Ближе к полудню Настусей заинтересовались сразу два покупателя. Один молодой, второй солидный, пожилой, с длинной седой бородой. Однако, услышав о цене, назначенной за эту невольницу, оба куда-то исчезли. Молодой турок возвращался еще дважды, но хозяева Настуси, видно, не очень-то спешили с ее продажей и даже не слишком расхваливали. Чего-то ждали.
Настуся окончательно устала и уселась, подобрав под себя ноги и не обращая внимания на окружающий шум и гам.
И вдруг заметила, как засуетились ее хозяева и, словно сговорившись, начали показывать знаками, чтобы она встала. Настуся машинально поднялась, озираясь по сторонам. Посреди торговой площади двигалась большая группа чернокожих евнухов, возглавляемая каким-то начальником, также черным. Должно быть, это был слуга очень высокопоставленного лица, так как все вокруг уступали им дорогу и низко кланялись. Между евнухами шли две, очевидно, только что купленные невольницы поразительной красоты. Их сопровождала какая-то пожилая женщина с закрытым покрывалом лицом, важная, как госпожа.
Армянин, стоявший рядом с Настусей, обменялся взглядами с генуэзцем и Ибрагимом и начал кланяться, громко восклицая:
– Пусть ваши светлые очи не пропустят и эти цветы божьего сада!
Взволнованным движением Ибрагим рванул покрывало на груди Настуси и тоже заголосил:
– Имеем одну девушку, белую, как снег на вершинах Ливана, свежую, как персик с нестертым пушком, сладкую, как виноград из Кипра, с грудью твердой, как гранаты из Басры, с очами синими, как туркус, приносящий счастье! Выученную в школе для наслаждения правоверных, умелую в танцах и разумную в речах, послушную, как дитя, и умеющую хранить тайны!..
Настуся вспыхнула.
Чернокожий начальник остановился, внимательно всмотрелся в ее лицо и что-то невнятно проговорил, обращаясь к женщине под покрывалом. Та шагнула к девушке, молча коснулась ее лица и пропустила между пальцами ее золотистые волосы – в точности так, как пробуют на ощупь материю.
А Настуся вдруг вспомнила, как ее впервые продавали в Крыму, и поняла, что и сейчас она будет продана неизвестно кому. Кровь ударила в голову, зашумела в висках. Словно в тумане видела она, как ее прежние хозяева торопливо и низко кланяются черному начальнику евнухов и женщине под покрывалом. И еще услышала, как черный, тяжело сопя, велел Ибрагиму: "За деньгами придешь вечером ко мне".
Настуся склонила голову перед своими скованными подругами, безмолвно прощаясь.
Солнце садилось за Святую Софию, когда бедную Настусю во второй раз продали на Авретбазаре. Освободили ее от общей цепи, сняли наручные кандалы и передали в руки слуг неведомого господина.
И дальше она шла в кольце черных, как уголь, евнухов…
А позади остался клокотать и вопить главный невольничий рынок Стамбула…
Ходьба по улицам оживила Настусю. Усталость отступила, в голове бродили смутные мысли. По пути она все пыталась понять, кому ее продали и куда ведут.
С самого начала, услышав назначенную купцами цену, она догадалась, что путь ее лежит в неслыханно богатый дом какого-нибудь аги или дефтердара. Но кто этот вельможа?
Вскоре евнухи свернули к высившимся в отдалении величественным зданиям, и Настусино сердце похолодело: теперь не оставалось сомнений, что ведут ее по направлению к сералю, вдоль мощных стен которого мерным шагом прохаживалась стража.
"Конец, – пронеслось у нее в голове. – Уж отсюда никто и ни за какие деньги меня не выкупит. Даже если Степан продаст все свое имущество, все равно ничего не добьется".
От этих мыслей из ее груди вырвался тяжелый вздох.
А когда Настусю ввели в какие-то огромные ворота, на стенах которых виднелись железные крюки с насаженными на них свежеотрубленными человеческими головами, еще истекающими кровью, с глазами, вылезшими из орбит от муки, девушка задрожала как осиновый лист. Как тут было не понять, что вступает она в дом сына и наследника Селима Грозного, десятого султана Османов, самого грозного врага христианского мира!
Рука ее невольно поднялась и прижала к груди скрытый под одеждой крохотный серебряный крестик, полученный в дар от матери. Этот жест немного успокоил ее, хотя страх все еще был так велик, что Настуся лишь на миг осмелилась поднять глаза к небу.
В следующее мгновение она оказалась во дворе сераля, где зеленели высокие старые платаны. Солнце, ясное дневное светило, как раз зашло, и сумерки покрыли тенью величественные стены и пышные сады известного всему миру дворца в столице Сулеймана, могущественного повелителя турок-османов.
Глава VIII
Служанка в султанских палатах
Любовь первая – чаша душистых цветов, Любовь вторая – чаша с красным вином, Любовь третья – чаша черного яда…
Сербская народная песня
1
Восходящее солнце улыбалось над башнями и стенами султанского сераля, над страшными воротами Баб-и-Хумаюн, над еще более страшным Джелад-одасы и старыми платанами во внутренних дворах дворца. Заглядывало оно и в крохотные оконца подвалов для челяди, и в каморку, отведенную купленным накануне невольницам.
Настуся проснулась и открыла глаза. Другие невольницы еще спали.
Первое, что пришло ей в голову, – воспоминания о прислуге в доме ее родителей. Одних слуг родители любили, других – нет. Стала припоминать, кого из них и за что любили и жаловали.
Эти размышления прервала кайя-хатун, явившаяся будить невольниц. Те мигом вскочили и принялись наряжаться. Молча одевалась и Настуся, а под конец тайно перекрестилась и прочитала "Отче наш".
Затем кайя-хатун отвела новых невольниц на первый этаж гарема, чтобы они могли познакомиться с его устройством. После этого их должны были осмотреть и выбрать для себя жены султана или одалиски.
Весеннее солнце играло на разноцветных венецианских стеклах окон султанского гарема, под его лучами празднично вспыхивали краски драгоценных ковров, устилавших покои. Настуся внимательно присматривалась ко всему, испытывая тайную радость от пышной красоты, которая окружала ее здесь. Ей казалось, что она купается в этом великолепии, как в жаркий летний день в родной реке Липе, и что стены, покрытые коврами, – живые-преживые и нашептывают ей чудесные сказки, вроде тех, какие рассказывала дома бабушка. Цветущие края смотрели на нее со стен, а фрукты, виноградные гроздья и цветы казались краше, чем на самом деле. Вон, смотрите, – идет Агарь с маленьким сыном Измаилом! Идет она по пустыне, изгнанная из дома суровым мужем, но на ковре даже пустыня кажется мягкой и ласковой, словно материнская песня. И свет так волшебно отражается от матово-золотистых стен гарема, что сразу понимаешь: все, что здесь есть, – творение ума и рук больших художников.
Но по пути попадались и полутемные коридоры, и неприбранные, ничем не украшенные покои, похожие на пещеры. Кайя-хатун старалась миновать их как можно быстрее.
Первой жене султана не понравилась ни одна из вновь прибывших невольниц. Поэтому их повели дальше, в то крыло гарема, которое было украшено не столь роскошно. Там Настусю выбрала одна из султанских одалисок, красивая, но очень капризная турчанка.
Девушка осталась в ее покоях, где, кроме нее, находилось еще несколько невольниц, и уже на следующий день начала знакомиться с жизнью большого гарема, с его обычаями, завистью, ненавистью и коварными интригами.
Все мысли и разговоры в гареме вертелись в первую очередь вокруг молодого султана. Жены, одалиски и служанки во всех подробностях знали о том, в какой день и час побывал он у каждой из женщин, сколько провел там времени, доволен ли остался, на кого по пути взглянул и что сказал. Наряды и экипажи, услуги и сладости, окружение султана – все, словно в зеркале, находило свое отражение в разговорах и мечтах гарема. Настуся быстро разобралась во всем этом, и ей стало скучно.
В душе она чувствовала, что ее пребывание здесь – временное. И это ее радовало и одновременно тревожило. С тех пор как она рассталась с родным домом, все казалось ей странным и призрачным. Все, все, все…
А спустя три недели после того, как Настусю приставили к новой госпоже, кое-что произошло.
Весна была в полном разгаре. В султанских садах цвели плодовые деревья. В парках Илдыз-Киоска, словно речные воды, нежно волновались гряды алых, синих и пурпурных цветов.
Пьяные от пахучего цветочного нектара, жужжали пчелы в золотых солнечных лучах. В чистых водоемах, окаймленных темной зеленью и блеском цветов, плавали семейства лебедей.
На фоне сумрачной зелени кипарисов казались ослепительно белыми кусты жасмина, у которых останавливались и молодые, и старые – все, кто проходил по чудесным садам сераля, вдыхая ароматную небесную благодать. А временами над водоемами и фонтанами в султанских парках возникала семицветная радуга, и тогда становилось хорошо, как в раю.
Настуся уже привыкла к своей работе: носить воду, мыть каменные ступени, выбивать пыль из ковров и диванов, протирать дорогие росписи на стенах и, наконец, долго и скучно одевать свою госпожу. Даже к безмолвному сидению в ее передней притерпелась. А еще старалась мысленно приучить себя не испытывать тоски при виде старых невольниц, похожих на тени, которых все еще держали из милости некоторые султанские жены.
Так пришел памятный для Настуси день и пробил таинственный час ее судьбы.
Вечерело.
Муэдзины закончили петь пятый азан на минаретах. На сады и дери-сеадет опустилась волшебная тишина. Благоухали глицинии.
Служанки, а с ними и Настуся, закончили одевать султанскую одалиску в легкие ночные одежды и уже собирались разойтись, когда появился кизляр-ага – начальник черных слуг, носивший титул визиря, чтобы лично сообщить госпоже, что в этот вечер ее изволит посетить сам падишах. После чего низко поклонился и вышел.
Одалиска так оживилась, что ее было и не узнать. Ее большие черные глаза сразу стали блестящими и влажными. Она приказала окропить себя самыми дорогими благовониями, одеть в лучший наряд и вынуть из шкатулки самые любимые украшения. Все служанки получили строгий приказ стоять у дверей своих комнат и не смотреть в глаза Великого Султана, когда он будет проходить мимо.
Во всем гареме воцарилась тишина. Лишь черные евнухи прохаживались на цыпочках, прислушиваясь, не идет ли султан, владыка трех частей света.
Получив приказание от госпожи, Настуся скромно встала у дверей своей каморки и положила руку на железную решетку открытого окна, в которое заглядывали ветви усыпанного цветами жасмина, напитанные таинственным лунным светом.
Сердце девушки билось сильнее: ей было любопытно хотя бы мельком взглянуть на грозного владыку, перед которым трепетали миллионы людей и даже дикие татарские орды, которые губили ее родной край.
Молнией пронеслись перед ней воспоминания о событиях, которые вырвали ее из родного дома. Ей чудилось, что на все земли и пути, по которым бродят татарские орды, простирается рука того, кто вот-вот войдет в комнату ее госпожи, и что этот человек и есть источник той неудержимой силы, которая истребляет все вокруг. Да, ее сердце билось все громче. Она ощущала какое-то никогда прежде не испытанное внутреннее беспокойство. И вся превратилась в слух, как если бы ждала, что в саду за окном вот-вот ударит и раскатится трелью соловей…
Ждать пришлось долго.
Наконец издали мягко зашелестели шаги по коврам. Настуся приоткрыла дверь и снова оперлась о решетку, сквозь которую проникали в гарем пышно распустившиеся цветы жасмина.
Настуся не стала смотреть на молодого султана. Только раз взглянула, всего один раз.
Владыка остановился.
Теперь он стоял прямо перед ней в лунном сиянии и блеске своей красоты и молодости. Первенец и законный наследник Селима Грозного – Сулейман Великолепный, властитель Цареграда и Иерусалима, Смирны, Дамаска и еще семисот богатых городов Востока и Запада, десятый и величайший падишах Османов, халиф всех мусульман, повелитель трех частей света, царь пяти морей, Балканских, Кавказских и Ливанских гор, и чудесных розовых долин вдоль реки Марицы, и страшных шляхов в степях Украины, могучий страж священных городов в пустыне – Мекки и Медины, и гроба Пророка, устрашитель всех христианских народов Европы и предводитель могущественнейшей в мире армии, что прочно стояла над тихим Дунаем, над широким Днепром, над Евфратом и Тигром, над Белым и Голубым Нилом…
Колени девушки дрогнули, но ни ясный ум, ни острая наблюдательность ее не покинули.
Этот человек был строен, высок и прекрасно одет. Глаза его были темными, как ягоды терна, белки их казались слегка покрасневшими. Высокий лоб, ласковое матово-бледное лицо, тонкий орлиный нос и плотно стиснутые губы с упрямым выражением. Спокойствие и ум читались в его глазах. В блестящей темной панели у дверей одалиски отчетливо отражалась его рослая фигура.
Степан Дропан из Львова казался ей лучше, потому что в нем не было такой важности. Но этот человек был моложе Степана. От него веяло такой молодостью, что нельзя было даже представить его старцем с седой бородой и морщинистым лицом. Это казалось просто невозможным.
Она опустила глаза и убрала руку с решетки… И почувствовала, как он окинул ее взглядом с головы до ног, словно осыпал раскаленными углями. Смутилась так, что кровь прилила к щекам. И вдруг застыдилась того, что грубая невольничья одежда скрывает красоту ее тела. А в следующее мгновение испытала еще больший страх от мысли, что скажет ее госпожа, узнав, что султан так надолго задержался возле нее…
Невольно подняла ресницы и умоляющим взглядом указала султану на дверь госпожи, словно подталкивая его туда. И снова опустила синие очи.
То ли султана Сулеймана задержал белый цвет жасмина, заглядывавшего в окно, то ли свет луны, окутавший пахучие лепестки, то ли бледное, как жасмин, личико Настуси, или ее испуг, – во всяком случае, он продолжал стоять, всматриваясь в нее, как в церковный образ. И наконец проговорил:
– Я тебя здесь раньше не видел. Так?
– Да, – почти беззвучно ответила она, не поднимая глаз.
– Как давно ты здесь?
В это мгновение открылась дверь соседней комнаты. Оттуда с сердитым видом выглянула одалиска.
Султан движением руки подал ей знак закрыть дверь. Женщина промедлила всего мгновение, но этого мгновения ей хватило, чтобы окинуть гневным взглядом, взглядом соперницы, свою служанку. Сулейман заметил это и, уже поворачиваясь к выходу, велел Настусе:
– Ты пойдешь со мной!
Вконец растерявшись, Настуся быстро взглянула на свою одежду и на госпожу. Та стояла, словно громом пораженная. Ничего не оставалось, как последовать за султаном. И уже на ходу она продолжала чувствовать жгучий взгляд госпожи и своих товарок-служанок. Взгляды эти вонзались в нее, словно отравленные стрелы.