Камера поднялась, показывая людей, стоящих на мраморных ступенях мэрии. Вот и он, Вашурин, - высокий, импозантный, в модном кожаном пальто и шляпе. Стоит непринужденно, чуть заметно усмехается. А Стригунов не пришел. Не настолько перестроился бывший первый секретарь, чтобы участвовать в подобном мероприятии. Вот Лобанкин, председатель горсовета, Чупров, начальник милиции Прикубанска, Козлов, главный редактор газеты, Осетров…
Эйфория после провала путча еще не прошла, но перемены, случившиеся в стране, никого не испугали: все, кто стояли на ступенях бывшего горкома и прежде считались "отцами города", было дело, немного понервничали, а потом все вернулось на крути своя. Такие перемены кому не понравятся? Идея Агеевой сжечь всенародно книги коммунистических лидеров была воспринята как эпизод общероссийской игры в демократию. Почему бы не поиграть?
Впереди всех, у микрофона стояла Валерия Агеева. Высокая, стройная молодая женщина с пронзительным взглядом огромных зеленых глаз. Красивая, стерва! Холодный, сырой ветер треплет пышные рыжие волосы. Вашурин облизнул пересохшие губы. Какая баба пропадает! Была б его - и в Москву б, наверное, не хотелось. И даже в Буэнос-Айрес! Не была. И теперь уже не будет… Вот она подняла руку, приветствуя толпу человек в двести по другую сторону жаровни, задорно улыбнулась. У Вашурина кошки на душе заскребли, чуть было не крикнул в телевизор: "На хрена тебе мэрство, если и без него природой дадено сверх меры! И самого главного - женской красоты и обаяния!"
"Уважаемые жители Прикубанска!"
В ее спокойном, грудном голосе чувствовалась одновременно и почти интимная доверительность, и непоколебимая уверенность в своей правоте. Всегда умела расположить к себе аудиторию. Она и простая женщина - "как все", и оракул, знающий, что нужно делать; она и просила, и приказывала: идите за мной, и вам будет хорошо. Черт побери, да какой же мужик не пойдет за такой женщиной?!
"Если честно, то хочется обратиться к вам, как в добрые старые времена: дамы и господа! - продолжала Агеева. - Я понимаю, вид горящих книг вам не нравится. Мне - тоже. Все мы знаем, что уничтожение книг - это дикость, невежество, фанатизм. Этим занимались все бесчеловечные режимы, будь то инквизиторы, фашисты, маккартисты или, к сожалению, коммунисты. Мы привыкли уважать книгу, видеть в ней сокровищницу человеческой мудрости, символ красоты и величия души человеческой. Да, это так. И потому сжигать книгу, плод таланта, искры Божьей и трудолюбия, - грех. Большой грех, уважаемые дамы и господа. И даже книги посредственных авторов, кого Бог обделил своей искрой, - тоже грех. Мы люди свободные: не нравится - не читай, не покупай. И тем не менее перед нами горят книги. Страшное зрелище, не стану скрывать от вас свои чувства. Но книги ли это в том смысле, который мы вкладываем в это понятие с детства? По форме - да. По сути же - нет. Ибо в них не что иное, как дурман, наркотик, который долгие годы впрыскивали нам в кровь, вталкивали в глотки, вынуждали дышать им, заставляли видеть, слышать и чувствовать не то, что может видеть, слышать и чувствовать нормальный человек в цивилизованной стране, а то, что хотелось людям, чьи фамилии стоят на этих обложках! - Агеева вскинула руку, махнула в сторону костра, горящего уже не весело и беззаботно, а зло, с треском и черным дымом. - Нам говорили о высокой и благородной идее, на самом же деле целенаправленно и методично превращали в послушный скот. Всю страну. Весь народ. Можем ли мы себе представить, что в этом костре сгорает хоть одна по-настоящему прекрасная, гуманистическая идея? Нет, не можем. Кроме чванства и страха перед народом там ничего нет. Ничего!.." - Она выдержала паузу, внимательно посмотрела на собравшихся. Слушают? Телекамера показала напряженные лица. Ее слушали. Никто не курил, не разговаривал, головы согласно кивали, а во взглядах, направленных на коптящее пламя, прорезалась жестокость. Агеева довольно улыбнулась. "Вот и получается, что здесь горит ложь и ничтожество и позор великой страны, великого народа! Именно это, а не книги, уважаемые дамы и господа, мы сжигаем сейчас в центре нашего Прикубанска. Долго нас уродовали, калечили наши души, и еще нескоро освободимся мы от комплекса неполноценности. Но освободимся! Пусть этот костер станет символом очеловечивания наших взаимоотношений, наших устремлений, наших российских ценностей. Еще раз посмотрите на костер. Огонь пожирает черную пустоту, угнетавшую наши души. Огонь раскрепощает нас. Вы - свободные люди великой державы. Запомните это!"
Несколько мгновений стояла тишина, а потом раздались аплодисменты, одобрительные выкрики, толпа дрогнула, дернулась вперед, к жаровне…
- Ты все не можешь налюбоваться на нашу соперницу? - жена неслышно подошла к нему сзади, обняла за плечи. - Фантастическая женщина, ничего не скажешь! Была б я мужиком, обязательно бы влюбилась.
Вашурин выключил видеомагнитофон, болезненно скривился, передернул плечами, освобождаясь от ласковых рук жены.
- И будучи бабой можешь влюбиться, теперь это не преступление… Сучка она, комсомольская сучка! Я тогда стоял за нею, про себя усмехался, думал: "Ну-ну, дура, давай, воспитывай пьяных мужичков!" Никто не принимал ее всерьез, понимаешь?! А теперь уже пятый раз смотрю, как будто глаза открылись: да она же прямо-таки демократическое крещение устроила! Это похоже на шаманство! Как раз то, что нужно необразованной сволочи в этом дерьмовом городишке!
- Я тебе давно говорила, дорогой, она не дура. И речь получилась неплохая, чувствуется философское образование. А как вообще сделан этот материал! Молодчина корреспондент, вступление прямо-таки апокалиптическое. Я не помню, это все показали по городскому каналу?
- Черта с два! Начало и концовку обрезали. Только речь Агеевой, - мрачно пробурчал Вашурин.
- Я понимаю ее. Сильной личности не нужна красивая рамка, она сама красива. И в прямом, и в переносном смысле… Ну, и что ты думаешь по сему поводу, дорогой?
Вашурин покосился на жену. Когда-то была красивой, пухленькой блондинкой, а теперь расползлась, увяла, не следит за собой. Халда халдой. С Агеевой не сравнить.
- Никакой пользы от этой кассеты я не вижу, Катя. И так смотрю, и эдак - нет, не получается. Мне почему-то казалось, что теперь, когда сильна ностальгия по прошлому, Агеева здесь выглядит идиоткой… Если показать по телевидению, люди разозлятся, возмутятся. Нет!
- За две недели до выборов идиотом выглядишь ты, Володя.
- Не груби, Катя! Попридержи язычок за зубами!
- Ох, какой сердитый! Если кассета не нужна, верни ее Осетрову. Бедный Паша издергался, разыскивая тебя, четыре раза звонил, пока не дозвонился.
- А вот - хрен ему, холую агеевскому! Перебьется! Я на него двести долларов в ресторане "Кавказ" угрохал, пока уломал дать посмотреть старый сюжетец, вспомнить, так сказать, молодость. Еле уговорил. Ты же слышала, я сказал, что кассету украли на одной встрече с избирателями.
- А потом могли вернуть, под дверь подбросить.
- Не могли. Отвяжись, Катя!
- А у него неприятности…
- Пусть сам их и расхлебывает. Выгонит его Агеева, я только рад буду.
- Поехали в Москву собирать контейнер… - грустно улыбнулась Вашурина. - Лерка обставила тебя, все понимают это. Зря ты ходил к ней сегодня, дорогой.
- Может быть, зря, а может, и нет. Поживем - увидим. Завтра встреча всех трех кандидатов с общественностью города. Глядишь, к этому времени кое-что и переменится, - Вашурин с надеждой посмотрел на телефонный аппарат.
- Надеешься на чудо? Кстати, потом будет банкет… - она томно завела глаза. - Как ты отнесешься к тому, что за мной будет ухаживать по-милицейски прямолинейный подполковник?
- Чупров?
- Ну да. Он, по-моему, неравнодушен к твоей жене, Володя.
- И давно уже, - хмыкнул Вашурин. - Только раньше это было совсем ни к чему, а теперь… Будь с ним поласковее, Катя. Чупров нам пригодится на финише гонки.
- До каких пределов? - язвительно прищурилась Вашурина, обиженная такой "добротой" мужа.
- Сама смотри. Ну, чего ты стоишь над душой? Иди займись чем-нибудь, мне скоро должны позвонить, очень важный звонок. Иди, иди, Катя!
Вашурина потрепала мужа по плечу и пошла в другую комнату. С каким бы удовольствием она треснула его изо всех сил по глупой башке! Кулаком! Всегда приятно понаблюдать, как умная женщина оставляет в дураках самонадеянного мужика. Но если этот мужик - твой супруг, то хочется сквозь землю от стыда провалиться.
8
Над столом висела фотография в железной рамке: обнаженная женщина стоит в густых колосьях зрелой пшеницы, простирая руки к огромному заходящему солнцу. Красивая, грациозная и в то же время - далекая, неприступная, не женщина, а символ женственности.
- Нравится?
В замшевом пиджаке Костя Богаченко выглядел почти как настоящий художник. Правда, засаленный воротник этого пиджака, словно пеплом, усыпанный перхотью, да и мятая футболка приземляли художника.
Однако фотография была отличной.
- Да, - одобрил Андрей Истомин. - Но какая-то странная дама. Стоит совсем голая, я на нее смотрю, а не хочется. И мысли об этом нет. С чего бы это, как ты думаешь?
- А о чем есть мысли? - усмехнулся Костя.
- Ну… о том, что это красиво. Вроде как "Утро в сосновом лесу" или "Три богатыря". Но там же нет голых женщин, а здесь есть. Только она и есть. Вот я и думаю: а тогда зачем это, если не хочется? Сказать ей такое - обидится не на шутку.
- Ага! - обрадованно воскликнул Костя. - Вот ты и признал, что это настоящее искусство! Оно возбуждает не пошлые, не грязные желания, а приводит к размышлениям о красоте и смысле жизни. Именно к этому я и стремился. Андрюха, ты молодец, все понял правильно, развеял мои сомнения! Между прочим, обрати внимание: лица девушки не видно, да и прическу я изменил. Знаешь почему?
- Не хотел, чтобы ее доставали сексуально озабоченные мужики, если увидят эту работу на какой-нибудь выставке.
- Озабоченные и так достанут, если захотят.
- Тогда не знаю. Скажи.
- Это Анжела, наша звезда стриптиза. Вокруг нее все "жирные коты" Прикубанска крутятся. Если б кто-то узнал, что это она, могли бы и голову оторвать бедному фотохудожнику Богаченко. Фигурка у нее, конечно, обалденная.
- Как же ты уговорил ее раздеться? Наши нувориши за такое, наверное, черт знает какие бабки отстегивают.
- Сам не думал, что все будет так просто. Показал ей несколько своих работ из московского журнала "Андрей", из других журналов, начал растолковывать, что это не порнография, а высокое искусство, но она и слушать не стала. Взглянула на фотографии и говорит: сделай так же красиво, ладно?
- И разделась?
- И разделась.
- А ты начал фотографировать? - засомневался Андрей. - И думал о том, какую выдержку поставить, какую диафрагму?
- Ну, не о том же, как бы ее трахнуть в пшенице.
- Железный ты человек, Костя, - покачал головой Истомин. - Я бы так не смог.
Костя наполнил рюмки, с удивлением заметил, что бутылка уже пуста, поставил ее под стол и усмехнулся:
- Зато ты сказал Осетрову, что "нам такие начальники не нужны". Я давно хотел это сделать, но так и не смог, смелости не хватило. Ну что, поехали? - поднял рюмку.
- Поехали, - кивнул Андрей.
Часа полтора сидели они в квартире Богаченко, и Андрей уже чувствовал себя не так отвратительно, как сразу после того, как Осетров уволил его. Возмущенная Маша порывалась звонить отцу, председателю горсовета, Андрей еле уговорил ее не делать этого. Домой возвращаться не хотелось, купил пару бутылок водки и направился к своему другу. Надо же кому-то пожаловаться на свою судьбу.
- Да… - Андрей понурился, пристукнул кулаком по столу. - Идиотское время! - Он откупорил другую бутылку.
- Нормальное время, - Костя поднял рюмку. - Я бы сказал, отличное! Выпьем за него.
- Ну, ты даешь! - Андрей с недоумением посмотрел на приятеля. - Забыл, что сегодня со мной сделали?
- Это частности, Андрюха. А в общем время замечательное. Каждый может делать то, что ему нравится. что лучше всего получается, понимаешь? Ну, представь себе такой случай: жил человек, ходил на завод пять раз в неделю, занимался какой-то хреновиной в каком-то отделе. Тошно ему было, потому что он лучше всех в городе умел шевелить ушами. А ему говорят - парторг, мастер, профорг: "Это несолидно, это несерьезно!" Так он и жил, мучился. А теперь плюнул на свой никому не нужный отдел, пошел на рынок и стал народ забавлять, ушами шевелить. И так здорово это делал, что скоро стал знаменитым и богатым.
- Это ты себя имеешь в виду? Или мне намекаешь, чем заняться с завтрашнего дня?
- Не обязательно ушами шевелить. Я вот, еще когда оператором на телестудии был, "заболел" фотографией. Хлебом не корми, дай только повозиться ночью возле увеличителя. А утром, с больной головой, - на службу! А теперь я просто счастлив. Занимаюсь тем, что нравится. И смотри-ка, народ идет в мою фотостудию. Миллионером не стал, но на жизнь хватает. Кстати, ты же кандидат в мастера по боксу, мог бы платную секцию открыть.
- Издеваешься? Я боксом уже сто лет не занимался. Все это было в армии и после нее, торчала в душе заноза, вот и махал кулаками, да с такой яростью, что до кандидата быстренько добрался. А теперь и вспоминать об этом не хочу.
- Главное, найти свое место в жизни, - продолжал разглагольствовать Костя. - Вот я нашел и доволен.
- Агеева тоже нашла себя в "этой жизни"… - Андрей стиснул зубы. Злоба душила его. - Сперва мать с работы вытурила, чуть под суд не отдала; теперь до меня добралась, дура комсомольская!
- Ты к ней явно неравнодушен. Не хочешь за время, давай за женщин выпьем, - промямлил разомлевший Костя.
Истомин поморщился, но в конце концов не стал возражать.
- Или напротив, возмутительно равнодушен! - хрустя огурцом, обрадовался Костя найденному повороту мысли. - Скажи как на духу: все-таки было у вас что-то или нет?
- В том возрасте всегда что-то бывает, а потом оказывается, ничего не было, - кисло усмехнулся Андрей.
- Загадками говоришь, - покачал головой Костя. - А почему б тебе не спросить у нее: "Лера, чего ты достаешь меня? Мы же в одной школе учились…" Ты пробовал подойти к ней и сказать "Лера"?
- Когда главной комсомолкой была, запросто. А теперь ни-ни, страшно! Я всегда старался подальше держаться от начальства - оно спокойнее. У меня тут на соседней улице сам Илья Олегович Стригунов проживает, главный наш партайгеноссе…
- Ну да? А мне почему-то казалось, что он обитает в центре, где и положено жить белым хозяевам.
- Он переехал сюда, когда уже стал директором. Завод как раз закончил строить два дома, наверное, последние в своей истории. Вроде к заводу поближе, а на самом деле ему такие апартаменты отгрохали в новом доме, каких в центре и не найдешь!
- У них всегда так: чем хуже, тем лучше, - философски резюмировал Костя.
- Понятное дело. Но я тебе о чем хотел сказать? Увижу, как он пыхтит мне навстречу, на другую сторону перехожу. Инстинкт самосохранения.
- Правильно, лучше с ними не сталкиваться.
- Я одного не пойму: для чего мне советуешь идти кому-то кланяться?
- Ты - не я. К тому же есть веская причина. Тебя уволили не по закону. Почему бы не поговорить с Агеевой?
- Зачем, Костя?! - разозлился Истомин. - Она приняла решение и вряд ли изменит его. Первая баба города знает цену своему железному слову, иначе его не считали бы железным.
- Прошлое вспомнили бы, - со значением сказал Костя.
- Послушай, я пришел к тебе, чтобы хоть немного душу отвести с другом. Кончай издеваться.
- Ну, хочешь, я поговорю с Осетровым? Кстати, не Агеева тебя выгнала, а наш любезный Пал Ваныч.
- Нет, не хочу. Давай-ка еще выпьем. На пару недель у меня есть деньги, потом у тебя займу. За это время придумаю, что делать дальше. Жаль, так и не успел сделать интервью с Бароном. Колоритнейшая личность!
- А я тебе что говорил? Сам хотел, но он наотрез отказался. А материал был бы сенсационный. Шутка ли, матерый убийца, чудом избежавший расстрела, живет рядом со свалкой в старом, разбитом кирпичном заводе и не хочет быть ни местным авторитетом, ни честным гражданином. Вроде как скит себе устроил! Фантастика! Я, когда узнал об этом, аж подпрыгнул от радости: вот это удача! А он и слушать меня не захотел. Канай, говорит, кореш, пока цел. Еще раз сунешься - пожалеешь. А ты, значит, договорился?
- Неделю назад. Здоровый он мужик, чуть не покалечил меня. Пять раз я приезжал на развалины, но все-таки уговорил его дать интервью. Знаешь, иго помогло? В последний раз я рассказал ему, как меня жена выгнала. После этого Барон почему-то решил, что я свой чувак.
Они выпили еще, но легче не стало. Тягостное молчание воцарилось за столом.
Костя думал, как помочь приятелю, и ничего не мог придумать. Телестудия в городе одна, выгнали - можешь забыть о ТВ. Газета тоже одна. И там начальство прекрасно знает, что, если Агеева недовольна человеком, с ним и разговаривать не стоит.
Истомин курил, мрачно глядя себе под ноги. Казалось, жизнь кончилась, в тридцать четыре года стал он никому не нужным человеком. Вроде бы все правильно делал, а становилось все хуже и хуже. Мать была так рада: вернулся домой, кормилец, на пенсию разве проживешь?.. Как ей сказать о том, что он теперь не кормилец, а нахлебник? Маша? Она, конечно, будет уверять его, что любит… Но он-то знает, чем все это кончится. Мужчина должен обеспечивать своей женщине нормальную жизнь… Да и вообще, Маша - это ведь несерьезно.
А что в этой жизни серьезно?
9
Кличка Платон имела прямое отношение к знаменитому античному философу: давным-давно, когда Егор Петрович Санько был юным карманником, инспектор по делам несовершеннолетних пыталась объяснить ему порочность воровской круговой поруки известной фразой: "Платон мне друг, но истина дороже". Егор Петрович объяснениям не поверил, что и подтвердил вскоре очередной "ходкой", но фразу запомнил, и так она полюбилась ему, что употреблял ее при каждом удобном случае. Звучало это примерно так: "Как сказал один кент, Платон мне друг, но истина дороже, понял, сука?!" А когда старшие воры говорили ему: "Ну ты, Платон хренов!.." - не обижался. Так и стал он Платоном.