Мне было легко с этим человеком. Возможно, это чувство было вызвано благодарностью, но я успокаивалась уже от того, что слышала звук его голоса. Похоже, мне еще предстоит оценить, до какой степени мне повезло, что Талейран взял мою сторону.
- Господин министр, простите, но я все-таки хотела бы знать, как быть с Клавьером и тем, что…
- С Клавьером? Клавьер, моя дорогая, очень скоро пожалеет о том, что имел неосторожность досадить вам, ибо это ему придется улаживать то, что им же и было начато.
- Почему вы так уверены?
- Потому что многие люди находятся в моих руках, друг мой, а Клавьер - в особенности. Взгляните-ка.
Он взял тот самый незапечатанный пакет и протянул его мне. Внутри было какое-то письмо.
- Я могу прочитать?
- Да, разумеется! Вы должны прочитать.
Я осторожно развернула письмо. Оно было короткое и весьма сухое.
"Господин Клавьер, весьма неприятное дело вынуждает меня писать вам. Женщина, пользующаяся моим искренним уважением и симпатией, попала в тяжелое положение, суть которого и мне, и вам хорошо известна. Мне известно также и то, что ваше участие в вышеупомянутом деле сыграло решающую роль. Не сомневаясь в том, что вы участвовали в нем лишь по недоразумению, а не по злому умыслу, я вынужден настоятельно просить вас прекратить причинять неприятности знакомой нам обоим особе, иначе вы поставите меня перед необходимостью предать гласности факты, касающиеся ваших связей с Англией, ваших депеш сэру Уильяму Питту и вашего сотрудничества с английской разведкой.
Дабы вы поверили в серьезность моих намерений, довожу до вашего сведения, что знаю, каким образом вашим судам удавалось свободно проходить английскую блокаду, какой ценой вы заслужили столь редкое расположение английского правительства и какой была ваша ему благодарность.
Учитывая наши общие проанглийские симпатии, давайте поступим с дамой по-джентльменски. Услуга за услугу, господин Клавьер. Вы забываете о своих претензиях, а я забываю о вас".
Потрясенная, я подняла на Талейрана глаза.
- Клавьер был английским шпионом?
- Я не удивлюсь, если он и сейчас им остается. Имея близкие с ним отношения, вы должны знать, что и мрамор, и золото, и кофе, на которых он богатеет, ему привозят из Вест-Индии, а Вест-Индия, друг мой, - это, увы, вотчина Англии… Клавьер вынужден дружить с этой страной, и я хорошо его понимаю.
- И если… если о его связях с Англией станет известно… Господин де Талейран, да при нынешних намерениях Бонапарта воевать с Англией Клавьера приговорили бы к вечной каторге!
- Да, но ведь мы не будем столь кровожадны, правда? Зачем уничтожать человека, если можно просто держать его в руках и иногда пользоваться его влиянием.
- Вы хитры. И на многих людей у вас есть такие досье?
- На многих. Когда я был в эмиграции в Англии, я не терял времени даром. Думаю, вы понимаете, что все это должно остаться между нами.
- Господин де Талейран, - сказала я искренне, - вы можете быть уверены, что у вас нет лучшего друга, чем я. Я, конечно, влияния в политике не имею, но…
- Да будь она проклята, эта политика! - сказал он, улыбнувшись одними глазами. - Я люблю поговорить откровенно, но не всегда имею такую возможность. Вы, друг мой, для меня просто как глоток свежего воздуха. Я не слишком патетичен, э?
Я покачала головой, снова и снова перечитывая письмо. И мне вдруг стало ясно, что я ведь и раньше могла догадаться, что Клавьер имеет какие-то связи с английской разведкой. Достаточно вспомнить замок Шато-Гонтье и разговор между Флорой и Лескюром, подслушанный мною. "За то, что Рене делает для Англии, во вред Республике, любой король возвел бы его в герцоги!" - сказала Флора. "Кузина, - ответил Лескюр, - вы сами хорошо знаете, что он делает это не за так. За его услуги Англия позволяет его кораблям проходить сквозь блокаду…" Да-да, именно так он и сказал.
Радость - бурная, безумная - охватила меня. Я готова была заплакать и засмеяться одновременно; мне ужасно захотелось расцеловать Талейрана в обе щеки, но стеснительность удержала меня. Впрочем, глаза у меня сияли так, что министр и без поцелуев все понял.
- Господин де Талейран, вы возвращаете меня к жизни!
- Гм… По крайней мере, я могу сказать, что сделал в своей жизни хоть одно доброе дело.
- Здесь нет подписи, - сказала я, разглядывая письмо.
- А она и не нужна. Он и без того поймет. Впрочем…
Он забрал у меня письмо, вложил его в конверт и запечатал.
- Впрочем, мы украсим его министерской печатью, и это придаст нашему шантажу более респектабельный вид.
- А вы не боитесь, что это письмо может повредить вам самому? Вы тут пишете об "общих проанглийских симпатиях"…
Насмешливо качая головой, министр произнес:
- Выбросьте это из головы. Я знаю людей. Едва господин банкир прочтет эти строки, то первым делом бросится предавать их огню. Так что я никоим образом не пострадаю. Впрочем, мне приятно, что вы вспомнили обо мне.
Он позвонил. Явившийся на зов камердинер получил приказ подавать к крыльцу карету.
- Я сейчас еду на службу, сударыня. Вы побудете здесь после моего отъезда, я пришлю вам свою карету. В ней вы беспрепятственно проедете через заставу в Париж. Кстати, это письмо… Каким образом мы доведем его до сведения Клавьера? Мне послать человека?
- Нет! - воскликнула я, вскакивая. - Нет, ни в коем случае!
- Что же вы предлагаете?
- Я сама его отвезу. Я хочу видеть лицо этого мерзавца, когда он все это прочтет… Прошу вас, господин де Талейран, не лишайте меня этой радости.
- Действительно, радость невиннейшая, - заметил он с ироничной усмешкой. - Хорошо. Я лишь советую вам быть осторожной.
- Я всегда осторожна, когда имею дело с ним… Спасибо вам еще раз, господин министр.
Он поднялся, взял трость и медленно двинулся к выходу. У самой двери обернулся, лицо его было обеспокоено.
- Да, вот еще что… - протянул он, делая небрежный жест. - При встрече с мадам Грант не упоминайте об этом доме… и о герцогине Фитц-Джеймс тоже. Договорились?
Улыбаясь, я быстро подошла к нему и очень искренне протянула ему руку - не для поцелуя, а именно для пожатия, как другу.
- Господин де Талейран, спасибо… Я теперь вечная ваша должница. И мне так жаль, что во время нашей первой встречи… ну, словом, я была непростительно невежлива.
- Вы имеете в виду то, что назвали меня предателем? Да, вы были смелы.
- О! Да я проклинаю себя за эту смелость!
- Вы были более чем смелы. Вы были правы.
Вконец растерявшись, я не находила ответа. Потом прошептала:
- Но ведь это ничего не меняет.
- Я рад.
Он еще раз осторожно пожал мне руку и, прихрамывая, вышел на лестницу.
8
Едва проехав заставу, я вышла из кареты Талейрана и приказала кучеру возвращаться в министерство. Карета министра всем бросалась в глаза, и ее мелькание по городу непременно было бы замечено, а я не хотела компрометировать своего спасителя.
Впрочем, карета была мне уже не нужна. Любой извозчик, видя меня в моей теперешней одежде, не спрашивал наперед, сколько у меня денег, а покорно вез меня туда, куда я приказывала. Я назвала кучеру адрес: площадь Карусель, одиннадцать. Когда мы приехали туда, был уже полдень. Я приказала извозчику ждать, а сама отправилась в дом Клавьера.
Торжество переполняло меня. Торжество, смешанное с ненавистью и гневом, все еще не утоленным. Впрочем, я вряд ли смогу когда-нибудь забыть или простить Клавьеру эти последние два дня. Я не знала, что такое можно сделать, чтобы расквитаться с ним за этот сплошной кошмар.
Я уже не пыталась понять, что руководило им, что заставляло преследовать меня. Вероятно, это были любовь и ненависть одновременно, но сейчас я не хотела над этим задумываться. Не хотела вникать в смысл поступков Клавьера, а тем более жалеть его. Мне хотелось только одного: унизить его, оскорбить… может быть, плюнуть ему в лицо, как тогда, в Консьержери. Пожалуй, если бы я сделала это, ярость, терзающая меня, была бы хоть наполовину утолена.
Я подумала о своих близняшках и вспыхнула. Теперь я даже умом не хотела воспринимать того, что Клавьер - их отец. Физической связи между нами я давно не признавала. Да и не надо признавать. Близняшки - только мои, я одна их выносила и родила, а причастность к этому Клавьера надо забыть и вычеркнуть из памяти навсегда.
Дом банкира, к моему удивлению, не был отмечен даже ритуальными знаками траура, а в левом крыле здания, как и прежде, продолжались какие-то строительные работы. Правда, у лакея, встретившего меня в вестибюле, рукав был украшен черным бантом.
Он поклонился мне и почтительно застыл на месте, придерживая дверь и ожидая, что же я скажу.
- Дома ли господин Клавьер? - спросила я сухо.
- Нет, сударыня. Желаете подождать?
- Нет. Желаю узнать, где он. В банке?
Лакей сделал отрицательный жест.
- Господин банкир всегда по пятницам уезжает в клуб. Знаете клуб "Старина Роули"? Правда, осмелюсь заметить, что дамам лучше туда не ездить.
Не слушая его, я вышла и направилась к карете. То, что я услышала, мне совсем не понравилось. Я знала заведение, о котором говорил лакей: это было нечто вроде кабака, публичного дома, бильярдного зала и мужского клуба, собранных воедино. Там нувориши заказывали себе отдельные кабинеты и наслаждались жизнью. Даже название говорило само за себя: Старина Роули - это была кличка жеребца Карла II. Словом, это было крайне неприличное заведение, куда порядочным женщинам лучше не ходить.
Когда я назвала извозчику адрес, он изумленно обернулся.
- Вы уверены, что вам надо именно туда, сударыня?
- Да! Уверена! И советовала бы вам не болтать, а ехать туда, куда приказано.
Приехав на место, я отпустила извозчика и быстро подошла к ограде. Взялась за ввинченное в дубовую дверь кольцо и сильно постучала. В двери открылось окошко, и привратник долго разглядывал меня.
- Что вам надо? - спросил он наконец.
- Я пришла к господину Клавьеру, - сказала я.
- О! Так вам же на час позже назначено.
Этот ответ я поняла так: видимо, какая-то женщина должна приехать к банкиру, привратник об этом предупрежден, но в лицо ее не знает.
- Ничего, - сказала я резко. - Пропустите-ка меня.
Он отворил, я быстро вошла, и дверь тут же была захлопнута. Какую-то долю секунды я постояла в нерешительности: оказавшись на просторном дворе, я не знала, куда следует идти. Не желая дать пищу для подозрений привратнику, который, без сомнения, полагал, что я здесь не впервые, я наугад повернула влево и зашагала к нарядному зданию под черепичной крышей, увитой лозами винограда и плющом.
Мне повезло. Пройдя через несколько пустынных комнат, я оказалась в зале, который готовили, вероятно, к какому-то банкету. Стол уже был сервирован фарфором и хрусталем, а из узкого коридора, который вел, очевидно, на кухню, доносились прямо-таки умопомрачительные запахи. Выскочивший оттуда человек в малиновом жилете мельком взглянул на меня и бросил на ходу:
- Вы уже пришли? Так ступайте в кабинет.
Он сделал довольно неопределенный жест, указывая направление, и я решила этим руководствоваться. Галерея, задрапированная голубыми шпалерами, привела меня к чуть приоткрытой дубовой двери. Я заглянула внутрь, и сразу поняла, что пришла туда, куда надо.
Это был большой, роскошный кабинет с окнами, выходящими на тихую заводь Сены, заросшую вербами. Китайская лакированная ширма отделяла альков от остальной части комнаты. Клавьер в рубашке, расстегнутом жилете и кюлотах сидел спиной ко мне - сидел в очень небрежной позе, положив ноги на стол, и курил, стряхивая пепел на ковер. На столе стояли несколько бутылок вина, графин с водой и фрукты.
- Эй, - сказала я холодно, входя и плотно прикрывая за собой дверь.
Какой-то миг он оставался неподвижен. Потом повернул голову и, увидев меня, сразу поднялся.
- Ну что же? - сказала я. - Разве вы не рады меня видеть?
Он не ответил. Потом рассмеялся, разводя руками.
- Поразительно!
- Что поразительно?
- Да то, что вы нашли меня здесь. Какая наглость! Уж не думаете ли вы, что и меня сможете оглушить бутылкой, как беднягу Лерабля?
- Ну что вы, - сказала я, проходя на середину кабинета и присаживаясь к столу. - Для вас я нашла кое-что более убедительное.
Он тоже сел, и в его насмешливо-злом взгляде, направленном на меня, нет-нет да и проглядывала тревога. Я не чувствовала ни малейшего беспокойства. Меня привлекло яблоко в вазе: большое, румяное; я взяла его и с наслаждением откусила кусочек.
- Имейте в виду, - предупредил он меня, - вам ничего не удастся добиться. Что бы вы ни говорили, наш разговор закончится тем, что вас задержат. То, что вы сотворили с Лераблем, только подтвердило вашу способность на что угодно.
- Способность, вами же выдуманную, - уточнила я.
- Возможно. Но я давно отучил себя от благородства по отношению к своим врагам.
Со вздохом я откинулась на спинку стула и долгим взглядом посмотрела на Клавьера. Зеркало отражало меня: изящные линии полной груди и талии, белизну плеч, угадывающуюся под плотными кружевами корсажа, золотистого оттенка кожу, алые нежные губы. Я была довольна собой. В голове у меня уже вырисовывался дерзкий план того, чего я потребую от Клавьера, и мысли эти были так приятны, что я улыбнулась ему: загадочно, завлекающе, маняще.
Он нахмурился, заметив эту улыбку.
- Дело становится интересным, дорогая… Может быть, вы пришли соблазнить меня?
- Вынуждена разочаровать вас. Сегодня я исполняю лишь небольшую роль курьера.
- Уловки вам не помогут. Вам вообще ничто не поможет. Я вас предупреждал, но вы не сделали из этого правильных выводов. Вся предыстория наших с вами отношений свидетельствует, что мы не можем сосуществовать мирно.
- Ах, бедный, бедный Рене Клавьер, - проговорила я с улыбкой. - Это вы не хотите мира. И все потому, что я слишком вам нравлюсь, а вы мне нет.
Я поднялась и, покачивая бедрами, подошла к нему почти вплотную. Его взгляд, по-прежнему настороженный, остановился на моем лице, потом скользнул ниже, к груди, обрисованной тугим бархатом и чуть вздымающейся от дыхания. Брови его хмурились, но я заметила, как чаще заходил его кадык под плотным воротником.
- Черт возьми, - пробормотал он.
- Не чертыхайтесь при даме, господин Клавьер. Да еще при даме, которая вам так безумно нравится. Было время, когда вы просто с ума по мне сходили, - помните? Вы шли на самые ужасные выходки. И судьба улыбнулась вам. Я заметила ваши достоинства и отдала вам то, о чем вы так мечтали…
Если бы он заглянул мне в душу, то ужаснулся бы: таким гневом и отвращением она была переполнена. Но играть с этим человеком мне теперь было легко; впервые за много лет я была уверена, что разгадала его. Я находила какое-то жестокое удовлетворение в том, что говорила и как себя вела. Впервые я вела его за собой, а не он меня.
Моя рука ласково коснулась его щеки, чуть погладила, и мои пальцы почувствовали всю напряженность его мускулов. Я наклонилась к нему, на миг обожгла душистым дыханием ухо, и голос мой прозвучал так обволакивающе-мягко, почти бархатисто:
- Но вы не поняли. Не поняли, до какой степени вам повезло. К побежденному противнику вы потеряли интерес. Ведь уже не было надежды на азарт и острые ощущения. Но вы их снова обрели, когда я вернулась в Париж, когда я снова стала богата и независима, когда вы узнали, что у меня есть муж… Ну, не так ли? Бедняга, вы предпочли бы убить меня, но не дать мне возможности быть счастливой.
Мои руки мягко скользнули по его плечам. Он сделал попытку резко оттолкнуть меня, но, едва его пальцы коснулись моих обнаженных локтей, он отказался от своего намерения, и я испытала мстительное удовольствие, заметив это. Кольцо его рук становилось все более плотным, я заметила испарину у него на лбу. Наклонившись вперед, почти коснувшись грудью его лица, я жарко, страстно прошептала:
- А ведь вы мне нравились когда-то. Очень нравились. Я ночи не спала из-за вас… А вы так долго, целые недели, не приходили. Какая ошибка с вашей стороны! Как дурно вы потратили это время!
Он сильно, резко схватил меня за плечи, почти прижав к столу, и поднялся со стула. Взгляд его в этот миг был просто бешеный.
- Черт возьми, ты пришла продаться… Я сразу это понял. Ты едва вошла, а уже вела себя, как кошка. Ты сильно изменилась.
- В чем?
- Раньше ты не продавалась.
- А какая разница? Я все та же. Если бы я была такой тогда, разве не облегчило бы это вам задачу?
Я заметила, что он мне говорит "ты", как шлюхе, и злая усмешка тронула мои губы. Наши лица почти соприкасались. Я прошептала, касаясь губами его щеки:
- Вы изменились тоже… Куда делся тот мужчина, который мне нравился? Будьте же мужчиной, господин банкир! Умейте купить женщину, когда она продается!
Настоящий призыв, страстный и томный, вибрировал в моем голосе, да и вся я была в этот миг дрожащей, истомленной и жаркой, как воплощенное желание. Все мое тело, гибкое и сильное, просто дышало страстью. Я заметила, что подозрительности больше не под силу удерживать Клавьера. Взгляд его был жадно прикован к моим полуоткрытым губам, его колено протиснулось между моих ног, его руки коснулись моей груди.
- Тысяча чертей… - пробормотал он, словно прощаясь с последними колебаниями. - Тысяча чертей, а почему бы и нет…
Он все сильнее откидывал меня назад и почти рвал на мне одежду. Его рука, зарывшаяся в мои волосы, запрокидывала мне голову. Он прильнул к моим губам таким бешеным, жадным, терзающим поцелуем, словно в этом поцелуе воплотилась вся сила его желания и ненависти. В этот миг я осторожно высвободила свою руку, дотянулась до графина, с усилием подняла его и, резко отстранившись, вылила его содержимое на голову Клавьера.
Это был настоящий холодный душ. Я зло расхохоталась. Для меня не было ничего смешнее и отвратительнее теперешнего вида Клавьера: мокрого, на миг ослепленного, даже жалкого. Он сделал шаг ко мне, в его глазах полыхнула такая ярость, что я мигом отскочила и угрожающе коснулась веревки звонка.
- Ну-ка, стойте на месте! Не то я живо позвоню, и все увидят вас в столь неприглядном виде.
Глаза мои метали молнии. Вот теперь я считала возможным вести себя с ним естественно: резко, враждебно, грубо. Губы мои были сжаты, а вся фигура выражала такое презрение и ненависть, что, видимо, не только моя угроза, но и мой вид удержали Клавьера.
- Клянусь дьяволом, сударыня, вы кончите на гильотине, - произнес он, вытираясь салфеткой.
- Честное слово, это становится утомительным, - сказала я. - Надо поскорее заканчивать этот разговор.
- Разговор? Моя дорогая, вы не уйдете отсюда. Вы уедете. Но только в полицейской карете.
Как бы я к нему ни относилась, сила его самообладания меня поразила. Я только что посмеялась над ним, унизила его как мужчину, а он, можно сказать, даже бровью не повел. Ожидая куда более яростной реакции, я была слегка озадачена. Но стоило ли придавать этому значение?
- Если я уеду в полицейской карете, вы, сударь, уедете со мной, ибо я не доставлю вам удовольствия видеть за решеткой меня одну. И предупреждаю вас, мой приговор не будет так суров, как ваш.
- Что это с вами? Вы вздумали угрожать мне?