- Повелитель, жрецы разгневаны. Подобно заразной болезни, этот гнев расползается среди людей, которые утром и вечером внимают их речам. Именно по этой причине все пришли к единому мнению, что необходимо вернуть собственность владельцам.
Лицо фараона загорелось яростью.
- Подобает ли фараону уступать воле народа? - гневно спросил он.
Губернатор продолжил говорить смело и прямо:
- Наш повелитель, довольство и благосостояние народа - ответственность, какую боги вверили фараону. Речь идет не об уступках, а лишь о сострадании мудрого хозяина, заботящегося о своих рабах.
Фараон громко стукнул жезлом об пол:
- В отступлении я вижу лишь уступку.
- Боги помилуйте, мне и в голову не приходило называть вас уступчивым, однако политика - бурное море, а правитель - капитан. Он пытается уберечь корабль от надвигающейся бури и наилучшим образом использовать благоприятную возможность.
Слова губернатора не произвели впечатления на фараона, и он с упрямым презрением покачал головой. Софхатеп просил разрешения говорить и задал вопрос губернатору Фив:
- У тебя есть доказательства, что народ разделяет чувства жрецов?
- Да, ваше превосходительство, - без колебаний ответил губернатор. - Я повсюду разослал своих разведчиков. Они следят за настроениями людей с близкого расстояния и слышали, как те толкуют о делах, какие им не полагается обсуждать.
- Я поступил точно так же, - вступил в разговор губернатор Фармунтуса, - и сведения, которые я получил, весьма достойны сожаления.
Высказался каждый губернатор, после чего не оставалось сомнений в том, что ситуация стала опасной. Так закончилась первая встреча подобного рода. Во дворцах фараонов раньше ничего подобного не случалось.
Фараон немедленно встретился со своим первым министром и командиром стражи в царском крыле. Он был вне себя от гнева, метал громы и молнии.
- Эти губернаторы, - сказал он, - верны и заслуживают доверия, однако они слабы. Последуй я их совету, и мой трон окажется беззащитным перед унижением и позором.
Таху немедленно поддержал мнение фараона:
- Мой повелитель, отступать сейчас означает идти на верное поражение.
Софхатеп взвешивал другие возможности.
- Нам не следует забывать о празднике Нила. До его начала остается всего несколько дней. По правде говоря, мне на сердце становится тревожно при мысли о том, что в Абу соберутся тысячи разгневанных людей.
- Абу в нашей власти, - тут же возразил Таху.
- В этом нет сомнений. Однако нам не следует забывать, что во время прошлогоднего праздника раздалось несколько предательских выкриков, хотя в то время желание нашего повелителя еще не было воплощено. В этом году мы непременно услышим другие, более громкие выкрики.
- Вся надежда на то, что гонец вернется до праздника, - заключил фараон.
Софхатеп продолжал взвешивать ситуацию с собственного угла зрения, ибо в сердце он считал предложение губернаторов здравым.
- Посланник явится скоро и перед всеми прочтет послание. Нет сомнения в том, что жрецы, ища расположения своего повелителя и веря, что снова обрели древние права, с большей готовностью воспримут призыв к сбору войска. Даже если мой повелитель решит проявить власть и продиктовать свое желание, не найдется такого человека, кто воспротивился бы его воле.
Фараон обиделся на слова Софхатепа и, чувствуя себя одиноко даже в царском крыле, торопился отправиться во дворец на острове Биге, где одиночество никогда не преследовало его. Радопис не знала о том, что произошло во время последней встречи, и вела себя спокойнее, чем фараон. Однако она без труда разобралась в том, о чем поведало красноречивое выражение лица возлюбленного, и почувствовала, что гнев и раздражение не дают ему покоя. Радопис встревожилась и вопрошающе смотрела на него. Хотя ей хотелось о многом спросить, слова застыли на ее устах.
- Радопис, разве ты не слышала? - ворчливо спросил фараон. - Губернаторы и министры советуют мне вернуть жрецам имущество и смириться с поражением.
- Что побудило их дать такой совет? - с тревогой осведомилась она.
Фараон рассказал о том, что ему говорили и советовали губернаторы. Радопис опечалилась и еще больше забеспокоилась. Она не удержалась и сказала:
- Воздух насыщается пылью и мрачнеет. Только грозная опасность могла заставить губернаторов высказаться.
- Мой народ гневается, - презрительно сказал фараон.
- Мой повелитель, народ подобен кораблю, сбившемуся с курса без руля, он послушен всем ветрам.
- Я посажу этот корабль на мель, - грозно сказал он.
Страхи и сомнения снова обрушились на Радопис, терпение на мгновение изменило ей.
- Мы должны обратиться к мудрости и временно согласиться на уступки. День победы близок.
Фараон с удивлением взглянул на нее:
- Радопис, ты намекаешь на то, чтобы я уступил?
Радопис прижала фараона к груди, тон его голоса ранил ее, затем, обливаясь горючими слезами, сказала:
- Лучше сначала припасть к земле, а уже потом ринуться в наступление. Победа зависит от того, как это удастся.
Фараон простонал:
- Ах, Радопис, если ты не разобралась в моей душе, то кто же тогда поймет ее? Я из тех, кто вянет с горя, словно роза, прибитая ветром, если меня вынуждают подчиниться чьей-то воле.
По выражению черных глаз Радопис было видно, что эти слова тронули ее. Она произнесла с глубокой печалью:
- Я бы с радостью пожертвовала собой ради тебя, мой любимый. Ты никогда не станешь вянуть, пока мое сердце продолжает орошать тебя чистой любовью.
- Я в своей жизни ни на миг не испытаю поражения и никогда не дам Хнумхотепу повода утверждать, что он унизил меня хотя бы на час.
Радопис печально улыбнулась ему и спросила:
- Ты желаешь править народом, ни разу не прибегнув к хитрости?
- Капитуляция - хитрость тех, кто ни на что не способен. Пока жив, я буду держаться прямо, как лезвие меча, которое погубит всех предателей.
Радопис вздохнула с печалью и сожалением и более не старалась переубедить его. Она лучше смирится с поражением, нежели станет испытывать его гнев и гордость. Она все время спрашивала себя: "Когда же вернется гонец? Когда он принесет весть? Когда?"
Каким томительным стало ожидание. Если те, кто горит желанием, знали бы, какие муки причиняет ожидание, так, как это было ведомо ей, то они в этом мире предпочли бы воздержание. С каким нетерпением Радопис считала часы и минуты, наблюдала за восходом и заходом солнца. У нее болели глаза оттого, что она долго всматривалась в Нил, извилистым путем кативший свои воды с юга. Она считала дни с затаенным дыханием и сильно бьющимся сердцем, часто вскрикивала, когда больше не могла выдержать смутных опасений: "Где же ты, Бенамун?" Даже любовью она наслаждалась рассеянно, витая мыслями где-то далеко. Духовного покоя не обрести, пока не вернется гонец с письмом.
Дни тянулись с невыносимой медлительностью, пока однажды, когда Радопис сидела, предаваясь своим мыслям, в ее покои не ворвалась Шейт. Радопис подняла голову и спросила:
- Шейт, что стряслось?
- Моя госпожа, - торопливо ответила рабыня, ловя ртом воздух, - вернулся Бенамун.
Радопис охватила радость, она вскочила, словно встревоженная птица, и воскликнула:
- Бенамун?!
- Да, моя госпожа, - ответила рабыня. - Юноша ждет в зале. Он просил сообщить тебе о своем прибытии. Как он загорел во время путешествия!
Радопис устремилась к лестнице, ведущей в зал, и увидела, что юноша стоит и ждет ее появления. В его глазах горело страстное желание. Радопис показалась ему пламенем радости и надежды, он не сомневался, что она счастлива исключительно от того, что видит его. Бенамуна охватил божественный восторг, и он бросился к ногам Радопис, будто готовясь боготворить землю, по которой она ступает. Страстно и нежно он обвил руками ее ноги и прильнул к ним устами.
- Мой идол, моя богиня, - произнес он, - во сне я сто раз целовал эти ноги, а сейчас мечта стала явью.
Перебирая пальцами его волосы, Радопис нежно спросила:
- Бенамун, дорогой Бенамун, неужели ты действительно вернулся ко мне?
Его глаза жизнерадостно блестели. Он засунул руку за пазуху, достал небольшую шкатулку из слоновой кости и открыл ее. Внутри нее лежала пыль.
- Это часть пыли, по которой в саду ступали ваши ноги, - сказал он. - Я собрал ее своими руками и хранил в этой шкатулке. Я взял эту шкатулку с собой в путешествие и целовал ее каждую ночь, прежде чем забыться во сне. Я хранил ее на своем сердце.
Радопис слушала его с тревогой и смущением. Чувства Радопис уже не воспринимали его слова, и, когда ее терпение начало иссякать, она, скрыв свои тревоги под маской полного спокойствия, спросила:
- Разве ты ничего не принес с собой?
Юноша снова засунул руку под накидку, достал сложенное письмо и протянул ей. Дрожавшей рукой Радопис взяла его. Ею завладела радость, она почувствовала, как напряжение, сковывавшее ее в последнее время, отступило, а силы ослабли. Она долго смотрела на письмо, крепко держа его в руке. Радопис забыла бы о Бенамуне и его пылкой страсти, если бы не взглянула на него. Тут она вспомнила кое-что важное.
- Разве вместе с тобой не явился посланник Канеферу? - осведомилась она.
- Да, моя госпожа, - ответил юноша. - Это он хранил при себе послание во время путешествия. Сейчас он ждет в летнем павильоне.
У нее больше не было сил оставаться здесь, ибо охватившая все ее чувства радость не выносила покоя и неподвижности.
- Да хранят тебя боги, - сказала она. - Тебя ждет летний павильон, а впереди у нас безмятежные дни.
Радопис убежала вместе с письмом, взывая к повелителю из глубин своего сердца. Если бы ее не останавливало чувство благопристойности, она объявилась бы в его дворце, как это когда-то сделал коршун, чтобы принести фараону радостные вести.
Встреча
Наступил праздник Нила, и Абу радостно приветствовал кутил из самых дальних уголков севера и юга. Воздух города наполнился звуками баллад, дома украсили флагами, цветами и оливковыми ветвями. Жрецы и губернаторы приветствовали восходящее солнце, направляясь к дворцу фараона, где они присоединились к огромной царской кавалькаде, которой предстояло начать шествие к исходу утра.
Пока знатные люди, собравшиеся в одном из залов, ждали, когда явится фараон, вошел распорядитель, поприветствовал их от имени повелителя и громогласно объявил:
- Почтенные судари, фараон немедленно желает видеть вас. Будьте добры пройти в зал фараона.
Все встретили объявление распорядителя с нескрываемым удивлением, ибо, по обычаю, фараон принимал знать после праздника, а не до него. Все со смущенными выражениями лиц спрашивали друг друга:
- Что это за важное дело, ради которого пренебрегают традициями?
Тем не менее они приняли приглашение и послушно направились в величественный и роскошный зал для приемов. Жрецы заняли места справа, а губернаторы расселись напротив них. Трон фараона возвышался меж двумя рядами кресел, расставленных полумесяцами. Они предназначались для принцев и министров.
Им не пришлось долго ждать - вскоре вошли министры во главе с Софхатепом. Какое-то время спустя за ними последовали принцы царского двора, остальные встали в знак приветствия. Ответив на приветствие, принцы расселись справа от трона.
Воцарилась тишина, на серьезных лицах появилось выражение тревоги. Каждый погрузился в свои мысли и задавался вопросом, что скрывается за созывом этой необычной встречи. Появление хранителя государственной печати прервало их размышления, все с пристальным вниманием уставились на него. Хранитель печати торжественным голосом объявил о приближении фараона:
- Фараон Египта, свет солнца, тень Ра на земле, Богоподобный Меренра Второй.
Все встали и наклонились так низко, что их лбы чуть не касались пола. Фараон вошел в зал, он внушал благоговейный страх и был исполнен достоинства. За ним следовал командир стражи Таху, хранитель печати и главный распорядитель двора принца Канеферу, губернатора Нубии.
Фараон сел на трон и торжественно сказал:
- Жрецы и губернаторы, я приветствую вас и разрешаю вам сесть.
Согбенные тела плавно выпрямились и сели, воцарилась столь полная и оглушительная тишина, что даже дышать было страшно. Все взоры устремились к хозяину трона, все уши жаждали услышать его слова. Фараон сел прямо и заговорил, оглядывая одно за другим все лица, но не задержался ни на одном из них.
- Принцы и министры, жрецы и губернаторы, цвет мужского рода Верхнего и Нижнего Египта, я пригласил вас, с тем чтобы выслушать вашего совета по серьезному вопросу, от коего зависит благополучие царства, слава наших отцов и праотцев. Судари, с юга прибыл посланник. Это Хамана, главный распорядитель двора принца Канеферу, он доставил от своего повелителя важное и тревожное послание. Я полагал, что долг обязывает меня немедленно пригласить вас, с тем чтобы внимательно ознакомиться с ним и взвесить его зловещее содержание.
Фараон обратился к посланнику и жезлом дал тому знак. Посланник вышел на два шага вперед и остановился перед троном.
- Прочти им это послание, - велел фараон.
Посланник развернул письмо, которое держал в руках, и начал читать звучным и выразительным голосом:
- От принца Канеферу, губернатора земель Нубии, Посланнику Бога на земле фараону Египта, свету солнца, тени повелителя Ра, покровителя Нила, владыки Нубии и горы Синай, хозяина восточной и западной пустыни.
Мой повелитель, с огорчением довожу до ушей твоей священной особы печальные новости о вероломных и нечестных действиях, коим подверглись территории короны в пограничной полосе Южной Нубии. Мой повелитель, веря в договор, заключенный между Египтом и племенами Маасаи, веря в нерушимое спокойствие, крепнущую безопасность, установившуюся после заключения упомянутого договора, я приказал отвести на главные базы многие гарнизоны, размещенные в пустыне. Сегодня ко мне явился один офицер пехоты из гарнизона и сообщил, что вожди племен сломали на части жезл повиновения и отказались от своих клятв. Среди ночи они, словно воры, напали на гарнизонные казармы и учинили там беспощадную бойню. Наши воины отчаянно сражались с силами, в сто с лишним раз превосходившими их, пока доблестно не сложили головы все как один на поле брани. Племена опустошили все кругом, затем двинулись в северном направлении к земле Нубии. Я считал благоразумным не слишком рассредоточивать ограниченные силы, имеющиеся в моем распоряжении, и направил все усилия на укрепление наших оборонительных сооружений и крепостей, с тем чтобы задержать наступающего врага. К тому времени, когда это письмо дойдет до тебя, наши войска уже придут в столкновение с головными отрядами нападающей стороны. Я жду приказов повелителя и остаюсь во главе своих воинов, сражаясь за нашего повелителя фараона и Египет, мою родину.
Посланник закончил читать письмо, но его голос продолжал звучать во многих сердцах. Глаза губернаторов горели, из них летели искры, неожиданное волнение прокатилось по их рядам. Что же касается жрецов, те, сдвинув брови и храня бесстрастные лица, превратились в застывшие статуи, восседавшие в безмолвном храме.
Фараон выдержал паузу, ожидая, пока оцепенение достигнет высшей точки, затем произнес:
- Вот таково содержание этого письма, ради которого я созвал вас на совет.
Губернатор Фив оказался самым ревнивым среди фанатично преданных людей. Он встал, склонил голову в знак приветствия и сказал:
- Мой повелитель, это воистину важное послание. Единственным ответом на него может стать объявление собирать войско.
Его слова нашли радостный отклик в сердцах губернаторов. Встал губернатор Амбуса:
- Мой повелитель, я поддерживаю это мнение. Есть только один ответ - немедленный сбор войска. Разве можно поступить иначе, если на наших братьев за южной границей наседает враг? Хотя они стойко обороняются, мы не должны бросить их в беде и медлить с оказанием помощи.
Ани раздумывал о том, как это может сказаться на сфере его влияния.
- Если эти варвары опустошают землю Нубии, то они, без сомнения, начнут угрожать нашим границам.
Губернатор Фив вспомнил свою давнюю точку зрения на эту проблему и надеялся, что сейчас она придется к месту:
- Мой повелитель, я всегда стоял на том, что царство должно держать крупное постоянное войско, дабы фараон мог выполнить свои обязательства, беречь наше благополучие и владения за границами.
Среди всех командиров рос энтузиазм, многие из них требовали приступить к сбору войска. Другие воздавали хвалу принцу Канеферу и нубийскому гарнизону. Некоторые губернаторы были глубоко уязвлены и говорили фараону:
- Мой повелитель, мы считаем, что неуместно отмечать праздник в то время, когда смерть нависла над нашими храбрыми братьями. Позволь нам удалиться и заняться сбором войска.
Фараон молчал, ожидая, что скажут жрецы. Те также молчали, пока не улеглось напряжение. Когда гомон среди губернаторов наконец стих, верховный жрец из Птаха встал и с поразительным спокойствием сказал:
- Мой повелитель, позволь мне задать вопрос посланнику его величества принца Канеферу.
- Жрец, позволяю тебе задать вопрос, - холодно откликнулся фараон.
Верховный жрец из Птаха повернулся к посланнику и спросил:
- Когда ты покинул земли Нубии?
- Две недели назад, - ответил посланник.
- И когда ты прибыл в Абу?
- Вчера вечером.
Верховный жрец обратился к фараону:
- Владыка и Боготворимый царь, этот вопрос действительно весьма запутан, ибо уважаемый посланник вчера принес нам с юга весть, будто вожди Маасаи подняли бунт. Однако в тот же день из самых дальних концов юга прибыла делегация старейшин племен Маасаи, дабы выразить нашему повелителю глубокую благодарность за процветание и мир, которыми он осчастливил их. Сейчас нам крайне важно выслушать того, кто сможет пролить свет на эту тайну.
Это заявление прозвучало странно, к тому же никто не ожидал такого поворота. Оно вызвало немалое удивление и недоумение. Все судорожно качали головами, губернаторы и жрецы вопросительно и вызывающе переглядывались, а принцы шептались между собой. Софхатеп лишился дара речи от удивления и с полным отчаяния выражением лица уставился на своего повелителя. Он заметил, как рука фараона тверже вцепилась в жезл и сжала его так сильно, что на его предплечье выступили вены, а лицо побледнело. Первый министр опасался, как бы фараоном не завладел гнев, и спросил жреца:
- Кто вам сообщил об этом, ваше святейшество?
- Я видел их собственными глазами, мой первый министр, - спокойно ответил жрец. - Вчера я посетил храм Сотис, и его жрец представил мне делегацию темнокожих мужчин, которые утверждали, что являются вождями племен Маасаи и явились осуществить ритуалы покорности фараону. Они провели ночь в храме в качестве гостей высокого жреца.
- Разве они не из Нубии? - спросил Софхатеп, но высокий жрец был непреклонен: - Они назвались вождями Маасаи. Как бы то ни было, среди нас есть один человек - командир Таху, он не раз сражался с Маасаи и знает их вождей. Если повелитель милостиво соизволит приказать, чтобы этих вождей пригласили в его священный двор, тогда их свидетельства, возможно, снимут с наших глаз завесу недоумения.