Перед ним стоял не старый еще мужик, крепкий, сероглазый, в широкой соломенной шляпе. Смотрел не сколько с жалостью, сколько с сочувствием. И что-то такое он, видимо, разглядел в глазах паладина, что без слов взял его за руку и повел за собой - через маковое поле, в небольшую рощицу между двумя горными склонами, мимо пасеки, жужжащей на все голоса и пахнущей медвяной росою.
Дом его был небольшим, но добротным, сделанным с любовью.
Усадив Викера на скамью у окна, пасечник вытащил из печки горшок с теплой кашей, а из комода рядом - бутыль с мутной жидкостью. Разлил жидкость по стаканам, наложил себе и гостю каши, сунул ему в руку ложку.
- Поешь, - просто сказал он. - Хозяйка моя еще из города не вернулась, так что будет тихо и спокойно. Давай-ка, вот, выпьем!
Напиток был вкусным, щипал небо, сахарил язык. От первого стакана у Викера зажужжало в голове, как на пасеке. От второго живее пошло сердце, и кровь побежала по венам.
- Что за беда у тебя? - спросил хозяин, разливая по третьей. - Вижу, что беда, но помочь не могу, пока не скажешь!
Ар Нирн помолчал, подбирая слова. А потом вдруг ляпнул, позабыв их все:
- Ты веришь в бога, пасечник?
- Верю, - серьезно ответил тот. - Только не в конкретного такого бога, который говорит мне, что надо, а что не надо делать…
- А в какого? - искренне удивился Викер.
Мужик улыбнулся, кивнул в окно, в которое то и дело стукались любопытные пчелы.
- Вот в это все верю, парень! В небо и горы, в землю и воду, в пчелок своих, кормилиц…
- А как же бог?
- А это все и есть Бог… Коли есть все это - есть и Бог, парень, понимаешь? По-другому просто не может быть!
- А имя есть у твоего бога? Или это богиня?
Пасечник отпил из своего стакана, откинулся на спинку стула.
- Ты о Великой Матери спрашиваешь?
- О ней, - буркнул паладин, залпом выпивая брагу.
- И она тоже мой Бог, - кивнул собеседник, - мир есть, я есть, она есть, понимаешь?
В голове у Викера шумело камышом на берегу реки. Нет, он ничего не понимал!
- А - Единый? - хрипло спросил он. - Тот, кто несет людям правду?
- А вот про этого ничего не знаю, - засмеялся пасечник, - нет, я, конечно, не совсем пень лесной, в город выбираюсь с мужиками пивка попить, языки почесать, знаю про новые веяния. Но видишь ли, есть веяния, а есть Бог. Все просто! Веяния пройдут, через двадцать, сто, тысячу лет… А это, - он снова кивнул в окно, - это останется!
Задумался, разлил брагу по кружкам. Заговорил:
- Мир велик! Только тот, кто истинно велик может позволить себе быть добрым. А зло… Зло начинается с малого. Расскажу тебе одну историю, парень. Жил-был в нашем городе парнишка один, лентяй и лоботряс. Крепок был, руки из правильного места росли, да вот лень-матушку привечал. Однако ж кушать на что-то надо было, и придумал он себе занятие такое. На перевале выкопал яму, рано утром туда забирался, будто коротыш такой увечный, под рубаху подушку и пару башмаков, чтобы носы наружу. Торговцы мимо едут, а он плачется: ‘Поможите, люди добрые, безногому на пропитание!’ Караваны-то через Кардаган и по сих пор часто шастают. С одного торговца монетка, с другого - и безбедная жизнь обеспечена! Вот однажды он так-то уселся, а ему сверху на голову камешки просыпались. Он едва не обделался, думал, сейчас камнепад начнется, вот ведь прознала Богиня о его обмане честного люда! Чуть выглянул из-за уступа-то, смотрит, а там человек, весь в черном, камень на камень кладет. Что за диво? Вот так он и смотрел, рот открыв, да помалкивая на всякий случай. Как вдруг карета из-за поворота выруливает. Богатая такая, красивая, четверкой запряжена. Из окна детские лица - мальчишка постарше и девчонка, совсем маленькая, на руках у дамы. Все рыжие, как солнышки. Сердце у нашего калеки тут екнуло. Да испугался он человека в черном отчего-то. Так испугался, ажно сердце зашлось! Ему бы на дорогу выбежать, карету поворотить, предупредить, а он застыл с выпученными глазами… Тут черный сверху как на карету прыг, будто кот ночной. Сначала кучера порешил, потом того, кто сзади на козлах. Кони стали. Женщина вышла, рукой от солнца закрылась - лица не разглядишь, и спрашивает его: ‘Нас вы тоже убьете?’, а он ей ласково так: ‘Конечно, красавица!’ Она постояла мгновенье, а потом к ногам его бросилась, обняла за колени, стала просить за детей, имена повторяла, плакала. Только не успел наш калека оглянуться, как она мертвая лежала. А он в карету полез. Мальчишка покричал немного и затих. А человек в черном все не выходит. Самые страшные мысли калеке тому в голову полезли, что он там с детьми делает-то… Тут тот вдруг вылез и девчушку держит на руках. Она не плачет. Смотрит на него серьезно, как будто что-то понимает! Он ее к спине ремнями привязал, женщину и мужиков в карету затащил и на гору полез. А там уж легонько так, пальцем, камни толкнул… Они и карету, и коней под обрыв снесли, долго эхо билось… Калека застыл ни жив, ни мертв. Глазами моргнул, смотрит - черный перед ним на корточках сидит. И спрашивает так ласково, как ту даму: ‘Ты все видел?’ Вот тут-то вся никчемная жизнь у того калеки перед глазами и пронеслась. Вроде никому плохого не делал, - что торговцу станется от брошенной убогому монетки? - был простой лентяй, а оказался подручным убийцы, вот оно как повернулось-то! ‘Я тебя не порешу, - сказал ему черный человек, - этот раз у меня последний был! Но ты все-таки помалкивай, парень, а то ведь я и передумать могу!’ И пошел, посвистывая, прочь. Будто прогуливался.
У Викера давно пересохло в горле от волнения, но он совсем позабыл про брагу.
Собеседник замолчал, загляделся в окно. От уголков его глаз бежали морщинки белее, чем загорелое лицо, будто солнечные лучики. Такие бывают у людей, которые много и по-доброму смеются. Вот только сейчас в глазах пасечника не было радости.
- Тебя зовут Риз? - хрипло спросил Викер.
Хозяин посмотрел на него с удивлением.
- Да, а откуда ты знаешь мое имя?
Перед внутренним взором паладина полыхнуло алым - то ли пламенем Фаэрверна, то ли маками Кардагана. Он нашарил в кармане горсть монет, ссыпал на стол. Встав, поклонился.
- Благодарю тебя за откровенность, человече. И за сочувствие!
- Наше дело такое, - улыбнулся мужик, - мимо чужого горя не проходить. Тогда и сам счастливее станешь!
Уже на пороге ар Нирн обернулся.
- Забыл спросить тебя! А какие детские имена тот калека слышал от женщины?
Пасечник почесал в затылке.
- Мальчонку кликали то ли Джанисом, то ли Джарвисом… А девчонку - он точно запомнил! - звали Тамарис.
* * *
Из-за двери дома священника раздавался вой, подобный волчьему. Когда я входила, в моем сердце не было ни раздражения, ни досады, ни злости на человека, так легко предавшего нашу веру. Я знала, что он не предавал - иначе не выл бы сейчас обезумевшим животным. Себя, себя самого предал, и это сводило с ума. Будь он целителем, через которого проходила Сила Богини, будь он чуть ближе к ней, знал бы - Великой Матери нет дела до слов. Мера человеческой жизни - дело!
Остановилась на пороге, разглядывая открывшуюся картину. Отец Терентий сидел на скамье у окна, забравшись на нее с ногами, как мальчишка. И выглядел бы смешно, если бы не напряженное белое лицо, затравленный взгляд. Рядом с ним расположился симпатичный парень, который потерянно смотрел в пол и изо всех старался не слышать тихого плача матери, раздающегося откуда-то из-за печки.
Увидев меня, парнишка вскочил, нахмурив брови.
- Кто вы? Что вам нужно? Уйдите, госпожа, нам сейчас не до гостей!
- Кто там, Тэри? - раздался голос матери.
Спустя мгновение она сама выглянула из-за печи, наверное, спешно вытирала фартуком заплаканное лицо.
Я улыбнулась ей и вошла. Отец Терентий скользнул по мне равнодушным взглядом, не прекращая выть, и снова уставился в окно. А затем вдруг резко развернувшись, вскочил на ноги и… замолчал. Застыл, щурясь на меня, как на солнце. Нерешительно, будто забыл нормальные слова, произнес:
- Тэна?
Тэна - обращение к жрице Великой Матери, простое короткое слово, в его устах зазвучало целой молитвой, гимном величию Богини - столько он вложил в него эмоций!
- Что же ты сделал с собой, брат мой, - ласково сказала я, подходя и беря его за руки, - зачем довел себя до такого состояния? Сядь рядом, давай поговорим…
Краем глаза увидела, как женщина, быстро направившись к двери, закрыла ее, и сделала знак сыну - тот задернул шторы. Все верно, в такое время надо опасаться косых взглядов и любопытных ушей!
- Тэна, - дрожащим голосом спросила жена отца Терентия, - вы и правда - жрица Сашаиссы?
Я кивнула. Отец Терентий не сводил с меня взгляда. В глубине его глаз я видела вихрастого мальчишку, однажды услышавшего Зов и посвятившего себя служению Богине. Он был хорошим священником - честным, строгим, справедливым. В дождь и слякоть, студеными горными зимами ежедневно обходил паству, для каждого находя шутку, слово утешения и поддержки - кому что нужно было. Встреться в моей жизни подобный пастырь, может быть, и не росла бы я такой оторвой, не наделала бы всех тех глупостей, о которых теперь стыдно вспоминать.
Все эти мысли пронеслись в моей голове в мгновение ока. Стены дома, родные Терентия вдруг отдалились, а затем и вовсе пропали. Мы были с ним одни в центре огромной, сияющей чаши.
- Давай помолимся, брат мой, - тихо сказала я, - давай помолимся об избавлении тебя от отчаяния, ведь нет большего греха, чем оно. Все остальные - лишь его порождения. Ты помнишь слова молитвы? Бирюза…
- …И мед…
Слова давались ему с трудом. Тяжело возвращаться из бездны, куда загнал себя сам, из горькой темноты, из остро пахнущего страха, из змеиных колец человеческой подлости.
Однако голос креп и становился громче, хотя Терентий все еще бормотал, торопился, глотал окончания. Слова молитвы выжжены на сердцах верующих, но для священников они подобны воздуху, без которого невозможно дышать и жить. Отец Терентий читал молитву, а я безмолвно просила у Великой Матери укрепить его дух, изгнать безумие, что он сам наслал на себя в качестве наказания. Однако Сашаисса не дала мне Силу, чтобы исцелить его. Она поступила иначе.
‘Оглянитесь…’
Мы с Терентием заозирались. Ощущение величайшего восхищения отразилось на его лице, и я знала, что на моем такое же. Не в чаше мы находились - в ладонях Великой Матери парили, словно облака, и бирюзовое небо, полное закатного меда, было синими глазами, что смотрели на нас с любовью, пред которой ни одно отчаяние, ни один страх не могли устоять. Вера - ощущение целой вселенной в сердце, но коли увидел эту вселенную воочию, никогда не забудешь, никогда не отступишь, никогда не сойдешь с Пути…
Священник плакал навзрыд, и слезы очищали его душу от страха, изгоняли отчаяние. Плакал, как ребенок, но ни следа безумия не было в его плаче, ни стонов, ни волчьего воя.
Видение мелькнуло и пропало, свет остался - в моей душе и в душе отца Терения. И лицо его стало светлым, будто источало сияние, а в руки вернулась сила. Подняв на меня заплаканные восторженные глаза, он сказал:
- Пока на Храме будет другой знак, я не войду туда… Но в сердцах моих прихожан - храмы их веры, которые я боле не оставлю без присмотра! Тэна, благодарю тебя! Теперь я знаю, что мне делать!
- Не меня благодари - ЕЁ! - сказала я, целуя его в лоб, будто была гораздо старше и мудрее.
Жена Терентия и его сын стояли в стороне, обнявшись и глядя в нашу сторону с благоговейным ужасом. Что видели они, что чувствовали, когда Сашаисса коснулась нас? Того не знаю.
Я поднялась, кивнула им и вышла на воздух. Кинула взгляд в голубое пустое небо и, кажется, впервые с тех пор, как пал Фаэрверн, засмеялась легко и свободно. Отец Терентий вновь увидел свой путь. А я… Я его и не теряла!
* * *
Викер увидел, как Тамарис вышла из дома священника и засмеялась, запрокинув лицо к небу. И таким радостным и чистым был ее смех, что он едва удержал себя от порыва уйти, не говоря ей ни слова об услышанном от Риза, ибо нельзя мешать человеку, когда он ощущает счастье, ведь эти мгновения так редки, так драгоценны! Но было поздно. Она уже заметила его, и шла, улыбаясь. Невыразимо привлекательная рыжая бестия, в ореховых глазах которой плескалась странная синь, будто тень великой океанской глубины.
Ар Нирн отлепился от дерева, под сенью которого ждал Тами - видел, как она смотрела на безумца, понимал, куда погонит тэну ее вера. Шагнул навстречу и поймал ее в объятия. Смотрел жадно в сияющее лицо и думал, как такое возможно? Отчего эта женщина, с которой у него нет ничего общего, кроме предательства родных и нескольких проведённых вместе ночей, заставляет его сердце спотыкаться, сбивая чёткий воинский ритм.
- Ты помогла ему? - спросил он, с удивлением замечая в собственном голосе требовательные нотки.
- Он сам помог себе, - ответила она, доверчиво прижимаясь к нему. - Пойдём погуляем? Поспрашиваем жителей о безногом?..
- Пойдём… - покорно согласился он и… повёл ее прочь из города.
В уединённой рощице на склоне горы, откуда видны были крыши Кардалены, усадил Тамарис рядом с собой и все рассказал, не утаив, не изменив ни одного слова. И ощущал себя палачом, видя, как тает, разбивается радость в ее лице, сменяясь недоумением, возмущением, ужасом.
Когда он произнёс имена, названные Ризом, она схватилась за голову с такой силой, что он испугался, и застонала.
А он, как дурак, сидел рядом, не зная, что сказать. Тамарис подняла на него напряжённый, тёмный взгляд человека, которому открылась истина, и прошептала побелевшими губами совсем не то, что он ожидал услышать:
- Её там не было!
* * *
Викер рассказывал, будто доклад читал - размеренно, чётко, ритмично. А в моей душе с каждым словом ширился ужас понимания. Я поверила паладину безоговорочно, потому что рассказываемое им совпало с признанием отца. Не Асси Костерн ехала в той карете через Кардаган! Это была я двадцать пять лет назад… Перед моими глазами вновь пронеслись метрики сестёр и послушниц. Я сожгла их все, кроме одной! Тогда мне это даже в голову не пришло, а сейчас оглушило, как хороший удар сармато: в тайнике моей метрики не было!
- Её там не было! - прошептала я, вновь видя вымаранное имя, поверх которого было написано имя Асси Костерн, и вспоминая строки письма тёти Клавдии.
Именно из-за них я вернулась в монастырь, чтобы уничтожить документы:
‘Дитя, привезённое в Фаэрверн, оказалось королевской крови - привезший ее человек поведал мне истинную историю девочки, ибо был наемным убийцей, нанятым неизвестным нанимателем через подставное лицо. Первый брак Джонора Великолепного закончился трагически. Королеву оклеветали, и она была вынуждена бежать вместе с детьми, иначе король забрал бы их, а её - заточил в монастырь…’.
- Тами, Тами, тихо! Ну что ты? Что случилось?..
Голос паладина звучал взволнованно, а в моей голове мысли бились всполошенными птицами. Атерис была моей сводной сестрой! После смерти первой жены Джонор женился повторно, однако вторая жена тоже не прожила долго, оставив ему дочь… И, кроме того, в Вирховене до сих пор существовало правило престолонаследия, по которому трон после смерти монарха занимал старший отпрыск рода независимо от пола! Старшим отпрыском рода был мой погибший на Кардагане брат! Следующей за ним в очереди на трон стояла… я!
Наверное, с выражением моего лица было совсем плохо, потому что Викер притянул меня к себе, как тогда, на ночёвке в горах, усадил на колени и принялся покрывать поцелуями. А я ощущала себя куклой. Бездушной куклой, которой играет Провидение. Оно было вольно обрядить меня в любой наряд, включая… королевский.
Дрожащими руками нашарила в кармане кулон, протянула Викеру. Тот взял его, кинул взгляд с удивлением.
- Откуда у тебя королевская лилия?
Значит, я не ошиблась.
- А где ты видел такую?
- У Её Величества Атерис. Знак лилии имеют право носить представители дворянства, чей род насчитывает более пяти поколений, у меня тоже такой есть. Но корона в центре цветка указывает на членов королевской семьи.
Я смотрела на цветок с разноцветными лепестками, лежащий в ладони у паладина, и думала, что его, наверняка, касалась мама. Мама… Какое далёкое и непривычное слово. В моей жизни были только отец и вера, а, оказывается, существовала женщина, которая готова была отдать за меня жизнь!
- Ты знаешь молитвы Сашаиссы? - тихо спросила я. - Хоть какие-нибудь?
Он пожал плечами.
- Помню что-то такое…
- Прочти мне, - попросила я, - прочти как стихи, если не можешь воспринимать их святым словом! Пожалуйста… Мне это нужно!
* * *
Единый, он думал, что совсем позабыл эти слова, но они лились легко, будто песня, и его разум в этом вовсе не участвовал: гортань, язык и губы помнили то, что Тами милосердно назвала ‘простыми стихами’. Он видел всю степень её потерянности и ужаса, сопоставил факты и догадался о том, чем они были вызваны. Мэтресса Клавдия подделала метрику Тамарис Камиди, вписав в неё имя Асси Костерн! Но зачем? Чью историю она желала скрыть? Тамарис или Асси, появление которой в Фаэрверне, оказывается, покрыто мраком, так же, как и её происхождение?
А у него на коленях плакала та, что по законам Вирховена должна был сидеть на троне вместо шлюхи Атерис. Теперь Викер понимал, зачем был дан приказ паладинам ехать в Фаэрверн, нигде не останавливаясь, а затем немедленно возвращаться в столицу - Файлинн, спустя столько времени каким-то образом вышедший на законную наследницу престола, пытался довершить начатое двадцать пять лет назад.
Интересно было бы посмотреть на выражение его лица, когда он увидел вместо взрослой монахини пятилетнюю послушницу! Однако разговаривая в катакомбах с королевой, Первосвященник вёл себя так, будто оба ждали именно Асси, а Атерис так просто боялась девочки, требовала её немедленной смерти, как гарантии собственного спокойствия. Что-то здесь было не так!.. Что-то не сходилось, и от этого впору было сойти с ума!
Ар Нирн замолчал. Как ни страшно ему стало от всего происходящего, улыбнулся, уткнувшись лицом в рыжие волосы и вдыхая их запах, и прошептал:
- Моя королева…
- Что? - Тамарис смотрела на него огромными глазами. - Что ты сказал?
- Я…
- Никогда не называй меня так, слышишь? - она ударила его ладонями в грудь. - Это недоразумение! Стечение обстоятельств! Мы ошибаемся! Оба!
- Стам Могильщик тоже ошибался, когда говорил тебе правду? - мягко спросил Викер.
В его мире впервые появилось что-то, что нужно было ему самому, безо всяких указаний, и он не собирался никому это отдавать! И отчаянию в первую очередь!
Тамарис сникла. Сердито отёрла мокрые щеки. Забрала у него кулон и спрятала во внутренний карман куртки. Да, она уничтожила документы, но главным доказательством, как оказалось, были не они! Кто видел кулон и читал метрики, а после сообщил об этом Первосвященнику, теперь было не важно. Что делать - вот это действительно важно!
- Что будем делать? - спросил Викер, внимательно глядя на неё.