Мне было десять, когда я впервые увидела в порножурнале фото лесбиянок. Никто до этого не рассказывал мне, что такое бывает. Там на центральном развороте была женщина с обветренной кожей, в очках и ежиком на голове, и подпись: "Здоровой лесбиянке мужчина не нужен". А дальше шли фотографии двух коренастых обнимающихся женщин, которые собирались зарегистрировать свои отношения где-то за рубежом. Туула и Райя. Обе они были похожи на зверских убийц с мотопилой.
- Не часто, - повторяю я.
- А другие фантазии у тебя бывают?
- Бывают.
- Расскажи.
"Расскажи". Это звучит так, словно он просит меня рассказать какой-нибудь анекдот.
- Твоя очередь, - говорю я. И тут он смущается.
- У меня не бывает интересных фантазий…
- Все фантазии интересные. Вспомни хотя бы одну. Какой-нибудь маленький эпизод.
Задумавшись, он закуривает.
Потом переводит дыхание.
- Ну, например, я представляю себе, что я крутой моряк, который ходит в бескозырке и поет девушкам песни под гитару.
- Прекрати паясничать.
- Ну вот, уже и пошутить нельзя.
- Нельзя.
- Ладно. Ну, иногда я представляю, что занимаюсь любовью с какой-нибудь женщиной или что она берет у меня в рот.
- И кого же ты представляешь? - воодушевляюсь я.
- Ну, какую-нибудь модель из журнала. Или ту, что сидит в этот момент рядом. Например, тебя.
Я морщусь:
- Ты просто льстишь.
- Да что с тобой случилось?
- Ничего.
Йоуни встает с постели.
- Не морщи лоб, дорогая, - говорит он. - А то морщины появятся. Одевайся, пошли.
Йоуни купил на распродаже двуспальную кровать. Мы поставили ее у него. Кровать была широкой, с железными спинками.
После того, как я несколько минут, не отрываясь, любовалась этой кроватью, Йоуни предложил мне переехать к нему. Смутившись, я попыталась сменить тему разговора, но Йоуни стоял на своем.
- Мне так тошно возвращаться в пустую квартиру, - грустно сказал он, затягиваясь "Данхиллом"…
- Я и так почти все время торчу у тебя. Пойми, я не могу так сразу на это решиться. Я хочу пока пожить одна.
- Одна? В этом коммунальном дурдоме?
У него вытянулось лицо и округлились глаза. Казалось, они сейчас вылезут из орбит.
- Перестань гримасничать, это не поможет. И хватит травить легкие этой дрянью.
Его лицо приняло прежнее выражение.
- Что хочу, то и делаю, - ответил он.
Я не раз наблюдала, как он работает, звонит разным людям, готовится к интервью, переписывает начисто статьи, внимательно изучает газеты, чтобы "быть в курсе дела".
Он бросает мне стопку исписанных листов ("прочти на досуге") и снова бежит к телефону.
- Это мои стихи. След, оставленный на бумаге блестящим талантом. Ну не гений ли?! Йоуни Лампи, - последнюю фразу он произносит уже в трубку.
Беру верхний лист в руки: "Ортопедический ботинок закинут в камыши. Счастливая семья изучает расовую теорию. Ой, разносчик белья, твоя преисподняя снова гудит в эту ночь. В избе на стене рукавицы и мешок, а в мешке печень молодого бычка, прохладная и безгрешная".
"Во дает", - думаю я.
- Почему бы и нет, - кричит Йоуни в телефонную трубку.
Он подходит ко мне:
- Через пару дней мы летим в Португалию.
- Что?
- Меня попросили написать статью про одну фирму по пошиву одежды в Лиссабоне. Сейчас, видите ли, очень любят писать о том, сколько финские фирмы платят иностранным предприятиям.
- Но у меня нет денег.
Йоуни снисходительно рассмеялся.
- Зато у меня есть. Ты моя любовница, и я буду тебя содержать. Все расходы беру на себя. Не волнуйся, мне должны хорошо заплатить. Ну так что, едем?
- Ну если вы так настаиваете, - улыбнулась я.
Позже мне вдруг ужасно захотелось, чтобы он меня трахнул. Это было не просто страстное желание, а какая-то безумная потребность взаимной близости. Впервые я сама предложила ему заняться любовью.
Он тут же откликнулся, ему явно нравилось, что я начала первой. А меня никак не покидало странное ощущение, что я наблюдаю за всем происходящим со стороны. И как бы я ни старалась, как бы ни впивалась в его шею, выдавливая из нее весь пот, мне все время казалось, что я за ним не успеваю. Мне хотелось слиться с ним в единое целое, чтобы мое тело больше не принадлежало мне, чтобы оно было его и только его.
И лишь когда все закончилось и он вытянулся рядом со мной, уткнувшись носом в мои волосы, я на мгновение почувствовала какую-то близость. А потом меня снова охватило ужасное чувство всепоглощающей пустоты.
"Неужели это все? - подумала я. - Неужели никто и никогда не чувствует ничего другого?"
Йоуни целый день в хорошем настроении. Он валяется на новой кровати, ест булочки, шоколадный пудинг и бутерброды с колбасой и запивает все это кофе.
- I’m born to eat, - не без удовольствия замечает он. Вся кровать усеяна крошками. Он принимается на ходу сочинять какую-то песенку. Обычно он это делает после занятий сексом.
- Я сильный мужчина, но знай, что со мной жить не просто… Пропадешь ты, ой, пропадешь… Соберу твои волосы, зажму в кулаке, и не сделаешь ты ничего… ой, ничего… - завывает он до тех пор, пока кто-то из соседей не начинает барабанить в стену.
- Я видел вчера странный сон, - неожиданно говорит он. - Мне снился огромный мак, пожирающий людей. У него были громадные красные острые лепестки и длинные шипы. Он гнался за мной, и когда он очутился уже совсем близко, я понял, что это женщина, а красные лепестки - ее чрево. Только представь себе, огромный мак, вернее, женщина гонится за мной и хочет меня сожрать! Меня обуял такой ужас, что я даже пальцем не мог пошевелить. Застыл, как пень. И тут я проснулся. Так что не ты одна видишь развратные сны…
8
Мне всегда нравились аэропорты.
Каждый раз, когда я оказываюсь в аэропорту, я заказываю себе виски-амаретто, листаю иностранные журналы и стараюсь придать своему лицу выражение скуки - "ну вот, опять куда-то лететь". Так же было и на этот раз.
В одной руке у меня был бокал, в другой - журнал "Пари матч". Йоуни сидел рядом в наушниках, слушал какую-то музыку и пил пиво.
На нем была белая рубашка, галстук и кожаный пиджак. На мне - весеннее платье кораллового цвета и капроновые колготки со швом. Откровенно говоря, вид у нас был чертовски привлекательный. Мы, конечно, немного смахивали на яппи, но наша индивидуальность и лучезарность с лихвой окупали все недостатки.
А вскоре мы уже сидели в самолете, такие влюбленные-влюбленные. Пили шампанское, ели копченую рыбу и шоколадный торт и целовались так, что слышно было на весь самолет.
Рядом с нами около окна сидел рыжеволосый англичанин, который всю дорогу бросал на меня страстные взгляды. Он был весь какой-то зажатый, словно вышел из Оксфордской школы-интерната, где по ночам мочился в постель. Он периодически облизывал губы: его бледно-розовый язык, годами вымоченный в чае и смазанный жиром бекона, выползал изо рта и тут же снова исчезал. Я чувствовала себя прямо-таки Мэрилин Монро.
Рука Йоуни лежала на моем колене, и он время от времени сжимал его.
- Представь, что я купил тебя, - шептал он мне на ухо. - Представь, что ты рабыня, проститутка, которую я приобрел у сутенера на все выходные.
- Фу, какой примитив, - сказала я, но моя фантазия заработала.
В Лиссабоне светило солнце. Табло в аэропорту показывало плюс пятнадцать. Стоял полдень.
Мы взяли такси и поехали в центр. Казалось невероятным очутиться вдруг посреди яркого света и бурлящей толпы людей. Мы стояли с сумками у какого-то непонятного фонтана и ошарашенно таращились по сторонам.
Казалось, время остановилось. Обшарпанные, словно покрытые оспинами, стены домов. Покосившиеся рамы окон. Полуоблезлые кошки, крадущиеся под колесами телег уличных торговцев. Женщины, покачивающие бедрами. Мужчины с миндалевидными глазами.
Перед нами лежала широкая улица, в конце которой виднелись белые узорчатые ворота. За ними ласково пенилось море.
- Здесь так красиво, что слов нет, - сказал Йоуни.
- Тогда лучше молчи, - прошептала я.
Мы сняли комнату в какой-то маленькой мрачной гостинице, хозяин которой смахивал на циклопа. Вся обстановка комнаты состояла из высокой ржавой кровати и шкафа с зеркальными дверями. В углу стояло биде, в котором постоянно журчала вода. Как только циклоп закрыл за нами дверь в комнату, Йоуни схватил меня, поставил на четвереньки на кровать, закатал на мне юбку и со скоростью молнии вошел в меня. Мне было больно, и я застонала.
- Молчи, шлюха, - выкрикнул Йоуни и с размаха ударил меня по ягодице.
Я закрыла рот и глазами круглыми, как тарелки, уставилась перед собой. Кровать злобно скрипела, Йоуни разошелся не на шутку, и я вдруг поняла, как ни банально это звучит, что если он остановится, я умру. Я сжимала железную решетку кровати и плакала, и чем больше я плакала, тем сильнее сжимал меня Йоуни, тем ожесточеннее были его движения. Первый раз мы были с ним одно целое. Первый раз мне казалось, что во мне открывается что-то новое, какая-то потайная дверь в неизведанный мир, о котором я даже не подозревала…
После я лежала на животе, и все внутри меня ныло и стонало, а я продолжала плакать и никак не могла остановиться. Йоуни гладил меня по голове и целовал, так что в конце концов мне стало казаться, будто меня уже облизали с ног до головы.
- Ох, Йоуни, - всхлипывала я. - Я вся твоя, делай со мной, что хочешь. Можешь даже убить меня. Убей меня, я тебя прошу!
Спустя пятнадцать минут мы уже сидели за столиком в кафе на углу. Перед нами стояла бутылка вина. Йоуни удовлетворенно потягивался, а я думала: "Боже, лишь бы все это не оказалось заграничным дурманом".
Люди беспрерывным потоком проходили мимо нас. Все женщины были на высоких каблуках, не меньше семи сантиметров, и в юбках с оборками - плюс целый килограмм украшений. Попрошайки гремели своими жестяными кружками. Лохматые ребятишки показывали танцевальный номер для посетителей кафе. К нашему столику то и дело подходили какие-то торговцы, предлагавшие то часы, то еще какой-то хлам, и каждый шептал Йоуни на ухо, что, если интересует, есть травка. Но травка нас не интересовала.
Через пару часов Йоуни достал фотокамеру и диктофон и положил все это в сумку.
- Мне пора на работу. Увидимся вечером в гостинице, буду после девяти. Пока, сладкая попка!
Я бесцельно брожу по городу. Он непохож на все виденные мною ранее места. Время застыло на его улицах.
Даже магазины здесь словно из прошлого столетия. Полутемные, забитые товарами лавки, с потолка которых свисает столько всякого добра, что невольно пригибаешь голову. Я захожу в одну из них, чтобы купить инжиру, и в замешательстве застываю в дверях.
В огромном чане с водой копошатся морские твари. Огромные скользкие рыбины, апатичные устрицы, шевелящие клещами крабы. На полках - головки сливочного сыра непонятного вида и формы, рядом с ними непропеченная сдоба, мясные консервы столетней давности, покрытые пылью банки с вишневым компотом, вытянутые баранки и засахаренные фрукты.
С крыши свисают липкие свиные окорока, вяленая баранина, темно-красная говядина и щетки: для посуды, для белья, для пола. Посреди пачек печенья сладко потягивается кот со свалявшейся шерстью. А из-под прилавка выглядывает маленькая девочка, дочка торговца - волосы выбились из косичек и торчат во все стороны.
Я стою и ошарашенно смотрю на все это, не в силах даже выговорить, чего хочу.
Я трачу деньги направо и налево. Покупаю большую бутылку вина для Мариты - подумать только, стоило мне заикнуться о поездке, как она тут же дала мне два выходных. "Если речь идет о парне, а похоже, это именно так, дуй не задумываясь", - сказала она мне.
Себе я покупаю диски, украшения, туфли на каблуках, шелковое белье, сигареты - короче, первое, что попадается под руку. Потом я просто сижу и устало разглядываю людей.
Я не хочу путешествовать ради того, чтобы познать себя. Меня мало привлекает самопознание, ради которого надо ехать в какую-нибудь страну третьего мира и там, борясь за выживание, с жадностью поглощать банановую кашу грязными руками лишь для того, чтобы, вернувшись на родину, сказать: наконец-то я стал человеком. Я хочу просто вот так сидеть в открытом кафе и смотреть на проходящих мимо красивых людей, а потом опустошать близлежащие магазины с одеждой. Мне нужны красота и легкость. Студенты, отправляющиеся в Польшу только потому, что там дешевое пиво, просто идиоты. Для меня эпоха железнодорожного автостопа в прошлом. Да и я уже давно не то глупое дитя природы, что, выпучив глаза, сходит с поезда в чужой стране, вдыхает в себя Европу и знакомится со всеми встречными придурками. Мне это не интересно. За свою жизнь я уже довольно натерпелась, так что оставшееся время могу со спокойной совестью провести на диване, вперившись в экран телевизора, с электрической зубной щеткой вместо вибратора.
Мне вдруг захотелось позвонить Сеппо в Кокколу. В трубке стоит ужасный треск, но мне все же удается расслышать его хриплый голос.
- Сеппо слушает, - произносит он замогильным голосом.
- Привет, это Сара! Я звоню из Лиссабона.
- Ну, привет, - вяло отвечает он. Небось и не знает, что Лиссабон - это заграница.
- Знаешь, где это?
- В Потругалии, - говорит Сеппо.
- Ага. Как дела?
- Нормально.
- Угадай, что я здесь делаю?
- Ну?
Я чувствую, что его прямо-таки распирает от любопытства.
- Я тут с одним парнем, он супержурналист, а я его любовница.
- Хм… - Сеппо довольно хмыкает. Я представляю, как он выглядит в эту минуту: растрепанные светлые волосы, блуждающие глаза. Мой младший брат.
- Я по тебе соскучилась, - говорю я.
- Хочешь поговорить с мамой? - язвительно спрашивает он.
- Нет! - ору я. - Не давай ей трубку! Скажи лучше, что тебе привезти…
- Да не надо ничего…
- Придумай что-нибудь.
- Ну… есть такой плакат, там еще Фрэнк Заппа в дерьме. Я видел в одном иностранном журнале. Вот его, если найдешь.
- Ладно.
Сеппо был барабанщиком в одной местной группе и даже как-то написал песню: "Теуво боится, что его смоет в канализацию…" Но потом группа распалась. Как сказал Сеппо, "из-за внутренних разногласий".
- Подожди, мать тебе хочет что-то сказать.
До меня доносится какой-то грохот.
- Привет, это мама. Ты откуда звонишь?
- Из Лиссабона. Слушай, мам, я не могу долго говорить, дорого.
- Из Лиссабона? С кем это ты там?
- С одним парнем.
- У тебя есть парень? Ты не рассказывала. И чем он занимается?
- Юрист, - почему-то соврала я.
- Юрист, говоришь? Хорошая профессия.
- Ну все, давай, скоро увидимся…
Я вешаю трубку. Настроение опять на нуле.
Переодеваясь в гостинице, замечаю в зеркале, что у меня большие синяки на ляжках и на спине. Это радует.
В детстве я иногда уходила в предбанник, закрывалась там на защелку, а потом долго щипала и кусала себя. Мне хотелось, чтобы на коже остались следы - конечно, там, где бы их никто не увидел. Иногда мне это удавалось. Я рассматривала синяки в зеркало и представляла, что это следы от объятий мужчины.
Йоуни вернулся поздно вечером, резко открыл дверь и завалился на кровать.
- Не день, а черт знает что! Полная жопа! Я ни хрена не понял в объяснениях этих португальских рабочих, а их финский начальник отказался переводить, только слонялся по офису и потягивал кофе. В конце концов я так запутался, что когда они мне что-то лопотали, я только улыбался, как тюлень, и бормотал "yes, yes". Все, пошли все на хер, пора менять профессию!
Он еще полчаса провалялся не раздеваясь и все говорил и говорил. О том, какая это адская работа, где надо постоянно улыбаться всем законченным идиотам и быть внимательным и вежливым. О том, как он чертовски устал и что у него ничего не получается, а надо быть без конца в движении, постоянно в курсе событий. О том, что он всегда хотел заниматься чем-то более творческим и более независимым, например, написать роман, и что ему не хватает на это таланта.
- Да всего у тебя хватает! - успокаивала я его и ласково гладила по голове.
- Бедный я, несчастный… - отозвался Йоуни.
Мы пошли перекусить в старую часть города. Она была похожа на трущобы: узкие переулки, бельевые веревки, темные каморки, грязные ребятишки. Вниз по улице полз, дребезжа, старый помятый трамвай.
Мы зашли в маленький ресторанчик и заказали рыбу-меч и вино. Длинные столы, посетители плечом к плечу. Крикливые официанты. Исполнитель фадо с мрачным взором, на которого никто не обращает внимания.
- Невероятно, - повторял Йоуни. - Раз - и ты за границей. Когда я был маленьким, мы всегда отдыхали только в Финляндии. Горные курорты там всякие. Помню, мама целый год жужжала: скоро, дети, мы поедем в ремесленный музей в Турку, посмотрите, как люди жили в старину. Как же мы обломались! Там были такие крохотные домишки, а в них пенсионеры в ночных колпаках, которые сидели за прялками или лепили фигурки из глины - вроде как древние жители за своими повседневными занятиями. Так они даже бровью не повели, когда мы вошли! Вообще ноль реакции.
Я мечтательно улыбалась и перебирала на шее тяжелые жемчужные бусы, купленные днем. Йоуни внимательно смотрел на меня.
- Ты для меня слишком красивая, - сказал он.
- Чего это ты вдруг?
Перед нами поставили тарелки с дымящейся рыбой. Рыбины лежали в ряд пузом кверху, рты у них были раскрыты.
Йоуни посмотрел на свою тарелку.
- Я хочу домой, - сказал он.
Йоуни закрывает дверь на ключ, сбрасывает с себя пиджак и рубашку. Он подходит к окну, облокачивается на него и замирает. Потом поднимает глаза к потолку, переводит взгляд на металлический карниз - и вдруг вырывает его из стены и поворачивается ко мне.
Он смотрит на меня исподлобья и улыбается так, как улыбаются мужчины из моих снов. Так, словно он ни во что меня не ставит.
Он шагает ко мне и протягивает мне карниз.
- Трахни его, - приказывает мне он и садится в кресло.
На конце перекладины - набалдашник, похожий на заостренную лампочку. Я беру его в руки и начинаю медленно гладить, внимательно наблюдая за Йоуни. Ржавая поверхность царапает кожу. Йоуни закуривает, делает затяжку и кладет зажигалку на журнальный столик.
- Трахни его.
Я чувствую, как это меня заводит.
Я зажимаю карниз в руке, опускаюсь на одеяло и мастурбирую.
Ледяное прикосновение металла обжигает разгоряченную плоть.
Йоуни сидит в кресле и наблюдает за мной.
Я закрываю глаза.
Темная чердачная комната. По всему полу разбросаны старые вещи, игрушки, в углу стоит школьная парта. Я, обнаженная, сижу за партой, прижимаясь щекой к ее прохладной поверхности. Грудь болит, живот распух от крови. На стене сбивчиво тикают часы.
Шаги на лестнице. Дверь открывается. В комнату входит мужчина.