Старый проводник-бедуин в длинном белом бурнусе, ехавший рядом с султаншей Эль Хуррем, приложив ладонь ко лбу в знак почтения, проговорил:
– Видишь, о великая хатун: эти высокие финиковые пальмы и вечнозеленые тамариски с чешуйчатыми листьями и розовыми цветками, эти акации, у которых стволы как из бронзы и колючки словно из серебра, – все они указывают на то, что уже близки источники Моисея!
– Студеные или теплые? – спросила она.
– Горячие, о хатун, но руку в них можно опустить без вреда. Некоторые из них совершенно пресные, а в иных вода столь горькая и едкая, что пить ее невозможно. Источники эти скрыты между кактусами и дикими пальмами, о хатун!
Внимание султанши привлек невысокий пригорок, на самом верху которого что-то блестело, словно крохотный пруд. Она направила туда своего верблюда и, подъехав вплотную, спрыгнула на землю и поспешно шагнула к воде. Мгновение всматривалась в нее, а затем наклонилась, погрузила обе руки – и вдруг вскрикнула и отпрянула от водоема. Руки ее были облеплены какими-то крохотными водяными существами, которые пытались впиться в кожу.
– Не пугайся, о хатун! – усмехнулся подоспевший проводник. – Ты кричишь от неожиданности, а не от укусов этих рачков. Они совершенно безобидны.
С этими словами он сам погрузил обе руки по локоть в воду и принялся пригоршнями вытаскивать со дна ил, черный, как чернила, и вымывать из него прозрачные известковые панцири уже умерших рачков. Вскоре из этих панцирей на берегу образовалась горка, издали похожая на сугроб, и говорят, что этот необычный "сугроб" по сей день можно видеть неподалеку от источников Моисея у подножия Синая.
Караван уже снова шел Дорогой Фараонов, по которой в библейские времена странствовал Израиль, когда старый бедуин сказал могущественной султанше, указывая кивком на оставшийся позади холмик из останков крохотных живых существ:
– Каждому своему творению Аллах предназначил свое. И нет в его очах ни малых, ни великих. Махтуб!..
И султанша Эль Хуррем невольно припомнила учителя Абдуллу, который еще в Кафе поведал ей о старом тюркском пророчестве.
На Дороге Фараонов повсюду попадались куски острого кремня и обломки орудий, сделанных человеческими руками, кремневые наконечники стрел и копий.
Жара усиливалась, близился полдень. Верблюд султанши, раньше упорно отказывавшийся от сухих как порох пустынных растений, которые она ему предлагала, теперь охотно лакомился пахучими кантолинами и горькими золотисто-желтыми дикими арбузами. Их засохшие плоды, похожие на мелкие апельсины, встречались повсюду на обочинах дороги.
Как только солнце опустилось за горизонт, караван остановился и проводники принялись варить и есть белое мясо пустынных ящериц, на которое жена падишаха не могла даже взглянуть. Поэтому на ужин подали ей сладких фиников и мед диких пчел.
И снова наступил день, но не из тех, какие хороши для езды по пустыне. С самого утра то с юга, то с востока задул ветер – такой жаркий, словно кто-то изо всех сил работал огромным мехом, наполненным горящими углями. Небо стало желтым, как сера. С каждым порывом ветра вокруг становилось все темнее, и караван продвигался словно в густом тумане.
Невыносимая жажда мучила людей и животных. Бедуин, постоянно сопровождавший султаншу, вынул из седельной сумки и подал ей смолу для жевания, которую получают из аравийской акации, и это немного умерило сухость во рту и горле.
Страшная жара продержалась весь день до вечера, а когда наконец хамсин – "ветер из преисподней" – начал стихать, уже была глубокая ночь. После такого испытания даже самые крепкие из путников не имели сил, чтобы расседлать лошадей и верблюдов – до того изнурила их жара.
Глядя на султаншу Мисафир, бедуины только диву давались: все это время она ехала на своем верблюде, как истинная жительница пустыни. Ни разу она не приказала остановить караван, хоть и была родом из далекой страны на севере, где солнце лишь тогда бывает по-настоящему сильным, если смотреть прямо на него. Ее пример воодушевлял и воинов падишаха, несмотря на то, что в иные минуты им казалось, что сердце вот-вот остановится, а одеревеневшие от жажды языки распухли и еле ворочались во рту.
На третий день старая Дорога Фараонов превратилась в узкую каменистую тропу. Каравану Роксоланы пришлось растянуться чуть ли не на милю, медленно продвигаясь по тропе к горе, именуемой Гора Фараоновых Купелей.
Густые клубы пара по сей день окружают источники на склонах этой горы, в которых клокочут щелочь и известь, соль и сера. И несмотря на обилие воды, там можно погибнуть от жажды, ибо вся она непригодна для питья, а подчас и ядовита.
Словно в раскаленную печь, вступил караван в узкую и безводную долину. Тропа сузилась еще больше – с обеих сторон ее обступили каменные стены с острыми как иглы выступами красных, черных и светло-желтых горных пород.
Восхождение на гору Вади-Будру оказалось еще более трудным. Гигантские массивы коричневого, красного и зеленовато-серого гранита, словно башни, возносились к небу. Этот каменный хаос походил на постройки великанов, исполинские глыбы громоздились одна на другую так, будто их водрузила туда чья-то могучая рука. Среди гранитных колоссов тянулись застывшие реки лавы и вулканического пепла, дочерна выжженные вулканическим огнем. Тут и там вспыхивали яркие, как новый кирпич, выходы пластов благородного красного порфира.
Утомленный до крайности караван султанши продвигался по тропе у самого края пропасти к горному проходу, ловя каждый вздох ветерка, обманчиво обещающего хотя бы подобие прохлады.
В полдень на четвертый день караван достиг прославленных копей Маггара, где еще пять тысячелетий назад рабы фараонов добывали медь и малахит. Отсюда же в царские сокровищницы в Мемфисе везли ярко-синюю бирюзу.
Тут была сделана остановка, так как султанша изъявила желание осмотреть древние шахты и штольни, пробитые с невероятным трудом сквозь толщи необычайно твердого и блестящего на солнце гранита. Подземные галереи, и без того тесные, сужались по мере удаления от входа. В опасных местах своды их поддерживали гранитные колонны, предохраняя горняков от обвалов. Кое-где еще были видны следы долота и других орудий древних рудокопов Египта, а в изломах скал мелькали изгибы сине-зеленых жил бирюзы, прячущей до поры свою небесную красоту и блеск.
Вся долина вокруг была покрыта обломками построек, возведенных в разные времена различными народами и племенами. На скалах встречались надписи, сделанные на набатейском, коптском, греческом и арабском языках. Прикрыв глаза ладонью, султанша Мисафир принялась вчитываться в арабские надписи, а некоторые из них даже повелела списать, чтобы сохранить заключенную в них мудрость.
К западу от копей Маггара на горизонте высилась голая гряда гор Джебель-Моктеб. На ее склонах не было ни самого тощего тамариска, ни стебелька травы, ни даже мха. Там самовластно правили царица Одиночество и ее дочь Безмолвие, и их владения простирались далеко и высоко – до величественной и удивительной пятиглавой горы-пирамиды, именуемой Джебель-Сербаль, или гора Моисея. Эта гора почитается священной у евреев и других народов, принявших веру Спасителя из рода царя Давида, сына Пречистой Девы Марии.
Крутая, со стремительно обрывающимися склонами, застыла в бесконечном одиночестве и молчании пятиглавая священная гора Моисея, именуемая также горой Синай, или горой Закона Божьего. Величественная, безмолвная, издали походящая на оброненную на землю смятую вуаль – поистине самую драгоценную вуаль на земле. У подножия горы Моисея раскинулись пологие Черные холмы, в отдалении расположился оазис Феррану. Отсюда до самого Рас-Мохаммеда на южной оконечности полуострова Синай темнеют крутыми разломами массивы порфира и иных горных пород – красных, как свежее мясо, зеленых, как трава, черных, как уголь; эти массивы достигают берегов Красного моря и заканчиваются в его водах, покрытые кораллами…
На пятый день караван султанши приблизился к гранитным утесам, за которыми лежала самая обширная долина полуострова. С каждой милей пути скалы расступались, долина становилась все просторнее, а близ тропы стала появляться сочная растительность.
Спустя пять часов караван достиг жемчужины Синая – оазиса Вади-Феррану, где в предвечные времена произошла битва евреев с амалекитянами.
Чистые ручьи и потоки журчали в рощах Вади-Феррану, который поэты прозвали Отблеском Рая. Над прозрачной родниковой водой ручьев в ветвях деревьев распевали птицы, в тростниках шуршали дикие утки. Среди кустов гранатов виднелись миндальные деревца, тамариски, финиковые пальмы и полосы полей, засеянных пшеницей и ячменем.
В прохладной тени жемчужины Синая обрела покой и отдых жемчужина Стамбула – султанша Роксолана. А на следующий день она удивила проводников и стражу, объявив, что намерена подняться на вершину священной горы Моисея.
– Но туда не ведет ни одна тропа, о великая хатун! – воскликнули бедуины. – Только скалы и камни, пропасти и трещины, сплошное бездорожье…
– Как порой и сама человеческая жизнь, – ответила султанша. И приказала проводникам и небольшому отряду янычар и сипахи приготовить все необходимое для путешествия в горы.
По диким скалам и россыпям, по небольшим долинкам, где били из-под земли родники и зеленела скудная растительность, через каменные западни и кустарниковые дебри направилась эта удивительная женщина к нехоженым высотам Джебель-Сербаля. За нею молча следовал отряд стражи, а впереди – так и не пришедшие в себя от удивления проводники.
И уже на середине подъема перед ее глазами, словно ярко раскрашенная рельефная карта, открылась черная полоса гранитных останцев, за нею – желтизна песчаников и песков и зеленое возделанное пространство Вади-Феррану. А дальше виднелись извилистые долины и ущелья между неисчислимыми горами, бескрайняя Пустыня Исхода, тянущаяся далеко-далеко, к высотам Петраса, к горам между Нилом и Красным морем, – и все это в неповторимой красоте и величии отчетливо проступало и виделось в прозрачном и чистом воздухе.
Никто не услышал от жены падишаха ни единой жалобы, хоть ее одежда вскоре изорвалась и висела лохмотьями, а руки были изодраны в кровь колючками в кустарниковых чащах Джебель-Сербаля.
Проводники то и дело оглядывались на госпожу – не прикажет ли поворачивать, но та шла и шла, держась поодаль от мужчин и упорно стремясь к самой высокой вершине, отделенной от остальных глубокими пропастями.
У подножия последнего пика Роксолана велела своим спутникам оставаться на месте и в одиночестве поднялась на него…
Поздней ночью она вернулась в оазис и, до предела утомленная, улеглась под тамарисками – удивительными деревьями, дающими манну, которой Бог питал свой народ в пустыне. Кора их очень тонка, и когда некоторые насекомые повреждают ее, на этих местах выступают капли сока, сладкого, как мед, и прозрачного, как хрусталь. Высыхая, они осыпаются, твердеют, и становятся пригодными в пищу.
Несколько следующих дней султанша Роксолана отдыхала и залечивала раны на руках и ногах. А затем объявила, что намерена посетить христианский Синайский монастырь, расположенный в неприступном месте между горой Моисея и черной горой Джебель-Арриб.
Теперь уже ничто не могло удивить ни бедуинов-проводников, ни воинов султана.
С рассветом они выступили из лагеря по крутой тропе, ведущей к монастырю. Когда тропа становилась слишком крутой, султанша спешивалась и шла пешком впереди коня, ведя его на поводу и ободряя животное. С молитвой Аллаху на устах следовали за ней благочестивые мусульмане.
Справа и слева от тропы возносились к небу отвесные гранитные стены, кое-где принимавшие фантастические формы, ибо время разрушает даже гранит и нет ничего вечного на земле, кроме духа Божьего и той его частицы, которую Бог вдохнул в человека – образ и подобие свое.
Продолжая подъем, спустя некоторое время султанша увидела окруженную горами равнину Эр-Рага со скалистой высотой Эс-Сафсар вдали. А вскоре ее очам предстала грозная и величественная картина – гранитные массивы уходящих к облакам красно-коричневых утесов.
А когда отряд миновал эту скальную западню, открылась перед ними пологая долина Этро, по-арабски – Вади-ад-Дер, с горой Аарона, которую арабы величают Джебель-Харун. И дальше путь вел прямо к Синайскому монастырю, который одиноко стоит на склоне широкой долины у подножия горы Моисея и выглядит как крепость. В скалах за тысячу лет его существования вырублены три тысячи ступеней, ведущих к монастырским вратам.
Здесь, в монастыре, султанша снова несколько дней предавалась отдыху, молясь, как и положено правоверным, пять раз в день и обращаясь лицом к Мекке…
А затем ее караван двинулся на юго-запад, к чистому, как кристалл, источнику, вокруг которого росла густая роща тамарисков и диких пальм. Вокруг все еще были сиенит и базальт, но скалы становились все ниже, иногда попадались округлые валуны и песок, который чем дальше, тем становился мельче и светлее.
Одним броском караван султанши преодолел пустыню Эль-Каа и достиг горы, именуемой Колокол – по-арабски Джебель-Накус. Эта гора прославилась тем, что время от времени с нее начинает слышаться как бы отдаленный колокольный звон, который постепенно усиливается и превращается в оглушительный шум. Наметенный ветрами в расщелины и пропасти горы песок, приходя в движение, издает эти звуки, и они тем громче, чем больше скорость падения песчаных масс.
Так гудит гора Колокол, донося через века весть об удивительной судьбе царицы и супруги халифа, которая, будучи простой служанкой в серале, носила воду и усердно мыла каменные ступени лестниц и переходов…
2
Когда же отважная султанша Мисафир насытила свою душу пустыней и постигла ее, она внезапно утратила мужество, необходимое для продолжения пути к святыням ислама. И неожиданно приказала возвращаться в Каир, чтобы все-таки дождаться там своего мужа Сулеймана. Ибо образ пустыни, так же как образ моря, степи или иных необъятных просторов, обращает душу к Богу.
Молча развернула коней стража султанши, а паломники, которые шли с караваном, отправились дальше – к гробу Пророка.
Когда же в Каире разнеслась весть об отчаянной отваге султанши, собрался совет местных имамов и хатибов и заставил воинов отряда, сопровождавшего ее, присягнуть в мечети в том, что ни один из них не вернется живым без жены падишаха, если она, паче чаяния, изменит решение и вновь отправится в Мекку. Но уже через несколько дней из Цареграда примчался посланец султана со скорбным известием – умерла мать Сулеймана. Кроме того, посланец передал просьбу падишаха к жене – помолиться об этой утрате у гроба Пророка. Тогда был снова составлен большой караван, и султанша опять направилась на Восток.
На сей раз первая большая остановка в пути была сделана в местности Мигтат-Бир-Эль-Абд. Там были раскинуты шатры, и женщины разместились в середине лагеря. Развели костры и напекли лепешек. А ночью вокруг лагеря до самого рассвета сменялись караулы: разбойничьи племена арабов обычно подстерегают такие караваны на стоянках, подкрадываются в темноте, режут и душат паломников и грабят их добро.
С восходом солнца погонщики и проводники навьючили верблюдов, и караван султанши двинулся через Эль-Хамри, пустынную долину, расположенную между высокими горами, где раскаленный воздух жег, как огонь, и не было ни единого дуновения ветерка. Скалы на склонах окрестных гор выглядели как замки из разноцветного камня, у их подножий тянулись красные, как кармин, песчаные гряды. Здесь караван остановился, были изжарены и съедены несколько баранов, а затем паломники вновь двинулись в путь, лежавший между двумя хребтами совершенно голых гор.
Когда солнце зашло, караван достиг Эль-Сафры. Здесь имелись источники, но вода в них была горячей как кипяток. Правоверные омылись ею и вознесли у источников общую молитву. Неподалеку обитало какое-то бедуинское племя, женщины которого носили кожаные одеяния, украшенные раковинами, а их дети бегали нагими. Жили эти люди в палатках и пещерах, вырытых в склонах гор. У них путникам удалось купить яиц и сушеных фиников. Выглядели они довольно мирно, но проводники сказали, что именно эти люди чаще всего нападают по ночам на караваны, следующие в Мекку, и если бы не султанская стража, многие из паломников полегли бы уже здесь.
На следующей стоянке в местности Бир-эль-Маши ночь оказалась настолько темной, что не было видно собственной руки, даже если поднести ее к самым глазам. В этой тьме арабы-разбойники, следившие за караваном, убили троих паломников, неосторожно отдалившихся от лагеря. Утром их похоронили на склоне горы, завалив тела глыбами камня, потому что выкопать могилы в твердой, как скала, почве было невозможно.
К вечеру следующего дня караван достиг стоянки Бир-эль-Нахль, расположенной между безлесными горами. Почва здесь была скудной, травянистая растительность – сухой и чахлой. К тому же, и воды в здешнем источнике оказалось совсем мало, она была мутно-желтой и пахла серой. Чтобы пить эту воду, приходилось добавлять к ней сок персиков и тамариндов. Воздух здесь даже ночью оставался сухим и горячим, и уснуть не было никакой возможности. И хасеки Хуррем с дочерью Мирмаг вышли из своего шатра и остановились под безбрежным сводом шатра Аллаха, нависавшим над пустыней, как черный бархат. Султанша смотрела в пустыню, где во мраке мерцали только глаза шакалов да слышались их унылое тявканье и скулеж, а юная Мирмаг испуганно жалась к матери, а та успокаивала ее, говоря, что вокруг лагеря стоит надежная стража, а паломников хранит сам Аллах.
Внезапно визг и лай шакалов смолк и воцарилась гнетущая тишина. И в этой тишине в горах прогремел львиный рык. Ужас охватил пустыню и всех ее обитателей. Даже часовые прекратили перекликаться. Хасеки Хуррем вернулась в шатер – даже ее сердце дрогнуло в присутствии царя пустыни. Затем прозвучала команда, и ночную тишину разорвали вспышки и грохот двух залпов подряд – это янычары и сипахи открыли огонь наугад. Ответом им был потрясающий рев, и стражники продолжали снова и снова палить в темноту. В эту ночь в лагере никто не спал до рассвета, а невольницы в шатре рассказывали одна другой, как раскаленный вихрь самум засыпает песком караваны паломников, у которых есть на совести тяжкие грехи…
Следующий переход оказался долгим, и в конце его караван вступил в странную местность, сплошь покрытую "водяными дырами". Под ногами лежал сплошной массив известняка, изрытый естественными и искусственными бассейнами, водоемами и колодцами. Здесь месяцами сохранялась вода, проливавшаяся во время редких в тех краях дождей. Вокруг виднелись только одинокие пальмы, но травянистой растительности, которая служила кормом для верблюдов и лошадей, не было.
Затем караван вступил на голую равнину, залитую слепящим блеском солнца. Проходил час за часом, а вокруг были только пески да черные камни, до блеска отшлифованные пустынными ветрами. С гребней барханов, попадавшихся по пути, открывалось необозримое море песчаных равнин, цепи других барханов и холмов, окруженных каменными валами.
Следующей стоянкой был Эль-Зият – здесь султаншу встретили и привествовали посланцы священного города Медины, да сопутствуют мир и процветание жителям его!