- Я не нуждаюсь в оправданиях.
- Я тоже. Вы сейчас совершили большую, трагическую ошибку. К сожалению, ваш тон и ваше поведение совершенно исключают возможность каких-либо объяснений с моей стороны. Повторяю: вы глубоко ошиблись, когда сделали все эти выводы.
Мой голос, совершенно ровный и спокойный, без возмущения, дрожи и ненависти, похоже, подействовал более ошеломляюще, чем пощечина, которой Ле Пикар, без сомнения, заслуживал. Его взгляд оставался суровым, но в нем промелькнуло что-то похожее на сомнение.
- Что вы еще имеете мне сказать? - спросила я.
- Я требую, чтобы вы немедленно уехали из Парижа и прекратили всякие связи с Клавьером.
- Вы повторяетесь.
- Об истине нельзя сказать, что ее повторяют слишком часто.
- О лжи - тоже, сударь.
Помолчав, я добавила:
- Отъезд пока не входит в мои планы.
- Сударыня, - произнес граф угрожающе, - вы ставите меня перед необходимостью довести то, что я понял, до сведения Александра.
- Вы угрожаете мне?
- Я пытаюсь заставить вас сохранять хотя бы внешние приличия, если уж вы бесчестны внутренне!
Кровь прихлынула к моему лицу. На миг от возмущения я лишилась дара речи. Но мне удалось овладеть собой.
- Господин граф, - проговорила я спокойно, - я могу сказать вам лишь одно: если вы поведаете все эти измышления Александру и этим внесете смятение в нашу семейную жизнь, на вашей совести будет просто-таки преступление. Подумайте еще раз, прежде чем будете принимать решение.
- Вы что же, изображаете оскорбленную невинность?
- Я ничего не изображаю. Это вы явились в мой дом и изображаете судью.
- Вы отрицаете, что имели связь с Клавьером? Будьте любезны, объяснитесь.
Я заметила, что он начинает сомневаться. Но именно его колебания и возмутили меня больше всего. Надо же, не будучи полностью уверенным, он является сюда, оскорбляет, чего-то требует, осуждает, вносит смятение в мою душу, портит настроение на целую неделю! Да он просто мальчишка - сам не знает, что творит! Но черт бы побрал таких мальчишек!
- Я ничего не намерена объяснять такому глупцу, как вы! - вскричала я, не в силах сдержаться. - Вы сами должны были бы знать, что видимость не всегда отвечает сути! Мне неизвестно, какую напраслину возводят на Александра, но я…
- Да, потому что это действительно напраслина! Все эти слухи о леди Мелинде - ложь. Но вот в вашем случае я в этом совсем не уверен.
Меня нисколько не задели последние слова - я их просто не расслышала. Случайно вырвавшееся у Ле Пикара имя какой-то Мелинды поразило меня в самое сердце. Бледность разлилась по моему лицу.
- Ах вот как… - протянула я без всякого выражения. - Значит, есть некая леди у Александра в Англии?
- Это все ложь.
- О, без сомнения… Вы хорошо знаете, где ложь и где истина… - Гнев и ревность закипали во мне, я уже не могла сдерживаться. - Так как же вы осмеливаетесь обвинять меня? Ведь если у Александра есть леди, а у меня Клавьер - разве мы не квиты?!
- Черт побери, сударыня! - взревел он. - Вы самая бесстыдная женщина из всех, кого я знаю!
- Это еще ничего! Вы - самый глупый из всех известных мне мужчин, и это куда хуже!
Мы оба опустились уже до заурядного скандала, до личных оскорблений. Я знала, что мне это не идет. И была очень рада, когда граф, скрипя зубами, бросил на меня последний яростный взгляд и вышел, хлопнув дверью так, что задребезжали стекла в окнах.
Потрясенная, я опустилась на стул. Мысли мои путались. Я не знала, с чего начать обдумывать создавшееся положение. Наглое требование Ле Пикара уехать я не принимала в расчет. Я не настолько глупа, чтобы из-за нелепой выходки графа бросить все в тот самый миг, когда до успеха - рукой подать. Вот-вот Александр будет амнистирован. Только добившись удачи, я уеду.
Угрозы Ле Пикара рассказать обо всем герцогу меня тоже сейчас не беспокоили - возможно, потому, что я была слишком уязвлена иными известиями. Известиями о некой леди Мелинде. Я узнала об этом совершенно случайно. И, узнав, не сомневалась, что Александр изменил мне.
Подумать только, в то время когда я пытаюсь добиться у синих снисхождения для своего мужа, он ухаживает за англичанкой. Он вообще избрал для себя очаровательный образ жизни: несколько недель в году проводит с женой, остальное время он полностью свободен, он развлекается и наслаждается приятным обществом англичанок. И он даже не задумывается, каково мне было в Париже! Последние шесть месяцев я жила среди врагов. Я делала столько неприятных вещей, я шла на многие жертвы - ради него, ради Александра! Я была монахиней. Я почти потеряла свою женскую суть. И вот благодарность - в лице леди Мелинды.
Злые слезы душили меня. Задыхаясь от обиды, я дрожащими пальцами распечатала конверт от Талейрана, порвав при этом письмо. Какое-то время я тупо смотрела на строки, не понимая их смысла, буквы расплывались перед моими глазами. Потом слезы отступили и я смогла читать. Тон Талейрана даже как-то успокоил меня. Министр писал:
"Милейшая мадам дю Шатлэ, прежде всего прошу прощения за то, что вмешиваюсь в дела, меня не касающиеся. И все же, зная, что вы в любом туалете выглядите восхитительно, я осмеливаюсь просить вас выбрать для поездки в Ренси голубой цвет. Небесно-голубой, аквамариново-голубой - какой угодно голубой. Учтите это мое пожелание.
Я буду иметь честь заехать за вами в четыре часа пополудни".
Я невольно улыбнулась, узнав, какую заботу проявляет министр о моем внешнем виде. Я знала, что голубой цвет он любит больше всего. Действительно, почему бы мне не сделать ему приятное? Тем более что у меня есть одно великолепное платье, сшитое совсем недавно.
Я утерла слезы и пошла отдавать соответствующие распоряжения. "Все-таки, - решила я, - следует смотреть в будущее. Надо две вещи забыть, а одну исполнить. Забыть о Ле Пикаре и леди Мелинде. Исполнить свою задачу до конца. Именно об этом и стоит сейчас думать".
А потом меня ждет Бретань, и только Бретань. Одно это слово было огромным утешением.
5
Карета быстро мчалась по дороге, петляющей между ярко зеленеющими хлебами. Утром был дождь, но, хотя земля высохла, в воздухе оставалась прохлада - очень приятная в нынешний жаркий май. Голубые цветы льна и васильки мелькали то тут, то там на обочине. Ласточки с писком реяли над полями. Солнце было мягкое, ласковое - как раз для пикника.
Мне, впрочем, было все равно, удастся этот пикник у Клавьера или не удастся. Я ехала туда лишь затем, чтобы про демонстрировать банкиру мою дружбу с министром, да еще потому, что Талейран сообщил мне, что, возможно, на приеме будет сам Баррас. Это позволяло надеяться, что все будет решено именно сегодня. Ради этого стоило поехать даже к Клавьеру.
- Нам сразу станет ясна обстановка, - произнес Талейран, мягко пожимая мне руку, которую я вот уже полчаса не отнимала. - Мы оглядимся вокруг и поймем, удался ли тот шантаж, который вы замыслили. С вашей стороны это было рискованно - грозить Клавьеру мной, в то время как я ни о чем подобном не думал.
Внимательно присматриваясь к нему, я сделала вывод, что Морис сегодня не в духе. Он вел себя любезно, как и прежде, но что-то напряженное было в его обращении. Он говорил со мной и в то же время думал еще о чем-то.
- Вас что-то тревожит? Скажите мне, - попросила я.
Пожав плечами, он медленно рассказал о том, как на днях обнаружил, что его собственный секретарь играет роль шпиона в министерстве и приставлен к нему, Талейрану, кем-то из директоров. Министр давно подозревал, что кто-то доносит на него, и был настороже. Он и предположить не мог, что доносчиком является сам секретарь.
- И что же вы сделали с ним? - спросила я.
- О, дорогая моя, что же я мог сделать? Я вызвал его, пожурил, выплатил ему жалованье и уволил.
- По крайней мере, он не нанес вам большого вреда?
Талейран усмехнулся.
- Друг мой, у меня дело поставлено солидно. То, что я имею причины скрывать, известно только мне и никому другому.
Помолчав, он с раздражением добавил:
- Черт бы побрал этих господ директоров. Я таких вещей не прощаю.
Эта фраза прозвучала довольно зловеще, и я даже слегка пожалела "господ директоров", предвидя, что в недалеком будущем они станут жертвами коварства Талейрана.
- Мне очень жаль, Морис… - сказала я искренне. - Впрочем, если говорить честно, господа директоры куда больше теряют, чем приобретают, подозревая вас.
Талейран улыбнулся, поднося мою руку к губам.
- Это верное замечание, друг мой. Боюсь только, я наскучил вам, говоря все время о своих делах на службе.
- Это напрасные опасения. Не знаю, верите ли вы мне, но благодарность, которую я к вам испытываю, переросла в симпатию, и меня волнует все, что касается вас. Я искренне желаю вам добра. Вы мне нравитесь. За эти шесть месяцев вы меня просто очаровали.
- Вы смелы в выражениях, милая Сюзанна.
Легкое смущение повисло между нами. Чуть покраснев и уже слегка сожалея о том, что высказала то, что чувствовала, я отвернулась к окну. Мы как раз проезжали Роменвиль. Моя рука лежала в руке Талейрана, довольно сильной, несмотря на далеко не исполинское телосложение министра; и я вдруг снова почувствовала какое-то легкое волнение, охватывающее меня. Сердце забилось чаще. Я напряглась, пытаясь перебороть себя, и в то же время понимала, что не хочу делать этого. Я хотела поддаться чувствам. Рядом со мной был человек - единственный в Париже, - с которым я вела себе искренно, который был мне очень симпатичен, который понимал меня. Мне с ним было неимоверно легко и приятно. Порой я всем существом тянулась к нему, не понимая даже толком, чего именно хочу. Или не решаясь себе в этом признаться.
Я обернулась, бросила на Талейрана взгляд из-под опущенных длинных ресниц:
- Вы действительно очаровательны, господин де Талейран.
- Берегитесь, сударыня. Вы вскружите мне голову.
Прошло еще несколько секунд, и я увидела, что он протягивает мне небольшую коробочку из слоновой кости. Я взглянула: это была изящная брошь в виде цветка лилии, крупный великолепный сапфир в окружении нескольких бриллиантов. Я едва сдержала смех.
- Вот как? Значит, Морис, вы напоминаете мне о моем изумруде?
- Нет, я просто оправдываю свою репутацию дамского угодника.
- Но это же лилия! - сказала я. - Роялистский символ!
- Сейчас среди буржуазии модны такие символы.
- Благодарю вас… Но как вы угадали, что…
- Я не угадывал. Я нарочно попросил вас быть в голубом, потому что сапфир был уже для вас приготовлен.
На мне было узкое облегающее платье из легкого муслина цвета морской волны - довольно простого покроя, как и требуется для пикника, перехваченное под грудью серебристым поясом, с пышными рукавами фонариком, отделанное аппликациями из Дамаска, имитирующего кружево путем создания белого тонкого рисунка на более темном фоне. Золотистые волосы, зачесанные наверх, были украшены легким сооружением из кружев и лент - подобное украшение вошло в моду, напоминало прежние чепцы и называлось "барб". Легкий зонтик из голубой ткани был неотделимым атрибутом моего сегодняшнего туалета.
Взгляд Талейрана в который раз изучил все это, начиная от волос и заканчивая подолом юбки, потом протянул руку и, едва коснувшись самой нижней точки декольте, медленно произнес:
- Именно здесь ей и место. Приколите ее сюда.
Жест был более чем вольный, но я не рассердилась. Да и как было сердиться, если в глубине души я почувствовала облегчение. Я приколола брошь к вырезу платья.
- Ну как?
- Великолепно.
Через полчаса мы были на месте, вернее, оказались в Ренси - небольшом городке, утопающем в зелени каштанов. Еще немного - и мы въехали в новое поместье Клавьера. Яркий бордюр из цветов красочной лентой повторял контур аллеи. Через причудливо изогнутые сучья могучих дубов проглядывала архитектура дома, а перед ним под деревьями на яркой зелени лужаек кое-где алел шиповник. Мы прибыли с опозданием: там уже было людно и пахло жареным мясом - видимо, приближался час барбекю.
Талейран повернулся ко мне и сказал, что, к большому своему сожалению, вероятно, не сможет все свое время посвятить мне - сегодня вечером ему необходимо переговорить с аббатом Монтескью и прусским посланником, но он советует мне прежде всего встретиться и переговорить с Баррасом - если он, конечно, здесь, в Ренси, будет.
Когда Талейран под руку с незнакомым мне аббатом ушел, чтобы обсуждать какие-то интриги, и оставил меня одну прогуливаться по лужайкам нового великолепного поместья Клавьера, уставленным столами и плетеными стульями, я сразу почувствовала себя незащищенной, почти беспомощной. Одиночество среди буржуа страшило меня. Я знала многих гостей, но мне ни с кем не хотелось говорить. К тому же я замечала, как некоторые приглашенные глядят на меня, даже вытягивают шеи, чтобы видеть лучше, и шепчутся втихомолку - видимо, еще помнят о том, какой скандал имел место в марте. Все это было мне ненавистно и до того напоминало о Ле Пикаре, что я начинала чувствовать злость.
Я встретила Жозефину Бонапарт и перемолвилась с ней несколькими словами. Она была в обществе некоего капитана Шарля, ранее выгнанного Бонапартом из армии. Шарль был молод и хорош собой. О нем и Жозефине ходило уже столько сплетен, что никто в Париже не сомневался, что они любовники и что, пока генерал завоевывает Египет, жена наставляет ему рога во Франции.
Я на секунду присела к столу и отведала кусочек жареного мяса; тут ко мне прицепился какой-то офицер весьма развязного вида, которому, очевидно, казалось, что я нуждаюсь в том, чтобы меня развлекали. Я встала, желая отвязаться от него, но он устремился за мной следом и стал говорить дерзости. Я оборвала его так грубо, как только могла, и едва ли не приказала убираться вон. Это помогло, и меня оставили в покое.
В этот миг я увидела Клавьера, направляющегося ко мне. Он был в сером сюртуке, белом галстуке, в мягких светлых сапогах и с хлыстом в руке. Лицо его было крайне свирепо, и я отдала должное своему мужеству: мне довольно спокойно удалось выдержать его взгляд.
- Вы что-то хотите мне сказать? - спросила я безмятежно, когда он подошел, и поднесла ко рту кусочек мяса.
- Первое, что я хочу сделать, - это избить вас хорошенько.
- Отлично, - так же любезно сказала я. - Но поскольку сейчас это вряд ли возможно, давайте поговорим о втором.
- Бросьте эту вашу тарелку, - приказал он резко. - Ступайте за мной.
- И я увижу то самое второе?
- Увидите, - сказал он зловеще.
Он повел меня по дорожке между дубами к спуску, за которым сияла под солнцем гладь искусственного озера. Вид отсюда открывался великолепный: грациозные лебеди, величаво плывущие по зеркальной поверхности пруда, белый мост, заросли сосняка. Запах хвои и пение птиц… Там тоже гуляли гости, но их было гораздо меньше, чем на лужайках.
- Надо же, - пробормотал Клавьер. - Вы саму себя перещеголяли! Какое бесстыдство: просить за мужа и спать с Талейраном! Должно быть, муж будет вам благодарен.
Я презрительно бросила:
- Клавьер - в роли моралиста! Если уж кому говорить о бесстыдстве, то не вам!
Клавьер резко обернулся и грозно поднял кулак.
- Ну-ка, молчать! Посмейте сказать еще хоть слово!
"Похоже, он грозится, что будет бить меня", - подумала я ошеломленно. Мне хотелось сказать ему многое, но по его лицу я поняла, что он не шутит, и решила не испытывать судьбу. В конце концов, грубой силе я ничего не могла противопоставить, а быть избитой мне вовсе не улыбалось.
Я затаила в душе ненависть и не сказала больше ни слова.
Обходя веселые стайки нарядных дам и офицеров, он подвел меня к высокому мужчине, который стоял на берегу, сунув руку в карман и попивая вино. Незнакомец обернулся, заметив наше приближение. У него была желтая, обтягивающая скулы и подбородок кожа, презрительные черные глаза. Я переводила взгляд с одного на другого: Клавьер и незнакомец были в чем-то очень похожи. Даже рост у них абсолютно одинаковый…
- Я - Баррас, - надменно сообщил незнакомец, не спуская с меня глаз и делая новый глоток из бокала.
Растерявшись, я сделала реверанс. Сердце у меня забилось так сильно, что я на миг онемела.
- Ну, так я оставлю вас, - произнес Клавьер.
- Да, но не надолго. Наш разговор с гражданкой дю Шатлэ не затянется.
Клавьер ушел. Я молчала, не зная, с чего начать беседу. Наглый взгляд Барраса - циничный, почти раздевающий - оскорблял меня. Пересилив себя, я спросила:
- Может быть, здесь неудобное место для разговора?
- Неудобное? Да я же солдат, моя милая. Порой я не только стоял, но и спал на груди матери-земли. - Усмехнувшись, он добавил: - Разумеется, я не хочу этим сказать, что не предпочел бы чью-нибудь другую грудь.
"И это говорит самый главный человек в Республике", - подумала я. Последний выпад Барраса, честно говоря, привел меня в ужас. Этот намек на грудь… Уж не взбрело ли ему в голову требовать от меня каких-то любовных услуг? Ах, только не это! Все тогда полетит кувырком!
- А вы знаете, моя прелесть, что я служил в одном полку с вашим супругом?
- Что? - переспросила я, не совсем понимая.
- Да-да, мы оба были в Индии в составе Австразийской бригады и вместе сражались под Куддалуром. Правда, потом я перешел под начало адмирала Сюффрена и меня перевели на мыс Доброй Надежды, но вашего мужа я хорошо знал. Полагаю, и он хорошо помнит маркиза де Барраса - а?
Тон его был какой-то странный. Я со страхом подумала, что, возможно, в Индии он ссорился или даже дрался на дуэли с Александром, и тогда прощай все надежды…
Опасения были напрасны. Допив вино, Баррас развязным тоном заговорил обо мне:
- И вас я хорошо знаю, красавица. По газетам и по рассказам нашего друга Рене.
- Да? - переспросила я. - И что же он обо мне говорил?
- То же самое, что писали газеты. Черт возьми, гражданка! Вы это ловко проделали! Мне нравятся женщины, способные столкнуть соперницу с лестницы.
- Но, гражданин Баррас… - произнесла я нерешительно.
- Ладно, ладно, не будем об этом.
Он выбросил бокал прямо в траву и, фамильярно ущипнув меня за щеку, спросил, заглядывая мне в глаза:
- Милочка, вы одолжите мне двести тысяч ливров?
- О, конечно, - сказала я.
- Значит, ваше дело будет улажено.
- Вы обещаете? - вырвалось у меня.
- Черт побери! Я даю слово. Вы увидите, как я его сдержу, когда одолжите мне деньги.