Он положил в рот еще один кусок, и за столом воцарилась тишина. Джейн не знала, стоит ли завести разговор о книгах Бронзино, которые ей понравились, в частности, о "Справедливости и красоте", очень повлиявшей на ее работу. Но такой неожиданный комплимент мог показаться ему лестью.
- А с новыми ассистентами, - продолжал Бронзино, - у тебя хорошие отношения?
- Вполне дружелюбные, но мы едва знакомы.
- Карри была моей дипломницей. Умная и обаятельная девушка. Надеюсь, вы подружитесь.
- Я тоже надеюсь. Но у нее очень мало времени, поскольку она как можно чаще старается вырваться в Калифорнию, к мужу.
- Верно. Я и забыл! Конечно, было бы куда удобнее, если бы ее муж жил здесь или в Нью-Йорке, как подруга Ксавье Дюпортуа.
- У Ксавье есть подруга в Нью-Йорке?
- Именно поэтому нам и удалось его заполучить. У него было также предложение от Гарвардского университета, но отсюда до Нью-Йорка ближе.
"А факультет французского языка лучше", - подумала про себя Джейн и улыбнулась.
- Его подруга преподает в Нью-Йорке?
- Нет, она актриса.
- Актриса?!
Джейн умолкла, боясь, что Бронзино решит, будто она интересуется Дюпортуа. Ей даже стало легче после того, как она узнала, почему у Ксавье никогда не было времени выпить с ней по чашечке кофе.
Официант забрал пустую тарелку Бронзино и принес второе. Давно пора: Джейн испытывала чувство голода, близкое к головокружению. Бронзино заказал второй бокал вина и приступил к лангустинам. Джейн положила в рот большой кусок курицы и скривилась: соус был слишком острый. Ей придется есть только рис. Бронзино поинтересовался:
- Ты нашла хорошую квартиру?
- О да, еще в июле. В старинном доме. Мне повезло. Это была первая квартира, которую я посмотрела. И я в нее сразу влюбилась.
С нескрываемым восторгом начав описывать старую квартиру - камин, превосходные полы, высокие потолки, лепной орнамент, - Джейн неожиданно резко остановилась. А если Бронзино подумает, что она старается заманить его к себе? Но он продолжал слушать ее все с той же доброжелательной улыбкой.
- Похоже, то, что надо. И в хорошем районе?
- На Линден-стрит, в пяти минутах ходьбы от университетского городка.
- Тем лучше. Ты слышала, что произошло в прошлый четверг?
- Да. Какой ужас!
Мать одного студента, которая приехала к сыну на три дня, проходя в четыре часа по Центральному скверу, в центре Олд-Ньюпорта, была ранена в ногу в самый разгар возникшей там перестрелки.
- Надеюсь, ты не забываешь об осторожности, Джейн.
- Я шесть лет прожила в центре Чикаго, и со мной ничего никогда не случалось. У меня даже ни разу не украли кошелек. А оружие я видела только в кино.
- Прекрасно, но все же не будь легкомысленной. В прошлом году рядом с университетом убили студента. Вечером лучше не ходить одной. У тебя есть машина?
- Нет. Я не люблю водить. Жаль, конечно, ведь я обожаю море, а чтобы туда поехать, нужна машина.
Бронзино одобрительно кивнул головой.
- Конечно. Кстати, побережье здесь превосходное. Кроме того, в получасе езды отсюда есть великолепный заповедник. Нужно будет тебя туда свозить.
Что это, приглашение? Джейн подняла свой бокал с водой. В тот же момент левая рука Бронзино потянулась к бокалу с вином и слегка коснулась ее руки. У него были белая до неприличия, гладкая, без единого волоска кожа и длинные пальцы, а на безымянном - обручальное кольцо. Он заказал третий бокал. Бутылка обошлась бы ему дешевле.
- Ты по-прежнему ничего не хочешь выпить?
- Нет, спасибо.
Джейн почувствовала, как от взгляда Бронзино у нее задрожали губы и щеки, и опустила глаза.
- Объясни мне, почему ты занялась Флобером?
Она с облегчением подняла голову.
- Из-за моего отца.
- Твоего отца? Он кто, преподаватель литературы?
- Нет, зубной врач. Он никогда не понимал, что можно исследовать в литературе. И поэтому был вне себя, когда я решила защищаться в этой области. Ему хотелось, чтобы я изучала право.
- Ну и что?
- Я всегда приносила ему одни разочарования. И вообще ему хотелось иметь мальчика, чтобы играть с ним по воскресеньям в бейсбол. Он пробовал меня научить. Увы, у меня не получалось ловить мяч. Он обзывал меня дурой, потому что я закрывала глаза, когда подлетал мяч. И чем больше он кричал, тем чаще я закрывала глаза.
Бронзино, который наверняка не раз по воскресеньям играл со своими детьми в бейсбол, с улыбкой покачал головой. Уже в Париже, будучи на третьем курсе университета, продолжала Джейн, она поняла, что ненавидит зеленые пригороды, где она росла, умирая от тоски. Вот почему ее выбор пал на Флобера: за его ироничное отношение к скуке, лицемерию и мещанству, процветающим в провинции. Омэ - это ее отец. Норман рассмеялся.
- Да, непросто быть отцом: дети безжалостны. И что же конкретно является предметом твоего исследования?
- "Крепкая фраза" Флобера, его мужская, - она нарисовала в воздухе кавычки, - концепция как средство подавления нерешительности и сентиментальности - в какой-то степени женского начала.
- Интересно! Я лично отдаю предпочтение переписке Флобера. "Госпожа Бовари" мне не нравится: в каждой фразе чувствуется, как Флобер сдерживает себя. Дело в том, что, возможно, в нем самом сидел страх перед женщиной.
Джейн, обожавшая "Госпожу Бовари", впервые услышав такую точку зрения, дипломатично кивнула головой, не зная, что ответить. Норман посмотрел на часы:
- Поговорим об этом в следующий раз. Мне пора уходить.
- Конечно! Я уже закончила.
Два часа пробежали, как пять минут. Живот больше не болел. Присутствие Бронзино подействовало на нее благотворно. Она не затронула тем, которые держала про запас на случай затянувшегося молчания.
Бронзино повернулся, обвел взглядом зал и подал официанту знак принести счет. Джейн не успела заметить, как ресторан заполнился. "Только на пять минут", - скажет он, припарковывая машину возле ее дома, когда она пригласит его выпить последний стаканчик. Джейн пожалела, что не купила виски получше - "Чиваз" или "Гленливет". Осторожно, однако: он женат и к тому же ее начальник. К счастью, ее никогда не привлекали мужчины, которые были намного старше.
Бронзино что-то рассматривал в другом конце зала. Джейн повернула голову и увидела женщину с длинными рыжеватыми волосами и безукоризненным профилем. Тоном знатока Норман прокомментировал:
- Великолепный экспонат!
Немного шокированная, Джейн согласно кивнула.
- Ему, по крайней мере, лет сто, - продолжил он.
Джейн снова посмотрела в ту сторону. На стене за женщиной висел огромный темно-красный ковер, создававший в ресторане теплую атмосферу.
- Тебе нравятся ковры? - спросила она.
- Очень.
- Мне тоже. В сентябре я купила чудесный тканый ковер работы кавказских мастеров девятнадцатого века, с роскошным сочетанием красных и желтых цветов самых разных натуральных оттенков. Я не имела ни гроша, и это, конечно же, было безумием, но я не смогла устоять. Теперь мне достаточно на него взглянуть, чтобы расслабиться.
- Ничего удивительного. Тебе известно, что кабинет Фрейда был увешан персидскими коврами?
Упитанный официант положил перед Бронзино черную кожаную папку, внутри которой лежал счет. Норман достал его прежде, чем Джейн смогла дотянуться до своей сумки.
- Со мной работает один канадец, - заговорил он, стараясь отыскать очки во внутреннем кармане пиджака, - так он настолько обожает ковры, что спит на них, ест и работает. Поэтому и остается холостяком.
- Как это?
- Стоит какой-либо женщине поселиться у него, как через неделю ей хочется поставить там стол или кровать.
Джейн рассмеялась. Он надел очки и стал бормотать какие-то цифры.
"Сорок один доллар и десять центов, плюс пятнадцать процентов за обслуживание, то бишь шесть с половиной долларов, скажем, семь…"
Услышав, как он считает вслух, Джейн смутилась и подумала, не должна ли она проявить настойчивость, чтобы заплатить свою скромную часть, или будет приличнее промолчать и поблагодарить? Настаивая на том, чтобы заплатить, она рисковала бы привнести двусмысленность в их чисто профессиональные отношения; более того, факультет, без сомнения, возместит ему все расходы. Не успела Джейн что-то решить, как Бронзино поднял голову:
- Сорок восемь. Отлично: по двадцать четыре с каждого.
Джейн густо покраснела. Она наклонилась и взяла свою сумку. С трудом отыскав кошелек под бутылкой виски, достала из него две двадцатидолларовые бумажки и протянула их Бронзино, не глядя на него.
- Давай двадцать, этого хватит. Все в порядке?
- Да, а что?
- Ты вся красная. Здесь хорошо, но немного душно. На свежем воздухе станет легче.
Официант поставил перед ними две маленькие тарелки. Бронзино нахмурил брови.
- Мы не заказывали десерт.
- Фирменное блюдо. Попробуйте. Очень вкусно.
Джейн взглянула на шарик молочного цвета, плавающий в сиропе.
- Очень мило, - произнес Бронзино, - но мне больше не хочется есть.
Она надела свой плащ, пока он пересчитывал сдачу. Счет он положил в свой бумажник. На улице Норман протянул ей руку.
- Было очень приятно. Можно как-нибудь повторить. Хочешь, чтобы я отвез тебя? Но сразу предупреждаю: моя машина далеко.
- Нет, все нормально. Я иду в библиотеку.
Он не стал настаивать. Застыв на тротуаре, Джейн смотрела, как он быстрым шагом уходил от нее. В воздухе похолодало. Она чувствовала, что ее начинает пробирать озноб. Четверть девятого, а впереди еще целый вечер. Что делать: идти готовиться к завтрашней лекции или съесть дюжину сливочных шариков, плавающих в меду? Однако вряд ли она избавится от тоски среди студентов, дремлющих в библиотечных кожаных креслах, или среди очкариков, засевших в кафе "Ромулус", чтобы забыть о своем одиночестве. Она медленно пошла к университетскому городку вдоль Центрального сквера, по дорожке, освещенной лучше, чем парк.
- У тебя не найдется монетки?
Хриплый голос, прозвучавший у самого уха Джейн, заставил ее отпрянуть в сторону. В темноте из-под капюшона черной спортивной куртки выглянуло лицо бродяги.
- У меня нет мелочи.
Она сошла с тротуара на проезжую часть.
- Ладно, спокойной ночи! И доброго здоровья!
От протяжного автомобильного гудка у Джейн подкосились ноги. Уже издалека, за пятьсот метров, машина начала вилять. Опустив стекло, водитель не скупился на оскорбления в ее адрес. В своем сером плаще Джейн была невидима в темноте, как и бродяга. Добежав до противоположного тротуара, она почувствовала, что у нее дрожат ноги. Подозрительные тени вырисовывались между деревьями парка. Джейн бросилась бежать. Крупная капля упала ей на нос. Потом еще одна, и еще, и вскоре полил дождь. Зонтик она забыла в "Жемчужине Бомбея". Слишком поздно возвращаться. А зонтик-то, кстати, был новый.
Джейн не могла прийти в себя. Вряд ли даже фотографии, сделанные в тот вечер каким-нибудь незнакомцем, столь же сильно потрясли бы ее. Этот рассказ был как удар ниже пояса. События девятилетней давности предстали перед ней настолько ярко, будто все произошло вчера, когда она возвратилась домой - более подавленная, чем промокшая.
Прелестная картинка! Страдалица, схватившаяся за живот на унитазе, особа, глупо поддакивающая каждому слову Бронзино, ни на минуту не забывающая о стоимости блюд! Наверное, автор этой рукописи приписывает ей Эдипов комплекс и сексуальность в анальной стадии.
Конечно же, это Бронзино. Никто, кроме него, не мог знать, что произошло в тот вечер. Нетрудно было представить, что случилось с Джейн, когда она исчезла почти на полчаса в начале ужина. Как и догадаться, что ей было неприятно оплачивать половину стоимости блюд.
Так вот почему он позвал ее вчера к себе в кабинет! Хотел узнать, не получила ли она его рукопись. Он показался ей каким-то странным, более взволнованным и более обходительным - таким она его ни разу не видела за все эти восемь лет. Но это было связано не с той ужасной новостью, которую он сообщил, а с бандеролью, ожидавшей ее дома.
Она встала и набрала номер Центра. Сработал автоответчик. Наверное, секретарша ушла на обед. В любом случае лучше сходить туда самой, чтобы увидеть Бронзино: по его лицу она поймет то, что по телефону он сумеет скрыть.
Джейн посмотрела в окно. Небо стало еще темнее, дождь усилился. Нет, она пойдет в Центр позже.
2
От плавания в бассейне у нее пробудился аппетит. Она приготовила себе вкусный диетический ужин. И теперь, укутавшись в роскошный велюровый халат, устроилась поудобнее на своем полосатом диване. За полтора года на его бело-бежевой обивке не появилось еще ни одного пятнышка. Она читала свой любимый роман "Красное и черное", когда зазвонил телефон. Джейн глянула на позолоченный будильник, стоявший на камине: полночь. В Чикаго Джош всегда ждал одиннадцати часов, чтобы воспользоваться льготным тарифом. Опершись на подлокотник, она подняла трубку.
- Алло?
- Это я.
Она была уверена, что он в конце концов позвонит.
- Я могу с тобой поговорить?
Его голос звучал драматически. Джейн догадалась, о чем пойдет речь. Она знала его наизусть.
- Да. И о чем?
- У меня появилась другая, - он замолчал. - Я непременно хотел тебе это сказать, так как не могу врать.
Его слова скорее рассердили, чем обидели ее.
- И кто это?
- Одна из моих бывших студенток. Ты не знаешь. Я встретил ее случайно на вернисаже три недели назад, как раз после нашего последнего телефонного разговора.
- Это длится уже три недели?
- Да. Мы переспали в тот самый вечер, когда познакомились.
Для Джейн не составило никакого труда представить ее себе: толстая девица с вьющимися волосами, одетая в мешковатое платье made in India, в шерстяных колготках и спортивных тапочках, вся увешанная дешевым серебром. Джош продолжал удрученным голосом:
- Я не думал, что это будет иметь продолжение. А переспал лишь потому, что хотел сбросить с себя отрицательную энергию после нашего с тобой разговора. Я и представить не мог, что это будет серьезно. А теперь кажется, я не могу без нее жить.
Он наивно полагал, что страдания его души - или плоти - кого-то интересовали.
- Что ты собираешься делать? - спросила Джейн.
- Не знаю. Думаю, это зависит от тебя.
- От меня?
- Ты ведь прекрасно знаешь, что я люблю тебя. И если наши отношения наладятся, я расстанусь со Стефани.
Это имя внезапно нарисовало в ее голове другой образ: невысокая, худощавая блондинка с косами, хихикающая при каждом слове Джоша. Возможно, он придумал всю эту историю, чтобы вынудить Джейн приехать к нему. Нет, мелодраматические нотки в его голосе были уж слишком правдоподобными. Она ответила сдержанно:
- Видишь ли, я страшно не люблю это "если". Можно подумать, ты меня шантажируешь. Послушай, уже половина первого ночи, я валюсь с ног, а завтра у меня лекция. И я как раз собиралась ложиться спать, когда ты позвонил. Обсудим все это на свежую голову.
Она оставалась очень спокойной и после того, как повесила трубку. Не хватало еще, чтобы какая-то студентка, в которую влюбился Джош, вызвала у нее приступ мигрени.
За все время их знакомства Джош удивил ее всего раз, когда, почти год назад, нагрянул к ней в Олд-Ньюпорт. Она позвонила ему после ужина с Бронзино, и ей с трудом удалось уговорить его приехать к ней. При расставании в Чикаго она повела себя с ним довольно грубо, и вот уже девять месяцев они не разговаривали. Но, как она и ожидала, Джош уступил и через две недели после ее звонка приехал к ней. Он ничуть не изменился: по-прежнему с взлохмаченной шевелюрой, он стоял в своей бесформенной черной куртке, из-под которой выглядывала старая майка с надписью Hard-Rock Cafe, но Джейн уже забыла, как выглядело лицо друга. Через три часа, когда они заканчивали ужинать, он еще больше удивил ее.
- Что с тобой произошло, Джейн?
- Что ты имеешь в виду?
- Ты только и говоришь, что о Девэйне, Бронзино, своей диссертации и печатных работах. Это что, и есть твоя жизнь?
Она уже собиралась возразить - мол, что жизнь ее, конечно же, более насыщенная, чем у бедного студента, как вдруг разрыдалась.
Джош провел ночь на диване в гостиной. Утром он захотел пойти на пляж. Наивный Джош: в самом Олд-Ньюпорте на берегу океана располагалась лишь промышленная зона. До пляжа нужно было добираться на машине. Однако уже через два часа они загорали в Вудмонт-парке. Все оказалось намного проще: семьдесят пять центов за билет в автобусе и полчаса езды. Джейн и не знала о существовании такого автобуса, потому что никто из ее университета не пользовался этим видом транспорта, предназначенным для бедных. Серый песок скорее напоминал пыль, и ни одна волна не тревожила гладь залива Лонг-Айленд. И все-таки это был океан: бескрайний голубой простор, сверкающий под лучами солнца.
А потом Джош принялся изливать свою душу… Он поблагодарил Джейн за резкие слова, которые она сказала ему перед отъездом из Чикаго: ему нужно было услышать правду-матку. В течение трех месяцев он работал днем и ночью: младшим научным сотрудником, экзаменатором, барменом и разносчиком пиццы. Он не притронулся к своей диссертации и не стал подавать документы на конкурс, а отправился в ноябре в Восточную Европу. В Берлине, куда он прилетел вечером того же дня, когда пала Берлинская стена, сотни тысяч людей пели и танцевали на ее обломках. Джейн, будучи реалисткой по натуре, смеялась в душе над его преувеличениями, но рассказ впечатлил ее и она заразилась его энтузиазмом. "Это История, Джейн. История с большой буквы". Когда-нибудь он расскажет об этом внукам.
Путешествия Джоша казались намного более увлекательными, чем ее жизнь в Девэйнском университете. Она представляла себе места с экзотическими названиями, слушала, как он с возмущением рассказывал о Румынии, расположенной на восточной окраине Европы и управляемой более сорока лет обезумевшим тираном. Чтобы построить дворец в свою честь и проложить к нему подъездную дорогу, этот деспот, страдающий манией величия, приказал стереть с лица земли в самом центре Бухареста три квартала, где находились дома семнадцатого и восемнадцатого веков, а также православные храмы, представлявшие собой историческую ценность. Требовалось не менее часа, чтобы обойти этот громадный дворец, где все внутреннее убранство было сделано из мрамора и золота. Елена Чаушеску, жена тирана, была настолько ограниченной, что потребовала и лепной орнамент изготовить из мрамора. "А из чего он обычно делается?" - спросила Джейн. Джош рассмеялся: "Ты шутишь? Из гипса, конечно!" Жители Бухареста ненавидели этот дворец, хотя Джошу он вовсе не показался уродливым - но такое мнение нужно было держать при себе, дабы не ссориться с румынами.