Мы приземляемся в большом поле, совсем не похожем на посадочную полосу, неподалеку от городка в Кейе, где жили мои родители. Когда мы с пилотом и врачом покидаем корабль, я замечаю несколько фигур, идущих на встречу. Одна из них, поменьше других, вдруг срывается с места, и моя ходьба тоже превращается в бег.
Он бросается меня обнимать. Он вырос, но я все равно выше и старше, и меня не было здесь, чтобы защитить его. - Брэм, - говорю я, а затем мое горло так сильно сжимается в спазме, что больше ни слова не могу произнести.
Из-за спины Брэма появляется офицер Восстания. - Мы нашли его незадолго до вашего приземления.
- Спасибо, - выдавливаю я, а затем отступаю назад, чтобы разглядеть Брэма. Он смотрит на меня снизу вверх. Грязный, исхудавший, его глаза изменились и потемнели. Но это по-прежнему мой брат. Я поворачиваю его и облегченно вздыхаю, когда вижу красное пятно на шее.
- Они оба заболели, - говорит Брэм. - Даже несмотря на проведенную иммунизацию.
- Кажется, мы нашли лекарство, - отвечаю я, делая глубокий вздох. - Не слишком поздно? Ты знаешь, где они?
- Да, - говорит Брэм и трясет головой. Его глаза наполняются слезами, он всем своим видом умоляет меня ничего больше не говорить, не спрашивать, на какой из вопросов он ответил.
- Идем со мной, - говорит он и снова начинает бежать, как всегда мечтал сделать, прямо под открытым небом, по улицам города. Никакой офицер не останавливает ни его, ни нас, пока мы спешим по пустынным улицам под сверкающим беззаботным солнцем.
***
К моему удивлению, Брэм приводит нас не к медицинскому центру, а к крохотному городскому музею. Внутри музея все витрины оказываются разбитыми, а стекло давно сметено. Все хранившиеся здесь артефакты теперь исчезли, карта Общества закрашена и изменена. Мне хочется разглядеть поближе, что на ней отмечено, но у нас нет на это времени.
В зале лежат десятки неподвижных, занимающих каждый клочок пола. Некоторые люди поднимают глаза, когда мы входим, и их лица немного разглаживаются при виде Брэма. Он здесь свой человек.
- У них не хватало места в медицинском центре, - говорит Брэм, - поэтому мне пришлось принести ее сюда. Повезло, что у меня были кое-какие предметы для торговли. Другим людям приходится делать все возможное, сидя в своих домах. Здесь, по крайней мере, у больных есть запас питательных пакетов.
Ее. Маму. Но что с ним? Что с моим отцом?
Брэм опускается на колени.
Она выглядит такой неживой. Я стараюсь сдержать панику. Россыпь веснушек резко выделяется на фоне бледного лица; в волосах добавилось седины, но с широко открытыми глазами она выглядит очень юной. Юной и потерянной для нас.
- Я переворачиваю ее каждые два часа, как мне сказали, и раны уже зажили, хотя поначалу выглядели ужасно. - Тараторит Брэм. - Погляди, у нее есть пакет с питательными веществами, здорово, да? Их сложно достать.
- Да, просто отлично. - Я сильнее обнимаю его. - Как ты это устроил?
- Я торговал с архивистами, - отвечает Брэм.
- Я думала, все архивисты сбежали.
- Некоторые из тех, у кого оказались красные метки, вернулись и снова начали вести торговлю. - Удивляться нечему. Конечно же, некоторые архивисты не смогли противиться желанию вернуться, предчувствуя ту выгоду, которую они могут извлечь, продавая свои товары и другие безделушки.
Я наклоняюсь поближе к Брэму, шепча ему на ухо. - Мы заберем ее с собой.
- Это безопасно? - шепчет Брэм в ответ.
- Вполне, - заверяет врач Восстания. - Ее можно перевозить. Состояние стабильное, признаков инфекции нет.
- Брэм, - мягко произношу я, - у нас пока недостаточно лекарства. Восстание полагает, что мама сможет помочь им, поэтому они согласились, чтобы ее вылечили одной из первых. - Я бросаю взгляд на маму, на ее неподвижные раскрытые глаза. - И я заранее договорилась, чтобы вылечили и отца. Но где же он? Где папа?
Брэм не отвечает на мой вопрос. Он отводит взгляд.
- Брэм, ты знаешь, где папа? Они пообещали, что он может поехать с нами. У нас мало времени, нужно найти его немедленно.
И тут Брэм начинает всхлипывать, подавляя рыдания. - Умерших вывозят за город, в поля. И лишь иммунам разрешают приходить туда. - Он смотрит на меня глазами, полными слез. - Это суть моей работы на архивистов: я выезжаю на поля и идентифицирую лица умерших.
- Нет, - говорю я в ужасе.
- Все лучше, чем продавать пробирки, - отвечает Брэм. - Хотя за эту работу тоже неплохо платят. - Его глаза теперь другие: взрослые, много повидавшие. Но, с другой стороны, все те же - с упрямым огоньком, хорошо известным мне. - Я не стал этим заниматься. Продавать пробирки - это обман. А вот сообщать людям, живы или мертвы их друзья и родные - это по-честному.
Он дрожит. - Архивисты предоставили мне право выбора. К ним постоянно приходят люди, жаждущие получить либо сведения, либо пробирки, либо узнать, где находятся их любимые. Поэтому я стал помогать им. Я мог разыскать человека по фото. И в обмен мне давали то, что для меня было особенно необходимо. И для нее.
Он сделал все, что мог, чтобы позаботится о нашей матери, и я рада, что он спас ее, но цена была слишком высока. Что он повидал?
-Я не успел к нему, - говорит Брэм.
Я чуть не спросила Брэма, уверен ли он; чуть не сказала ему, что он может ошибаться, но он знает. Он видел.
Отец покинул нас, и лечить его слишком поздно.
- Нам нужно уходить, - торопит врач, помогая офицерам Восстания переложить маму на носилки. - Сейчас же.
- Куда вы ее уносите? - спрашивает кто-то с другого конца комнаты, но мы не отвечаем.
- Она умерла? - выкрикивает другой. Я слышу отчаяние в голосах.
Мы пробираемся через неподвижных и тех, кто за ними ухаживает, оставляя их позади, и мое сердце сжимается от боли. Мы вернемся, хочу я сказать им. В следующий раз мы придем с лекарством для каждого.
- Что у вас есть? - спрашивает кто-то, подавшись вперед. Архивист. - Вы нашли другой способ лечения? Сколько оно стоит?
Офицер присматривает за ним, пока мы спешно покидаем музей.
Уже на борту корабля, Брэм спускается в трюм вместе со мной и врачом, который начинает подключать маму к капельнице. Я прижимаю к себе Брэма, и он плачет и плачет, мое сердце разрывается, и кажется, что его слезы никогда не закончатся. Но вот он затихает, а все его тело начинает сотрясать крупная дрожь, и я не понимаю, как можно выдержать столько боли и не сломаться, и в то же время я знаю, что обязана выжить, во что бы то ни стало. Пожалуйста, думаю я, пусть он тоже почувствует, что надо жить вопреки отчаянию, ведь мы по-прежнему вместе, мы все еще есть друг у друга.
***
Когда Брэм засыпает, я беру маму за руку. Вместо того чтобы, как я планировала, напевать ей названия цветов, я произношу ее имя, потому что именно так сделал бы мой отец. - Молли, - говорю я. - Мы здесь. - Я вкладываю в ее ладонь бумажный цветок, и ее пальцы слегка сжимаются. Знала ли она, что эта лилия спасет нас? Насколько она была важна? Легко ли ей было найти способ переслать мне нечто, столь прекрасное?
Но, в любом случае, это сработало.
Только не достаточно быстро для моего отца.
Глава 55. Ксандер
- Все это выглядит само собой разумеющимся для тебя, - сказала однажды Лей. - Не так ли? - Интересно, когда врачи смотрят, как я ввожу лекарство в капельницу, думают ли они то же самое. Пациент, получающий лекарство, стал неподвижным в течение того же отрезка времени, что и Кай - таково условие для первого испытания лекарства.
- Это все, что вам нужно делать, - инструктирую я врачей. - Вводить раствор и ждать, пока он подействует.
Врачи кивают. Они делали это и раньше. Я делал это раньше, во времена первоначальной чумы, когда я только начинал лечить и произносил громкие речи в медицинском центре. Теперь нас осталось немного. - Эти сто пациентов - единственное, что у нас есть для испытания, - объясняю я. - Мы стараемся найти больше растений, но они уже отцветают. Нам известна структура исходного состава лекарства, и люди работают не покладая рук, чтобы выяснить, как можно синтезировать это лекарство в лаборатории. Но все, о чем нужно беспокоиться вам - это забота о пациентах.
- Свежие дозы нужно давать каждые два часа. - Я показываю им, где хранятся запасы: в закрытом кабинете, под охраной вооруженных офицеров. Я не знаю, насколько они преданны, исключая, конечно, преданность Лоцману. - Вы заметите некоторые улучшения уже после второй дозы. Если их скорость выздоровления будет такой же, как у первого подопытного, они заговорят после нескольких часов, а ходить начнут в течение двух дней. Но здесь я не ожидаю подобной скорости выздоровления. Убедитесь, что не расходуете лекарство попусту.
Как будто им нужно это предупреждение. Все, что нам нужно - это больше цветов, и чтобы мама Кассии пришла в себя. Она оставалась неподвижной неделями, гораздо дольше, чем Кай, и ее выздоровление займет больше времени. Восстание до сих пор не может найти ее отчет о посадочных культурах в базе данных Общества, и мы отчаянно нуждаемся в ее помощи.
Между тем, Лоцман сформировал бригады, которые прочесывают поля и луга вблизи Камаса с четким приказом не вырывать все подряд, чтобы цветы могли вырасти на следующий год, на случай, если они снова понадобятся нам.
Я спрашиваю себя, смогут ли они устоять от искушения, ведь сохранить что-то на будущее не так-то легко, если ты не уверен в настоящем.
- Ты говоришь так, будто уверен, что это сработает, - говорит один из врачей. Их униформа давно не знала стирки, и все они выглядят крайне уставшими. Некоторых я помню еще с того времени, когда работал здесь раньше. Кажется, что прошли годы, а не недели.
- Я не знаю, сколько еще смог бы заниматься этим делом, - говорит другой врач. - А сейчас у нас хотя бы есть причина, чтобы продолжать.
Мне хотелось бы остаться и помочь, но нужно заглянуть в лабораторию и присмотреть за фармацевтами Восстания, которые готовят лекарство. - Я вернусь позже и проконтролирую пациентов, - обещаю я.
Медики начинают обходить ряды больных, распределяя лекарство. На сегодня я здесь закончил и думаю, что у меня есть пара минут, чтобы заглянуть в свое старое крыло.
***
Глаза Лей кажутся стеклянными, и она пропахла заразой. Но ее недавно переворачивали, а черные волосы заплели в косу, чтобы не мешались. И рисунки все еще висят над каждым пациентом. Врачи сделали все, что было в их силах.
Это не всегда выглядит для меня само собой разумеющимся, хочу я сказать ей, пока вливаю лекарство в капельницу. Не в данный момент. Пожалуйста, вернись. Если бы ты была здесь, это бы очень помогло.
Это лекарство я сделал в деревне. Я не отдал все дозы исследовательской группе, которая пытается искусственно синтезировать лекарство. Я припас немного для нее.
Она слегла не намного раньше, чем Кай, значит, шанс есть. Хотя она не получала лекарства Окера.
Я слышу шаги позади и оборачиваюсь. Это один из врачей, с которым я работал здесь раньше. - Я не знал, что в наше крыло доставили новое лекарство, - говорит он.
- Нет, - отвечаю я. - Группа пациентов, на которых опробуют лекарство, заболела в определенный отрезок времени, а она в этот отрезок не входит. - Я опустошаю шприц и поворачиваюсь к нему. - Но я оставил себе немного. - Я держу несколько ампул. - Возможно, я не скоро смогу вернуться сюда. Мне необходимо уехать, чтобы работать над приготовлением лекарства.
Врач опускает ампулы в карман своей униформы. - Я буду давать ей лекарство, - говорит он.
- Каждые два часа, - напоминаю ему. Я не могу просто бросить ее вот так, в одиночестве. Я знаю, как чувствовала себя Кассия в лазарете. Могу ли я доверять этому врачу? Я уверен, что здесь есть кто-то другой, кого он хотел бы вылечить, если бы мог.
- Я не собираюсь вводить его тайком кому-то другому, - говорит он. - Я хочу сначала увидеть, что оно работает.
- Спасибо, - благодарю я его.
- А оно точно работает?
- В первой экспериментальной группе - на сто процентов, - отвечаю я, оставляя при себе тот факт, что экспериментальная группа включала в себя только одного человека.
- Я должен спросить. Ты - Лоцман?
- Нет, - я на секунду останавливаюсь в дверях и оглядываюсь на Лей. Вам не придется делать то, что мы проделали с этим лекарством и Каем, уделяя одному пациенту столько внимания. Это всего лишь один человек. Но, безусловно, один человек может быть целым миром.
***
Мы получаем первый отчет о результатах: Они приходят в себя. Они выглядят лучше.
Согласно данным, пятьдесят семь человек из ста уже могут двигать глазами. Трое заговорили. Восемьдесят три пациента в целом показывают различные улучшения: если не появившаяся речь или зрение, то улучшение цвета лица, стабильное сердцебиение, и дыхание, приблизившееся к норме. Эти изменения заняли в два раза больше времени, чем у Кая, но, в конце концов, лекарство все же работает.
- Семнадцать все еще не реагируют, - докладывает главный врач. - По всей видимости, они пребывали в коме дольше, чем мы изначально предполагали. Возможно, в записи закралась какая-то ошибка.
- Не прекращайте попыток вернуть их. Влейте им дозу за полные два дня.
Врач кивает. Я включаю мини-порт и пересылаю информацию Лоцману. - Что ты об этом думаешь? - спрашивает он меня.
- Думаю, нам не стоит больше ждать, - говорю я. - Я научил врачей, как делать лекарство. Мы может поручить им вести собственные лаборатории в других городах. Но пока что у нас не получается синтезировать лекарство искусственно. Луковиц хватает?
- Для начала хватит. Но мы продолжаем поиски.
- Ты видел полученные данные, - говорю я. - Время поджимает.
- И что, по-твоему, мы должны сделать в первую очередь? - спрашивает он. - Разослать лекарство в другие города или начать здесь, а затем расширять радиус действия?
- Я не знаю. Спроси Кассию, она рассчитает все в лучшем виде. Мне пора возвращаться в медицинский центр, продолжить наблюдение.
- Хорошо, - соглашается Лоцман.
Я иду в медицинский центр. Там есть один пациент, которого мне нужно увидеть и данные которого не были включены в первоначальный отчет. Они не добрались до нее, потому что ничего не знали. Врачи приветственно кивают, когда я вхожу, но не донимают расспросами, чему я очень рад.
Рисунок над ее головой тот же самый: картина с девочкой, ловящей рыбу. Лей таращится на воду, и я улыбаюсь на всякий случай. - Лей, - говорю я. Это все, что я могу выдавить из себя, прежде чем ее глаза продвигаются самую малость и фокусируются на мне.
Она здесь.
Она видит меня.
Глава 56. Кассия
- Не спрашивай сейчас свою маму об отце или цветах, - предостерегает Ксандер. - Дай ей немного времени. Я знаю, все говорят, что у нас нет времени, но она болела гораздо дольше, чем Кай. Мы должны быть осторожны.
И я следую его совету. Я не задаю никаких вопросов, я просто сижу здесь, с Брэмом, держу ее руки и рассказываю, как мы ее любим. Лекарство действует на мою мать. Она радуется, что я здесь, и что она может видеть Брэма, но она часто отключается, выздоравливает совсем иначе, чем Кай. Она была в коме гораздо дольше.
Но мама сильная. Через несколько дней она начинает говорить шепотом. - С вами обоими все хорошо, - говорит она, и Брэм прислоняется своей головой к ее голове и закрывает глаза.
- Да, - киваю я.
- Мы кое-что отправили тебе, - говорит она мне. - Ты получила? - она смотрит на врача, пришедшего сменить капельницу, и я понимаю, что она не хочет говорить прямым текстом в его присутствии. И она не упоминает об отце. Боится спросить, потому что не хочет знать правду?
- Все нормально, - заверяю я. - Мы можем говорить открыто. И я получила письмо. Спасибо, что прислала микрокарту. И цветок… - Я останавливаюсь на мгновение, не желая торопить ее, но момент кажется подходящим. Она же сделала нам настоящий подарок. - Это калохортус, не так ли?
Она улыбается. - Да, ты вспомнила.
- Я видела их растущими в дикой природе. Они так же прекрасны, как ты и говорила.
Она крепко держится за этот разговор с цветами, как прежде я, когда была одна и боялась. Если ты поешь и говоришь о цветах и лепестках, которые возрождаются после долгой зимней спячки, тебе не приходится думать о том, чего уже не вернуть.
- Ты была в Сономе? - спрашивает она. - Когда?
- Нет, не была. Я видела эти цветы в других местах. А ты видела их в Сономе?
- Да, - отвечает мама без всяких сомнений. - В сельскохозяйственных угодьях Сономы, неподалеку от местечка под названием Дол.
Я оглядываюсь на врача, и он кивает мне перед тем, как выскользнуть из комнаты и передать информацию. Тот Калохортус был из Сономы. Мама вспомнила.
Я хочу спросить у нее о стольких вещах, но на первый раз достаточно. - Я так рада, что ты вернулась, - говорю я, опуская голову на ее плечо, мы снова вместе, но уже без него.
***
- Микрокарта все еще у тебя? - спрашивает она позже. - Могу я поглядеть ее еще раз?
- Конечно, - я придвигаю свой стул ближе к кровати и поворачиваю датапод так, чтобы ей было видно экран.
Они снова здесь, на фотографиях: дедушка со своими родителями, бабушка, отец.
- По традиции, Сэмюэль Рейес составил список любимых воспоминаний о каждом из живых членов своей семьи, - рассказывает историк.
- О своей невестке Молли он выбрал день, когда они впервые встретились. - Голос историка наполнен гордостью, как будто подтверждая значимость Обручения, каким, по моему мнению, оно и должно быть. Но также это подтверждение любви. Любви отца к своему сыну, отпустившего его и позволившего ему сделать свой выбор.
Слезы текут по щекам мамы. Они все покинули нас, все родные с той первой встречи. Бабушка, которая сказала, что у моей мамы на лице отражается солнце. Дедушка, отец.
- Любимым воспоминанием о сыне, Абране, был день, когда они впервые по-настоящему поссорились.
На этот раз я нащупываю кнопку паузы, чтобы приостановить воспроизведение. Почему дедушка выбрал именно это воспоминание? У меня столько воспоминаний об отце - его смех, сияющие глаза, когда он рассказывал о своей работе, то, как он любил мою мать, игры, которым он научил нас. Мой отец был, в первую очередь, добрым, безропотным человеком, и вопреки стихотворению, советующему обратное, я надеюсь, что именно так он ушел в свою ночь.
- Почему? - спрашиваю я мягко. - Почему дедушка сказал так про папу?
- Звучит странно, не правда ли? - говорит мама, и я вскидываю на нее глаза, замечая слезы, катящиеся по ее щекам. Она знает, что его больше нет, хотя она не спрашивала, и я не рассказывала.
- Да.