И не пришел. "Ему всю жизнь четыре с половиной года", – говаривала Ахматова в редкие моменты их душевной близости. А тогда Бориса еще ждали и родители в Мюнхене, зная, что сын будет возвращаться в Союз через Германию. Они не виделись 12 лет, но Пастернак проехал мимо. У него не было сил на встречу с ними. В Союз часть писательской делегации доставлялась на пароходе до Ленинграда. Зина ждала мужа в Москве. Но он остался у родственников в Ленинграде. Все подарки Зине привез посторонний писатель, передав, что Борис Леонидович не хочет ее видеть. А Пастернак встретился в Ленинграде с Ахматовой и неожиданно для самого себя предложил ей стать его женой. Ахматова отказалась. У нее тогда был муж – искусствовед Пунин, в скором времени репрессированный вместе с ее сыном Львом Гумилевым. В Ленинград приехала Зина и после долгих уговоров увезла Бориса лечиться в подмосковный санаторий.
Наступил 1937-й год. Это был год пика арестов и пышного празднования 100-летия со дня гибели Пушкина. (Как у Горина: сначала намечались аресты, потом праздники, потом решили совместить). В день гибели Пушкина, 10 февраля, Пастернаку исполнилось 47 лет. К этому времени совместными усилиями Лили Брик и товарища Сталина лучшим и талантливейшим поэтом эпохи стал считаться застрелившийся Маяковский. Сталин любил возвеличивать мертвых. Пастернака сначала просто задвинули в тень. Постепенно тучи сгущались. Беременная Зинаида Николаевна собрала узелок на случай ареста мужа. Приезда черной "маруси" ждали каждую ночь. Пастернак отказывался подписывать очередные прошения о смертной казни врагов народа. Зина умоляла его поставить подпись ради еще не родившегося ребенка. Но услышала в ответ:
– Если я подпишу, это уже буду не я. А ребенок не от меня пусть лучше погибнет.
Но шло время, и Пастернака не арестовывали. Никто не мог понять, почему. Из оставшихся неизвестными источников просочился слух, что верховный усатый людоед, которому принесли готовое дело Пастернака, разорвал титульный лист и зловеще произнес:
– Нэ трогайте этого нэбожителя. Пусть живет пока…
В новогоднюю ночь с 37-го на 38-й год у небожителя родился сын. Это был первый младенец, родившийся в Москве в том году во время боя праздничных курантов. Сына назвали Леней в честь деда-художника. 48-летний отец ненадолго почувствовал себя счастливым.
Часть 2
Ольга Ивинская родилась за пять лет до октябрьского переворота. Ее молодость пришлась на 30-е годы, когда имя Пастернака было известно всей стране. Она обожала его стихи и посещала многие выступления. У нее бережно хранился один поэтический сборник Пастернака с дарственной надписью литературного критика Бориса Соловьева: "Люсе от Бориса, но не любимого, не автора этой книги". Могла ли Люся Ивинская мечтать о встрече со своим любимым поэтом? Их пути несколько раз почти соприкасались, но так и не пересеклись до назначенного часа. Ее жизнь до краев была полна неудачами и горестями. Покончил с собой первый муж, узнав о ее романе с другим человеком. За этого другого Ольга вышла замуж. Но рок в лице нового мужа преследовал ее. Заботливый супруг написал донос на тещу, и мать Ивинской посадили на три года. Неизвестно, знакомы ли были стукачу-мужу муки совести, но он вскоре умер, оставив Ольгу без средств к существованию с двумя маленькими детьми. И все это на фоне страшных событий: репрессий, Отечественной войны, голода, страха, отчаяния…
Вот с таким багажом жизненных мытарств 34-летняя Ольга Ивинская получила работу в журнале "Новый мир". Послевоенный 46-й год был омрачен началом новых репрессий. Москва и Ленинград не могли опомниться от ждановских постановлений, заклеймивших площадной бранью Ахматову и Зощенко. Это случилось вскоре после публичного выступления Ахматовой в Ленинграде. Весь зал аплодировал ей стоя. Узнав об этом, верховный палач, лучший друг писателей, распорядился:
– Нэмэдленно доложите, кто органызовал вставание.
И вот в октябре невеселого года в редакцию "Нового мира" заглянул Борис Пастернак. Заведующая отделом начинающих авторов Ольга Ивинская была представлена знаменитому поэту. Уже на следующий день Пастернак принес ей в подарок пять своих книг стихов и переводов. С тех пор он каждый день появлялся в редакции к концу рабочего дня и провожал Ольгу до Потаповского переулка у Чистых прудов, где она жила. Так начинался их роман, продлившийся 13 с половиной лет, до самой смерти Пастернака.
К тому времени Борис Леонидович считал себя уже старым человеком. Ему было 56 лет. 34-летняя, красивая, обожествлявшая его Ольга вернула ему молодость и пряный вкус жизни. Вскоре об их отношениях узнала Зинаида Николаевна и, конечно, была взбешена. Один раз она даже приехала к Ивинской и заявила ей:
– Я давно его не люблю. Но семью разрушать не позволю!
Она была, в отличие от Ольги, очень практичной и властной женщиной. И Пастернак, не смея нарушать семейный уклад, по-прежнему всегда ночевал дома. Если у большинства любовников рано или поздно случается первая ночь, то у Пастернака с Ивинской случился первый день, в ее комнате на Потаповском, когда мама и дети уехали куда-то до вечера. Вскоре вся редакция "Нового мира" была в курсе их отношений. Некоторые сотрудники позволяли себе отвязные шуточки:
– Интересно, чем кончится ваша интрижка с Пастернаком?
Узнав об этом, Борис Леонидович настоял, чтобы Ольга ушла из "Нового мира".
– Люся, я так решил, всю заботу о твоей семье я беру на себя.
Поразительный человек! Такие мужчины в нынешние времена не водятся даже в "красной книге". Он всю жизнь зарабатывал литературным трудом, никогда не был советским миллионером. И при этом полностью содержал три семьи. Первая жена Евгения с их сыном Женей и домработницей, вторая жена Зинаида с их сыном Леней, двумя сыновьями от Нейгауза (и домработницей) и Ольга Ивинская с матерью и двумя детьми жили на деньги, которые зарабатывал Пастернак. При этом он помогал репрессированным Ариадне Эфрон (дочери Марины Цветаевой) и Асе Цветаевой (сестре Марины), Анне Ахматовой и многим другим людям, нуждающимся в помощи. И никогда не ждал, чтобы они попросили его о чем-то. Среди этих людей были и близкие друзья, и дальние приятели, и незнакомцы, находящиеся в лагерях и ссылках.
Между тем, наступил страшный 1949-й год. Как сказали бы сейчас труженики бульварного пера, это был ремейк 37-го. Выжившие в предыдущей мясорубке "враги народа" получали новые срока. Ни в чем не повинных людей пытали, отправляли в лагеря и (начиная с 50-го года) расстреливали. Сталинская паранойя после непродолжительной ремиссии перешла в острую стадию. Вспомнили и о том, кого генсек назвал когда-то "нэбожителем". Пастернак опять ждал ареста. Но в октябре 49-го, в годовщину их знакомства, арестовали Ивинскую. В тот день они встретились и долго не могли расстаться. Потом Пастернак уехал, а вечером в дом к Ольге ворвались блюстители закона, вернее, беззакония. После долгого обыска, длившегося до глубокой ночи, ее увезли на Лубянку. Там начался ад: ночные допросы, пытки бессонницей и неизвестностью. Она не знала, где ее дети, что с Пастернаком, на свободе ли он или в соседней камере. Через несколько недель врачи сообщили, что Ольга беременна. Режим для нее слегка смягчили, то есть после ночных измывательств разрешили спать до обеда. Уже на большом сроке беременности ее вызвали на допрос и заявили, что поведут на свидание с Пастернаком. После долгого пути по страшным лестницам и подвалам Ивинскую впихнули в какое-то ледяное помещение и захлопнули дверь. "Неужели он здесь?" – в ужасе подумала Ольга и увидела столы, на которых лежали трупы. Она поняла, что находится в морге и, теряя сознание, опустилась на мокрый ледяной пол. Через несколько часов за ней пришли, гнусно ухмыляясь, заявили, что произошла ошибка, и повели в камеру. В тот же день у нее был выкидыш…
Пастернак не знал, что Ольга потеряла ребенка. О ее беременности ему сообщили, и он готовился к тому, чтобы забрать новорожденного. Скандал с женой был грандиозным, но Зинаиде Николаевне пришлось смириться с решением мужа. И вот наступил тот день, когда Пастернака вызвали на Лубянку. Он позвонил подруге Ольги Люсе Поповой:
– Они сказали, чтобы я немедленно пришел. Наверное, мне отдадут ребенка. Я сказал Зине, что мы его должны пригреть и вырастить, пока Олюши не будет. Был ужасный скандал, но я должен это вытерпеть, я тоже должен как-то страдать…
Он пришел со всеми необходимыми для грудного ребенка вещами. Но ему вернули только книги, конфискованные во время обыска у Ивинской. Вместо ребенка Пастернак принес домой то, что дарил Ольге в течение трех лет.
Через месяц Ольга Всеволодовна Ивинская после возвращения из тюремной больницы была приговорена "тройкой" к пяти годам лагерей. Приговор звучал так: за близость к лицам, подозреваемым в шпионаже. А в это время подозреваемый "английский шпион" Пастернак находился на свободе. Через несколько лет Борис Леонидович писал в Германию одной своей знакомой: "Ее посадили из-за меня как самого близкого мне человека, по мнению секретных органов, чтобы на мучительных допросах под угрозами добиться от нее достаточных показаний для моего судебного преследования. Ее геройству и выдержке я обязан своей жизнью". Никаких показаний добиться от Ивинской не удалось – и "нэбожителя" опять оставили в покое. А Ольга отправилась в лагерь.
Борис Леонидович полностью взял на себя заботу о ее детях: Ирине и Мите. Он писал Ольге от имени ее матери, потому что письма и посылки принимались только от близких родственников. Вот одно из его писем:
"Родная моя! Я вчера, шестого, написала тебе открытку, и она где-то на улице выпала у меня из кармана. Я загадала: если она не пропадет и каким-нибудь чудом дойдет до тебя, значит, ты скоро вернешься и все будет хорошо. В этой открытке я тебе писала, что никогда не понимаю БЛ. и против вашей дружбы. Он говорит, что если бы он смел так утверждать, он сказал бы, что ты самое высшее выражение его существа, о каком он мог мечтать. Вся его судьба, все его будущее – это нечто несуществующее. Он живет в этом фантастическом мире и говорит, что все это – ты, не разумея под этим ни семейной, ни какой-либо другой ломки. Тогда что же он под этим понимает? Крепко тебя обнимаю, чистота и гордость моя, желанная моя. Твоя мама".
Четыре года Ольга провела в лагере под Потьмой. И только в 53-м году после смерти Сталина ее выпустили по амнистии. В мордовских лагерях женщин заставляли работаь по 14 часов, с семи утра. Кайло, кирзовые сапоги сорок четвертого размера, серое клеенчатое платье, невыносимо жаркое мордовское лето и жуткая зима… Там встретила Ольга Ивинская свое 40-летие. Постоянные кровотечения после выкидыша, непосильная работа, смертельная тоска – и так бесконечных четыре года. Однажды июньской ночью ее вызвали из барака.
– Вам пришло письмо и тетрадь со стихами. На руки давать не положено. Садитесь и читайте здесь.
Ольга просидела до рассвета, перечитывая тетрадь снова и снова, чтобы запомнить все, что он написал ей, навсегда.
"Засыпет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.Одна в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу…"В ту летнюю душную мордовскую ночь она стояла под ослепительным московским снегопадом. И не было в ее жизни большего счастья, чем этот снегопад.
День тринадцатый
В сценарии "Из логова змиева" я вскользь упоминала о выступлении Александры Анчаровой на концерте Алексея Волкова. Но Саша рассказывала об этом достаточно подробно. История концерта запомнилась мне приблизительно в таком виде. После распада Союза у джаза открылось второе дыхание. Волков много гастролировал и часто бывал в Киеве. В один из его приездов Саша при встрече напомнила, что за ним числится должок. Когда они только познакомились, Леша предложил ей совместный, хоть и разножанровый концерт в Питере. Но до перестройки джаз был в опале, Волков еще не стал знаменитым джазменом, и обещанный концерт откладывался до лучших времен. Впрочем, справедливости ради нужно признать, что один раз Волкову почти удалась попытка соединить два несовместных жанра. Он пригласил Сашу в Ленинград на свой концерт в "Корабелке", сообщив, что дарит ей первое отделение. Но когда она приехала, оказалось, что "доблестные искусствоведы" в штатском запретили Волкову выступать в вузах Ленинграда. Он отправил Сашу в известный бардовский клуб "Восток", где успел договориться о ее концерте.
– Запомни: наш общий бенефис остается за мной, – сказал Леша, когда они встретились у него дома, воспользовавшись отсутствием жены.
Таня звонила каждые пять минут и интересовалась, чем занимается муж. Волков, как всегда, отвечал предельно честно:
– Тань, я вкалываю, как негр на плантациях. Да никого у меня нет! Креститься надо, если тебе хрен знает что кажется!
Прошли годы. И вот Алексей Волкофф, концертирующий со своим джазбандом, вздумал отдать должок и предложил давней подружке почитать стихи на его концерте.
Он предоставил ей даже услуги личного саксофониста. Саша не ожидала такой щедрости и решила всерьез подготовиться к выступлению. Первым делом она сварганила себе наряд из блестящих черных лосин и туники до бедер. На тогдашней эстраде еще никто не сменил платья на комбинации, а брюки – на лосины, поэтому Сашино облачение казалось ей крутым авангардом, удачно монтирующимся с саксофоном. Оставалось соорудить на голове джазвуменскую прическу. Химзавивка на дому превратила ее мягкие белокурые волосы в сожженные спирали цвета хозяйственного мыла, и Саше пришлось обрезать погорелые локоны почти до корней. В таком свинговом виде она и явилась за кулисы к Волкову.
– С каждой нашей встречей ты все больше хорошеешь, – сказал Леша, недобро усмехаясь. – А ну-ка покажи, в чем собираешься выступать.
Саша распахнула джинсовый плащ, и взору Волкова предстала ее внаглую обтянутая лайкрой фигура.
– Эпатажный костюмчик! – только и смог произнести он, отпивая из бутылки большой глоток виски.
Посмотрев на шефа, тут же в панике засуетился администратор Гоша.
– Саш, давай ты выйдешь на сцену с букетом цветов, чтоб немного прикрыть место, где должна быть юбка, – сказал Гоша, заискивающе глядя на Волкова.
– Ладно, пусть не прикрывается. Поэтесса должна выглядеть, как настоящая крейзи. Take it easy, Sandra, come to me. Как только прозвучит моя композиция "Black flower", я тебя представлю и ты выйдешь из-за кулис.
– Как же ты играть-то будешь после выпитой бутылки?
– Клево буду играть. Я же – профи.
И джазмен Волкофф, хлебнув последнюю порцию виски, взял гитару и пошел на сцену. Саша стояла за кулисами ни жива ни мертва. Его "Черный цветок" зазвучал в ее ушах, как "Бухенвальдский набат". Под грохот аплодисментов Волкофф, преувеличенно четко артикулируя, произнес:
– А сейчас я хочу представить вам девушку, которую знаю очень давно. (Тут Леша изумился собственной фразе и замолчал.) Вернее, раз я ее знаю, причем давно, она уже – не девушка.
После такого публичного признания Саша чуть не разрыдалась, а Волкофф продолжал:
– Но не всякая девушка достойна выступать во Дворце "Украина". А эта – достойна. Я приглашаю на сцену поэтессу Александру Анчарову!
И Саша, взмахивая лайкровыми ногами, выбежала из-за кулис, кивнула саксофонисту и, дав ему вступить, начала:
Лунной ночью славя пруд,
Сочиняют гимн лягушки!
Кошки шастают, как шлюшки!
Ведьмы метлы достают!
Искупавшись в лунном свете,
Сиганут за горизонт!
В этот миг заплачут дети:
Им приснится страшный сон.
Поздним утром встанет мать,
Полыхнет зеленым глазом -
С треском разлетится ваза
И осколков не собрать.
И весь день по дому свищет
Странный ветер неземной,
И весь день она не сыщет
Тишь да гладь в себе самой.
И лишь только при луне
К ней приходит облегченье,
Только в лунном облученье
Счастлива она вполне.
Услышав после первого стихотворения поощряющие хлопки, Саша с еще большим воодушевлением продолжила. Она читала стихи в стиле "crazy", саксофонист играл, публика аплодировала, Волков подмигивал из-за кулис. Когда затихли звуки саксофона, Леша вышел на сцену и, взяв Сашу за руку, вместе с ней три раза поклонился. Так закончилось первое отделение концерта.
А во втором отделении отличилась Таня Волкова. В антракте она заправилась в закулисном баре и, вооружившись внушительным кустом сирени, выбежала на сцену посреди композиции и швырнула куст Волкову в физиономию. После окончания концерта организаторы, во избежание скандала, хотели под шумок выпроводить Сашу домой. Но когда она в своей концертной лайкре зашла в гримерную за плащом, Волков, обращаясь к лакеям, сказал не терпящим возражений тоном:
– Саша как участница концерта едет с нами ужинать. Ты слышала, Александрин? Если сбежишь, прокляну! Развели мне тут, вашу мать, самодеятельность!
– Да я, Леша, и не собиралась никуда уходить. Эпатажный костюмчик сгодится для ресторана?
– А че, нормальный прикид для выпускницы Литинститута. Поехали!
В машине Саша и Таня молча сидели рядом. Волков периодически оглядывался на них и угрожающе нюхал злополучную сирень. В ресторане тоже все было мирно. Разве что Таня преувеличенно громко аплодировала, когда ее муж произносил тост в честь Саши. А потом Волков пил не закусывая, и желтые глаза его, глядящие прямо в Сашины зрачки, становились все злее и зеленее…
День четырнадцатый – день двадцатый
Эти дни я потратила на то, чтоб закончить киноповесть. Все, что успела написать, стало каким-то непонятным образом перекликаться с фильмом, который мы снимали. Недавно Саша Анчарова рассказала мне, что еще до начала съемок по электронной почте переслала Волкову первый вариант сценария "Из логова змиева". Среди ночи у нее дома раздался звонок.
– Вот что, Шура. Если твои друзья собираются это снимать, посоветуй им перенести действие в 30-50-е годы, Ленинград заменить на Москву, а музыканта Вольфа – на писателя Буряченко. В противном случае, я обещаю тебе большие неприятности, – прорычал в трубку джазмен.
– Ты же знаешь, Леш, мы не из пугливых. Я постараюсь сделать все от себя зависящее, но за результат не ручаюсь. В том, что ты прочитал, есть хоть слово неправды?
– В том-то и дело, что в этих 13 сериях все слишком узнаваемо. А я – человек несвободный, как тебе известно. Не о себе пекусь – о ближних.
"Ну, это он лукавит", – думала я, слушая Сашу. Но именно тогда мне и пришла в голову идея написать о Борисе Пастернаке и Ольге Ивинской. Тут тебе и Москва, и вместо Финского залива – Переделкино, и 30-50-е годы, и знаменитый поэт, правда, с фамилией более благородной, чем Буряченко. А самое главное, это трагическая история любви, которая давно меня будоражила. Я мечтала когда-нибудь сыграть на сцене или в кино Ольгу Ивинскую. Но никто о ней еще не написал ни пьесы, ни сценария. Вот я и придумала такую, что ли, литературную матрешку…
"Ты – благо гибельного шага"