Он улыбнулся, почувствовав почему-то огромное облегчение.
- Договорились.
Они пожали друг другу руки. Искушенный теплотой ее руки, Ник задержал ее руку в своей несколько дольше, чем следовало, но она, казалось, не заметила этого. Поцелуй случился в другой жизни, когда-то в далеком прошлом, задолго до того, как был построен отель "Империал".
Лифтер открыл дверцу, Конни вошла, и лифт, скрежеща и скрипя кабелями, пополз вверх.
- Не забывайте спрашивать, не оставлено ли для вас сообщение у портье. Я пришлю вам записку, - крикнул Ник ей вслед.
Засунув руки в карман, он прошелся по коридору, пересек холл и вышел из отеля.
Когда Конни, приняв душ, вспомнила последние слова Ника, она на всякий случай позвонила портье. Для нее уже была записка! Она попросила принести ее и бутылочку воды, а сама бросилась на кровать. Лежа на спине, она засмотрелась на крутящийся вентилятор, отбрасывавший по потолку диагональные тени. Он все крутился, и крутился, и крутился… Незаметно для себя она заснула.
Стук в дверь вырвал ее из объятий самого глубокого за последние дни сна. Конни вскочила, поправила волосы и открыла дверь.
Низенький человечек в форме служащего отеля с лицом цвета орехов гикори протянул ей вдвое сложенную записку, отпечатанную на бланке британского посольства. Это было приглашение на прием, который должен был состояться вечером. В спешке сделанная рукой приписка гласила:
"Не могу обещать многого. Рабочий прием. Могут быть не бесполезные для вас люди. Пожалуйста, приходите".
Многообещающий мужчина, однако, не любит много обещать, подумала Конни, удивляясь, что почерк, свидетельствующий скорее о безрассудности, чем благоразумии писавшего, кажется ей странно знакомым. У нее стало тепло на душе.
Принужденная жить двойной жизнью, ездить по всему миру, ходатайствовать, просить, требовать, в то время как единственное, чего ей хотелось, так это покоя и возвращения отца, она недоумевала: неужели и Ник Этуэлл живет двойной жизнью? Можно ли ему доверять? И если не ему, так кому? И разве у нее есть выбор?
"Может быть, ты вкладываешь в эти строчки больший смысл, чем тот, который в них заложен", - сказала она себе. Ее удивляло загадочное противоречие между его непринужденными манерами и умением внимательно слушать.
Она пробежала глазами записку еще раз. Ни строчки приветствия, ни подписи! Удивительная для дипломата невежливость! Она сложила записку вдвое и небрежно кинула на стол. Тут ей бросилось в глаза, с какой тщательностью выписано ее имя.
"Интересно, как записка нашла меня, если на ней стоит одно только слово - "Конни"?" Ее голос эхом отозвался в полупустом номере, и у нее появилось жуткое ощущение, что она единственный постоялец этого огромного отеля.
В конце концов Лампура прославилась на весь мир только тем, что уже десять лет держит ее отца в заложниках. Видимо, из-за этого, а также из-за всевозможных мятежей, бунтов и революций, туристы не жалуют остров своим посещением.
Ее осенило. Если ей удастся войти в контакт с правительством Лампуры и переговорить с премьер-министром, она намекнет ему на увеличение притока туристов в страну в случае освобождения ее отца! Поддержка прессы и помощь людей доброй воли… Нет! Спасение отца целиком зависит от нее и только от нее. Она не может положиться на симпатичных, но беспомощных третьих секретарей посольства. Но все-таки нет да нет, лицо Ника всплывало перед ее взором. Ей не терпелось спросить его о том, что он собирается предпринять.
- Он хочет мне помочь, - громко сказала она сама себе вслух, как будто мысль, произнесенная вслух, может стать реальностью.
Приглашение она решила принять.
- Там будут другие дипломаты, - разговаривала она сама с собой, открывая чемоданы, - те, которые на самом деле что-то могут сделать и которые на лучшем счету в министерстве иностранных дел, чем милый и скромный Ник Этуэлл.
Который, к тому же, хорошо умеет целовать.
"Ты же поцеловала его первой!"
Он был пьян!
"А какое оправдание ты подыщешь для Констанции Хэннесси? - спросила она себя строго. - Пунш? Долгий перелет?"
Конни уныло перебирала свой помятый гардероб. Что же надевают обычно женщины на прием в посольстве?
Ничего особенного. Мужчины были в смокингах, а немногочисленные туземки в саронгах всевозможных раскрасок и сандалиях на босу ногу. Конни надела платье из немнущейся воздушной ткани, под которым блестела комбинация из черного шелка. Хотя платье было скромным, она почувствовала себя разнаряженной школьницей, отправляющейся на вечеринку.
Она не избавилась от этого ощущения и тогда, когда все двадцать человек, как один, повернулись в ее сторону, как только она вошла. Куда же она сунула приглашение, и где же, черт возьми, Ник Этуэлл?
Человек, на которого она имела глупость возлагать надежды, сидел у стойки бара и болтал с каким-то тучным мужчиной в смокинге. Тучный мужчина кивнул в ее сторону. Ник допил свой стакан и медленно повернулся на вращающемся стуле.
- Конни, - крикнул он через зал, перекрывая шум и размахивая стаканом, - что бы ты хотела выпить, дорогая?
Она натянуто улыбнулась, а к ней уже спешил посол Уиткрафт. Неодобрительное выражение лица, которым он одарил Ника Этуэлла, тут же сменилось на милую улыбку, когда он обратился к Конни.
- Добро пожаловать! - рокотал посол, и ее рука оказалась зажатой между его потными ладонями. - Разрешите вам представить…
Она прошла сквозь группу людей с лоснящимися лицами, прилежно стараясь запомнить имена и титулы. Может быть, кто-нибудь из них пригодится ей в будущем, хотя доверять никому не стоит.
- Большинство здесь присутствующих - сотрудники посольства, - говорил Уиткрафт, - есть несколько журналистов, освещающих революции и прочие темы. Это Чарльз. Это Джексон. Это Каннингэм…
Конни хорошо запомнила Джорджа Каннингэма, хотя сама не поняла, почему. У него была странная манера тихо стоять в стороне, сливаясь со стенами, при этом улыбаться и за кем-нибудь наблюдать.
- Рад встрече с вами, - сказал он. - Надеюсь, сегодня не очень жарко.
- Вовсе нет.
- Я смотрю, наш Ник взял на себя полномочия пригласительного комитета, - вступил в разговор Джексон.
На мгновение от мысли, что об их с Ником поцелуе могут уже знать, Конни сделалось дурно. В маленьком мирке, подобном этому, секреты недолго остаются секретами.
- Оставьте Ника в покое, - сказал кто-то. - Общению с нами он предпочитает бар.
- Я заметила, что он любит хорошо выпить, - сказала Конни как можно спокойнее.
- И хорошо, и плохо, и так себе! Для Ника это роли не играет.
- Но на работе, однако, я ни разу не видел его пьяным, - выступил в его защиту Уиткрафт.
С этим Джексон согласился:
- Всем нужна передышка, но уж между передышками - море джина!
Мужчины громко засмеялись. Конни посмотрела на сидевшего у стойки бара Ника и задумалась. Неужели случившееся днем было не более, чем ее тоской по человеку, который помог бы ей выстоять и скрасить бы ее одиночество вдали от дома? Она взяла себя в руки. Подобные чувства привели ее однажды к Полю. Она не совершит одну и ту же ошибку дважды!
У стойки бара Ник вел бессвязный разговор с барменом - туземцем, строя пирамиду из своих пустых стаканов. В основании их было три, а во втором ряду пока еще только два.
- Я должна поздороваться с человеком, который меня пригласил на прием, - сказала Конни Джорджу.
- Конечно, конечно, подойдите к нему, а то он что-нибудь выкинет!
- Он может?
Джордж пожал плечами:
- Он может закричать через зал, что вы самая прекрасная женщина из тех, какие бывали на Лампуре с тех пор, как встает солнце, что вы огненно-волосая богиня голубых лагун, мудрая и терпеливая, с глазами цвета южных морей. Что-нибудь в этом роде!
Конни вспыхнула, как маковый цвет.
- Неужели, он говорил это?
- Каждому, кто приближался к стойке. Он повторяет это как заклинание.
- О Господи! Я поговорю с ним.
- Но не забывайте и про нас!
- Да, конечно.
Конни пришлось кивнуть нескольким секретарям посольства, пока она добиралась до Ника.
- Это и есть в вашем представлении рабочий прием?
Она стояла, он сидел на стуле, свесив к полу одну ногу. Их лица оказались на одной высоте. Ник посмотрел в ее зеленые с золотыми и коричневыми вкраплениями глаза и почувствовал, что его сердце останавливается. В этих глазах не было больше иллюзий.
- Добрый вечер, мисс Хэннесси. Да, такая у меня работа! Я должен быть социальным, не будучи социалистом, и коммуникабельным, не будучи коммунистом. Если вы вступили в партию, вы должны проводить ее политическую линию.
- Вы пьяны.
- И я вам отвратителен? Кругом! - он отвернулся к своей пирамиде.
- Вы пригласили меня сюда только для того, чтобы я полюбовалась на это сооружение?
Он усмехнулся, не поднимая на нее глаз:
- Я знаю, что вас интересует только ваш отец, Конни. И только он. Я буду здесь весь вечер.
- И по всему ясно, до поздней ночи.
- Вы не очень тактичны!
- У меня нет времени для любезностей. Я пришла сюда…
- Я отлично знаю, зачем вы сюда пришли, Конни.
- Если вы не хотите мне помочь, так и скажите.
- А разве я этого еще не сделал?
Некоторое время Ник пристально всматривался в коричневое содержимое своего стакана, затем резко повернулся, изобразив на своем лице удивление:
- Вы все еще тут?
- Вы были внимательны ко мне сегодня, предложили мне, так сказать, свое сочувствующее ухо.
- Как Ван Гог, только без крови, - он дотронулся до мочки левого уха.
Конни, скорчив смешную рожицу, рассмеялась.
- Но разве возможно, - продолжил он, - чтобы Ван Гог по уши влюбился в женщину, которая умеет строить смешные рожицы?
Если он не избавится от нее как можно скорее, то с ним, в отличие от Ван Гога, это может случиться, добавил он про себя.
Конни сложила руки на груди и многозначительно улыбнулась:
- А вы вовсе не так пьяны, как хотите казаться.
- Не надо оскорблений!
- Я вижу, что вы заранее продумали все и преднамеренно устроили эту комедию.
Он встал и взял ее за локоть. Повернувшись к стойке, другой рукой он схватил свой недопитый стакан, большим пальцем прихватив еще один, полный, и быстро повел ее через зал к высоким дверям, ведущим на веранду:
- Хорошо, давайте выйдем.
Глава 3
Они оказались на балконе, с которого открывался вид на город. У них под ногами раскинулось мерцающее море огней. Безлюдные улицы спускались к светящемуся лунным светом Индийскому океану и тонули в нем.
- Для чего вам все это понадобилось? - спросила Конни, высвободив локоть из его руки.
- Вы когда-нибудь теряли почву под ногами и ощущали свою ненужность в этом мире?
- Не знаю. Я отлично знаю, как выгоняют в три шеи.
Она стояла, сложив руки на груди, и смотрела на вечерний Лампура-Сити, а Ник смотрел на нее и видел ее маленькие груди, дерзко и рельефно проступавшие под тонкой тканью ее платья. Он сглотнул слюну, и его задвигавшийся кадык чуть не развязал тугой галстук.
- Вот ваш стакан.
Она опять состроила рожицу, когда брала стакан из его руки.
- Алкоголь убивает микробы, - сказал Ник назидательно.
- А еще он убивает воспоминания. Зачем вы стали дипломатом? Зачем оказались здесь, на богом забытом острове?
- Я всегда хотел быть дипломатом, а что касается Лампуры… Они считают, что мне нельзя доверить ничего более серьезного. Я же вам уже говорил.
- Я помню, и мне кажется, вы хотите от меня избавиться, Найджел.
- Я не Найджел, я Ник!
При мысли о том, что она могла забыть его имя, Ника охватило дикое беспокойство. Она улыбнулась загадочной улыбкой Мона Лизы.
- Хорошо, пусть Ник.
Он ослабил галстук.
- Я выдал свои чувства?
- Всего лишь на секунду. А теперь расскажите мне об этом еще раз.
Об этом? О его карьере, на которой он уже давно поставил крест?
- Когда я начал работать в дипломатическом корпусе, я думал только о всеобщем мире, здравом смысле и всевозможных переговорах. Моим девизом были слова "любите, а не воюйте!", - взъерошенный и повеселевший, он облокотился на перила и улыбнулся.
- А вы, однако, тоже любите пококетничать, Ник!
Улыбка исчезла с его лица.
- Увы, я уже не такой наивный идеалист, каким был когда-то.
- Почему?
Он пожал плечами:
- Я думал раньше, что когда-нибудь смогу совершить что-то значительное. Как Рауль Валленберг, шведский дипломат, спасший сотни евреев прямо под носом у Гитлера. Или Терри Уэйт, который вел переговоры, спасая заложников в Ливане. Но так или иначе, но до меня вскоре дошло, что на самом деле наша главная задача - сохранение статус-кво, - говорил он громко и быстро.
Она вновь разожгла в нем былые мысли и желания. В нем опять проснулась мечта изменить мир. Или хотя бы одну маленькую страну. И ему вдруг страшно захотелось поцеловать ее еще раз.
Он наклонился.
- И поэтому вы пьете? - тихо спросила она.
- Я не позавидую мятежникам, когда вы запустите в них свои зубки!
- А я искренне удивлена тем, что вы так медленно продвигаетесь по службе. Вы так ловко умеете уклоняться от прямых вопросов! - она окунула палец в стакан и капнула каплю виски себе на язык. - Никто вам не доверяет, и удивительно, почему доверяю вам я.
Ник выпрямился во весь свой рост и медленно и глубоко вздохнул.
- Я никогда не выбалтывал и не выдавал никаких служебных тайн, никогда не обманывал ничьего доверия, - заявил он гордо и внушительно и, понизив голос, продолжил, - но у меня есть одна неприятная слабость говорить то, что я думаю, если мне что-то небезразлично. В нашей работе это наитягчайший грех.
- Могу себе представить!
- Это самое большое пятно на моей репутации. "Ненадежен", - так они написали в моем личном деле. Почти что "неблагоразумен"! - он нахмурился, посмотрев в свой стакан. - Вам лучше держаться от меня подальше!
- Именно поэтому у вас сложные отношения с алкоголем?
Он не мог притворяться и лгать ей. А это плохой признак! В следующий момент, пожалуй, он уже будет изливать ей свое сердце.
- Нет, немного не так, - он не ждал, что она ему поверит, никто не верил. - Если честно, алкоголь не оказывает на меня никакого действия.
- Вы только делаете вид, что пьяны.
Сердце у него зашлось: она ему поверила! Конни улыбнулась и покачала головой, удивляясь его глупости, встала рядом с ним, прислонилась к перилам и потерлась бедром о его бедро.
- А это настоящий виски? - приподняла она свой стакан.
- Ваш - да, а мой - вода наполовину.
- И все же, если выпить пять стаканов…
- Хоть десять! Алкоголь практически не действует на меня и никогда не действовал. Но иногда все-таки хочется побыть пьяным, понимаете, Конни?
Она улыбнулась тому, что он назвал ее по имени.
- Когда я пью, все видят, что я пьян, и тогда я могу говорить все, что думаю. "А! Старина Этуэлл опять надрался!" - так они говорят. Какой с меня спрос, я пьян!
Конни дотронулась до его руки, тело его напряглось, и он постарался унять предательскую дрожь.
- Давайте без обиняков! Вы имеете наглость высказывать свое никому не нужное мнение вместо того, чтобы помалкивать или вовремя поддакнуть? Никуда не годится! Для дипломата это пренеприятнейшая черта.
- Как раз из-за этой самой черты характера я и оказался тут, - он поднял стакан. - За Лампуру и за прекраснейшую и преданнейшую женщину!
Она пригубила свой стакан. Лицо ее, задумчивое и озабоченное, оживилось. Она улыбнулась:
- За мужчину, создающего себе проблемы, не имеющие никакого отношения к пьянству!
- Насчет пьянства я вам уже все объяснил. Нет такой проблемы!
- Но сейчас вам не дает покоя еще одна.
- Это какая же?
- Как отказать мне.
- Не помню, что вы просили меня о чем-то таком, в чем я мог бы вам отказать, - он провел пальцем по рукаву ее платья и сквозь тонкую ткань почувствовал трепет ее тела, а рука ее покрылась гусиной кожей. - Кто сказал, что я отказываюсь?
Интересно, подумал он, стали твердыми ли сейчас ее соски?
- Вы мне поможете? Может, вы не уверены, что сможете сделать это?
Он недовольно поморщился, обиженный ее вызывающей прямотой, и ощутил себя более трезвым, чем ему хотелось бы.
Ополовинив свой стакан виски, Конни слегка опьянела, и он полагал, что это и было единственной причиной, почему она вдруг наклонилась, устремила к нему сияющие надеждой и звездным светом глаза и положила свою маленькую изящную руку ему на грудь, прикрыв ею его сердце, готовое вырваться из груди.
О Господи! Посмотрите-ка на часы!
Она надула губы и сказала с легким упреком:
- Здесь нет часов, Ник.
Хоть на этот раз она не забыла его имя! Он взял ее запястье и посмотрел на ее наручные часы.
- Скоро полночь.
- А что тогда?
Ник судорожно сглотнул слюну. Предательский ветерок донес до него аромат ее духов, легкий, как воспоминание о сне в момент пробуждения.
В зале танцующие плавали в медленном танце, а он держал ее за запястье, прижав ее руку к своей груди и чувствуя под большим пальцем биение ее пульса. В лунном свете кожа ее казалась бледной. Душный ночной воздух мягко обвевал их своими потоками. Нику захотелось накрыть ее губы своими, чтобы по молчаливому приказу его языка они раскрылись. И они раскрылись.
Ему было безразлично, видит ли их кто-нибудь и сколько людей могут их видеть. Он потерял ощущение времени и реальности. Он был пьян, у него было оправдание, но она-то знала, что это не так. Только она одна могла понять, как ему была необходима женщина, способная, наконец, поверить ему.
- Конни.
- Поцелуй меня еще.
Ракета, врезавшаяся в стену посольства не взволновала бы его больше, чем эта ее хрипловатая просьба. Он обнял ее за талию и прижал ее тело к своему, давая ей понять, каким может быть поцелуй и какие будущие радости он раскроет.
- Ага, вот вы где!
Она отпрянула бы от него, если бы Ник не удержал ее.
- Чуть позже, - сказал он шепотом, чтобы слышать его могла только она.
Глаза его метали молнии. Как это не было глупо, Ник не обратил внимания на предупредительный кашель Каннингэма и скользнул губами по виску Конни, зарывшись лицом в ее каштановых волосах.
- Дай мне пощечину, - прошептал он.
Она колебалась. Он ущипнул ее за ягодицу, она вырвалась из его рук, как ужаленная, и опустила хорошую оплеуху на его правую щеку.
В его ушах ночь взорвалась вселенским звоном. Он закачался на ногах и медленно поднял руку к пострадавшей щеке.
- Почему, мисс Хэннесси? Я и не думал, что вам это может не понравиться.
- Что здесь происходит? - раздался раздраженный голос Уиткрафта, прежде чем он сам ступил на балкон. - Джордж, в чем дело?
Конни скользнула мимо него, исчезнув в зале.
- Еще одна революция, - прокомментировал Каннингэм.
- Небольшая стычка, - подмигнул послу Ник, похлопав его по спине. - Война полов, слыхали о такой?