину его плеч и переход от мощной спины к узкой талии. Незаправленный край прикрывал соблазнительный зад, касаясь широко расставленных сильных ног. Босые ступни выглядели по-прежнему очень сексуально.
Энжи с какой-то звериной остротой чувствовала, до чего хорошо он сложен, до чего мужественно выглядит. Рядом с ним даже весь этот бардак казался не таким страшным.
Джефферсон оглянулся и посмотрел на нее через плечо.
Она надеялась, что это не из-за еле слышного вздоха, сорвавшегося с ее губ от непреодолимой тоски о нем.
Он повернулся к ней, и острое ощущение его красоты только усилилось. Тень от щетины на щеках и подбородке показалась еще темнее. Точеные черты мужественного лица еще совершеннее.
Энжи понимала, что с дороги наверняка выглядит не лучшим образом. Но ей не терпелось скорее увидеть его, поэтому она толком даже не причесалась, не нанесла на губы ни капли помады. Она тронула рукой растрепанные кудри. Глаза Джефферсона следили за ее жестом. Взгляд сделался таким угрюмым и пристальным, что по ее спине пробежали мурашки.
"Прекрати", – приказала себе Энжи. Им надо поговорить. По крайней мере, она точно хотела ему кое-что сказать. Но острое ощущение его присутствия, от которого буквально электризовался воздух, не давало сосредоточиться.
С вилки, зажатой в его руке, свисал кусок чего-то черного и обгоревшего.
– Сгорело? – Она с трудом оторвала взгляд от его магнетических серо-голубых глаз, переведя его на то, что он держал в руке.
Джефферсон посмотрел на то, что стало с куриной грудкой и, быстро повернувшись, бросил ее в раковину, а потом снова уставился на Энжи.
– Нет, конечно.
Потянув носом воздух, она подняла бровь. Он нахмурился.
– Подрумянилось.
– А-а.
– Ну, может быть, подгорело самую малость.
– Ну да, конечно.
– Датчики дыма даже не сработали.
– А они исправны? – спросила она, за что удостоилась очередного мрачного взгляда. – Когда ты последний раз их проверял?
Джефферсон не ответил.
– Я запишу это в список дел, которые должна сделать, – вслух подумала Энжи.
– В список дел?
– Как прошли фотосъемки?
– Отлично, – коротко бросил он.
Она сделала несколько шагов и, остановившись у кухонного острова, осторожно двумя пальцами приподняла лежавшую вверх ногами форму для кексов. Тягучая липкая масса мешала оторвать ее от столешницы, но Энжи удалось ее перевернуть. Она внимательно осмотрела форму. Ячейки для кексов были наполнены тестом, которое, очевидно, поднялось слишком сильно и вытекло через края углублений.
– Господи, что на тебя нашло?
– У меня вдруг возникла необъяснимая потребность снизить потребление натрия. – Он скрестил руки на груди, глядя на нее с таким видом, будто это она во всем виновата.
– Извини. Извини. Я уехала. Джефферсон пожал плечами с видом полного безразличия:
– Это твое право.
Напряженная поза выглядела так, словно малейшее прикосновение способно расколоть его на части.
– Как видишь, ты мне не нужна.
– Вижу, – тихо согласилась она.
Он взглянул на нее с подозрением. Кивнул на разгромленную кухню, словно этот беспорядок служил успешным доказательством его самодостаточности.
– Твое присутствие не требуется. – И он заносчиво вздернул подбородок. – Я в состоянии сам о себе позаботиться.
– Да, – примирительно ответила Энжи. – Конечно, я вижу, что ты…
У нее вырвался тихий предательский смешок. Она попыталась остановить его, зажав рот кулаком, но это не помогло.
– Я хотел приготовить курицу именно так, чтобы получилась темная поджаристая корочка.
Энжи с трудом сглотнула, продолжая прижимать кулак к губам.
– Ко… конечно… ты… так и… хотел. – Ее слова перемежались странными звуками, сильно напоминавшими сдавленный смех. На самом деле она уже сказала достаточно, но не смогла остановиться. – А откуда столь страстное желание испечь кексы?
– Мужчины, – с гордостью сообщил Джефферсон, – на редкость сообразительные существа, особенно когда дело доходит до еды. Мне захотелось кексов, и я не нашел причины, почему бы мне не сделать их самому.
– Декларация независимости? – предположила она.
Судя по виду, ее догадливость вызвала у него раздражение.
Энжи расхохоталась. Еще несколько недель назад смех казался ей чем-то невозможным и давно забытым. Ее жизнь была такой мучительной. Ощущение, что за ней гонятся и она в опасности, постоянно держало в крайнем напряжении. Но теперь все изменилось. Смех замер, когда она вдруг поняла, что Джефферсон ничуть не разделяет ее радости. По правде говоря, он выглядел очень мрачно.
– Я смеюсь не над тобой, – извиняющимся тоном объяснила она. – Просто так рада, что снова здесь. Это так хорошо, так правильно.
Он нахмурил брови. На случай, если она примет его молчание за приглашение к откровенной беседе, посмотрел на нее долгим тяжелым взглядом, потом тряхнул головой.
– Не понимаю, что в этом хорошего.
– Мы могли бы посмотреть, что получится, – мягко предложила она.
– Я же сказал, ты мне не нужна.
– Если считаешь, ты этого не хочешь, давай я хотя бы компенсирую те неприятности, которые тебе доставила.
– Я уже сказал, ты мне не нужна.
– А если дело не в том, что нужно тебе, а нужно каждому из нас?
Он молчал.
– Что, если дело в том, чего мы хотим? Не в том, что нам нужно изменить свою жизнь, а в том, что мы этого хотим?
Судя по виду, ее слова не произвели на него особого впечатления. Он напоминал человека, который несколько недель назад, скрестив руки на груди, стоял на пороге дома и произнес только одно слово – "нет".
Тогда его поведение остановило ее, и она не собиралась позволять ему сделать это сейчас. И точно так же, как тогда, чувствовала, что ее жизнь зависит от того, удастся ли изменить это "нет" на что-либо другое.
– Сказать, что я думаю?
– Пожалуйста, не надо. – Его голос звучал твердо и холодно.
Энжи улыбнулась. Эта маска уже не могла ее обмануть. Она познала силу и благородство души этого человека.
– Я вижу перед собой человека, – тихо, но уверенно начала она, – который, несмотря на потрясающие достижения в карьере и финансовый успех, живет с ужасным ощущением собственной несостоятельности. Я вижу человека, который считает, что оказался беспомощным в тот момент, когда ему больше всего хотелось проявить силу. Я вижу человека, который перенес слишком много утрат и из них вынес уверенность в том, что должен избегать любви. Чтобы не подвергать себя риску вновь оказаться беспомощным перед лицом потери. Я вижу человека, который не нуждается в любви, но отчаянно хочет ее. И все же говорит "нет" возможности вновь обрести полноту и богатство эмоциональной жизни, научиться смеяться. И все потому, что риск вновь подвергнуться боли кажется ему слишком большим.
– Но это так и есть. Риск. Слишком. Велик. А с тобой я вообще не хочу говорить про риск. Как ты могла это сделать? Как ты могла встать на пути того психопата?
– Я должна была это сделать.
– Интересно, почему?
– Потому что я жила, как Трусливый Лев, и мне нужно было обрести смелость.
Джефферсон фыркнул.
– Нужно быть смелым, чтобы выбрать любовь, даже если она тебя ранит. – Энжи чувствовала твердость в своем голосе, ощущала силу той женщины, которая не побоялась встретиться со своими страхами лицом к лицу. – Это единственное, ради чего стоит рисковать. Награда, которая стоит любого риска. Эта награда – любовь.
Энжи засмеялась, и Джефферсон понял, что его песенка спета. В ту минуту, когда несколько недель назад позволил ей переступить свой порог, он открыл ящик Пандоры и впустил в свою жизнь опасность.
Ее смех слишком ясно показал ему, какая она на самом деле.
И какой же она была? Энергичной, веселой, полной жизни. Умной. Талантливой. А теперь ко всему этому добавилось неподдельное бесстрашие. Кто может быть опаснее для его замкнутого одинокого мира, кроме нее, желавшей двигаться вперед, меняться, позволить жизни учить себя, даже если это будут суровые уроки? Что могло угрожать сумрачному покою его жизни больше, чем свет, который она несла с собой.
И Джефферсон попытался. Прочистил горло.
– Давай посмотрим на факты.
В ответ на его слова Энжи сморщила нос. Он ненавидел, когда она это делала, ведь в этот момент она становилась неотразимо хорошенькой.
Джефферсон откашлялся. Не прошло и трех минут, как она снова появилась в его доме, а он уже реагировал на нее.
– Думаешь, я совсем сошел с ума, когда решил, что смогу испечь кексы?
– Просто ты скучал по мне.
Он нахмурился.
– Все это результат твоего вторжения в мой мир, твоего влияния на меня. Из-за него у меня возникло желание доказать себе то, что еще несколько месяцев назад не нуждалось в доказательствах!
Когда она впервые появилась здесь, Джефферсон думал, что это вопрос двух недель. И все. Две недели человек может вытерпеть что угодно.
Энжи двинулась к нему. У него было сколько угодно возможностей уйти. Сколько угодно. Но он не ушел.
Она встала перед ним, словно предлагала себя. Всю, как есть. Он видел это в ее глазах, блестевших от непрошеных слез, в позе, в прекрасной, хотя и неуверенной улыбке. Видел ее смелость и хрупкость. Смех и слезы.
Она предлагала ему разноцветный мир вместо черно-белого, яркий вместо блеклого. И все это сосредоточилось в ее руке, которая, потянувшись, прикоснулась к его подбородку и скользнула пальцами по щеке.
Джефферсон замер. Ее прикосновение было таким нежным. В сияющих глазах светились любовь и готовность принять его таким, какой он есть. О таком мечтает любой мужчина, и Джефферсон понимал, даже не признаваясь себе, что сам хотел этого больше всего на свете.
Вся его твердость рассыпалась в прах, как стена старой крепости.
А может быть, и нет. Может быть, это место заняла та самая смелость, о которой говорила Энжи.
И вместо того, чтобы отстраниться от ее прикосновения, он двинулся ей навстречу. Накрыв ее руку своей, поднес к губам и, словно в знак признания, поцеловал пальцы.
Джефферсон признавал, кем стала для него эта потрясающая женщина и что она предлагала ему.
Энжи почувствовала, что он сдался. Ее лучезарные глаза раскрылись шире и из них наконец хлынули так долго сдерживаемые слезы. Слезы радости, любви и надежды. Она заплакала и засмеялась одновременно.
Джефферсон обнял ее и почувствовал, что его сердце, нащупав верную дорогу, наконец вернулось домой. Он стал шептать слова благодарности ей, всему мирозданию и тем силам, которые свели их вместе.
Это были мгновения, когда весь мир замер, время остановилось, и все вокруг перестало существовать.
Когда весь мир признал одну-единственную истину.
И этой истиной стала любовь.
Эпилог
Джефферсон Стоун подошел к окну и на минуту остановился. Хмурые воды в середине озера были окутаны холодным серым зимним туманом, но укромные бухты и рукава уже начали красиво подмерзать.
Под навесами крыши завывал ветер, бросавший в окна крупные хлопья снега. Зато в доме царили тепло и уют, и этот резкий контраст казался особенно приятным.
До него донесся запах тыквенного пирога. Для большинства людей, живших на озере, декабрь не самое любимое время, но только не для него.
Неужели он действительно больше других месяцев всегда любил декабрь с его переменчивой погодой, катанием на коньках по озеру и приближающимся Рождеством? Наверное, нет. Было время, когда он, как заблудившийся странник, сбился с пути и утратил связь с его волшебством.
Они с Энжи поженились прямо в день Рождества. Джефферсон предлагал устроить пышную свадьбу весной, понимая, что это мечта, которой ее однажды лишили, даже не предупредив.
Но Энжи отказалась, сказав, что больше не мечтает об этом. Пышная свадьба – всего лишь один день, а любить друг друга – это на всю жизнь. К тому же ее охватило такое нетерпение! Она не смогла бы ждать до весны.
Поэтому вместо церковного обряда и праздничного обеда, вместо всех этих традиционных церемоний, которыми она когда-то грезила, они поступили так, как когда-то его бабушка. Разослали всем соседям приглашения встретить Рождество у них. Все сложилось как в старые добрые времена. Дом, полный людей, радости и любви. Их свадьба стала для большинства гостей сюрпризом. Лишь немногие, например, Мэгги, заранее знали их секрет.
После обеда в компании немногих посвященных они вышли на улицу и разожгли в сгущавшихся сумерках большой костер, которым заправлял Джефферсон, сам выбравший для него место на берегу недавно замерзшей озерной заводи.
Он радостно улыбнулся, вспоминая удивленные лица друзей и соседей, когда внучка Мэгги заиграла свадебный марш на флейте. Мелодия в морозном воздухе звучала так чисто и красиво, что потрясенные гости невольно притихли. А потом, как по сигналу, появился пастор Михаэль в полном облачении.
Музыка стихла, и все собравшиеся замерли в радостном предвкушении.
С верхушки большого дерева, как по мановению волшебной палочки лесной феи, упал снег, и все увидели Энжи. Она стояла на границе старого леса и выглядела совсем как ангел в великолепном белом платье и меховой накидке. Да она и была ангелом. Джефферсон всегда это знал. Она шла к нему по узкой дорожке, проложенной в снегу. На ее волосах сверкали крохотные снежинки. Она ни на секунду не отрывала глаз от его лица, похожая на обещание счастья, о котором он даже не мечтал.
Они произнесли клятвы на берегу озера, и теперь это место навсегда стало для них самым священным в целом мире.
Сейчас, глядя в окно, Джефферсон видел это место.
Они расставили по берегу озера факелы, пристегнули коньки, и он повел ее на первый танец. В тот год озеро замерзло и превратилось в прозрачное стекло, так что, скользя по нему, они могли видеть под собой темную воду. Вместо свадебного торта всем раздали поджаренный на костре зефир, а кто-то из друзей принес гитару. Они сидели у костра, пели, слушали гитару и флейту, танцевали и смотрели, как в небе зажигаются звезды.
Вспоминая этот день, Джефферсон всегда чувствовал ком в горле, ведь каждое его мгновение было исполнено бесконечной искренности.
Неужели с тех пор прошло уже три года? Иногда ему хотелось остановить бег времени, удержать каждое мгновение, чтобы иметь возможность более глубоко прочувствовать то, что было ему даровано.
Услышав взрыв смеха, он добродушно поморщился и вернулся к тому, чем занимался. Красил комнату в нежный оттенок белого с добавлением едва заметной капельки розового.
– Но это точно такой же цвет, – проворчал он, когда Энжи показала ему оттенок, которого хотела добиться.
– Вовсе не такой.
Они выбирали цвет стен для детской. Он бросил короткий взгляд на кроватку, которую собрал вчера, и сглотнул.
Готовы ли они к этому? И можно ли вообще к этому подготовиться?
Когда-то в день, ставший самым важным в его жизни, Энжи сказала, что для любви нужна смелость, и самая большая на свете смелость – выбрать любовь, даже понимая, что она может ранить.
Однако весь месяц, перед тем как в этой комнате, в этой самой кроватке должен был появиться ребенок со всеми своими пеленками и одеяльцами в розовых смешных обезьянках, был полон сплошного веселья. Веселье? Настоящая живая маленькая девочка. Джефферсон не чувствовал уверенности в том, что ему хватит смелости.
И не только на то, чтобы принести малышку домой, но и впервые отвести ее в детский сад, смахнуть слезу, узнав, что самым важным для нее стал какой-то посторонний парень, решить, куда она пойдет, в хоккей или в балет.
Действительно ли он готов стать отцом? Готов дать столько любви. Готов к возможным потерям. А главное, к тому, что одно может повлечь за собой другое.