– Вы скажете всем, что Повелитель устал и после тяжелого похода и многих волнений из-за предательств ему нужен отдых. А сами останетесь здесь, наблюдать за лечением. Вы ведь его лекарь…
– Да… нет…
– Ну, вот и хорошо. Пойдемте, повторите мои слова перед придворными и посоветуете им тоже отдохнуть. Только не заикайтесь, пожалуйста, иначе мне придется ткнуть вас вот этим, – она с улыбкой аспида продемонстрировала небольшой кинжальчик, вытащив его из рукава. В действительности это был рабочий инструмент, оставшийся у султана с тех времен, когда зрение еще позволяло ему создавать тонкие ювелирные украшения. Но лекарь-то об этом не знал, да и таким острием все равно можно вполне чувствительно ткнуть в бок.
Они вышли в соседнюю комнату рядышком – султанша на полшага позади Искандера-эфенди. Чтобы лекарь не сказал какой глупости, она уже в двери легонько ткнула его толстый бок шилом:
– Вперед и не заикайтесь, Искандер-эфенди.
Среди собравшихся придворных Роксолана увидела Михримах, дочь слегка кивнула, давая понять, что успела разыскать Гекче. На сердце полегчало…
Не заикаться Искандер-эфенди, конечно, не мог, но султанша нашла выход, она усмехнулась:
– Господин Искандер-эфенди дал Повелителю двойную дозу успокаивающего средства, чтобы он мог отдохнуть хорошо, и теперь боится, что, проснувшись, Повелитель накажет его за долгий отдых.
Голос Роксоланы звучал вполне беззаботно, но обманул не всех. Роксолана заметила, как переглянулись Кара-Ахмед-паша и секретарь имперского совета Кемальзаде Мустафа. Ах, вы ж мерзавцы! Только и ждете смерти Повелителя? И снова внутри крик:
– Не отдам!
Но только внутри, у Роксоланы просто не было времени разглядывать собравшихся, она знаком позвала Михримах и тихонько скомандовала стоявшего столбом Искандера-эфенди:
– Господин Искандер-эфенди, нам пора к Повелителю. Его сон стоит оберегать.
Сбежать лекарю не удалось, он поплелся обратно в спальню на дрожащих ногах.
– Матушка, она ждет. И я отправила за господином Иосифом Хамоном.
– Молодец, но разве он приехал?
– Да, только что, переоденет дорожное платье и поспешит во дворец.
– Хвала Аллаху!
Иосиф Хамон сначала отправился вместе с Сулейманом в поход, но вынужден был покинуть Повелителя, чтобы похоронить своего отца. Его не оказалось рядом, когда султан заболел, может, теперь поможет?
Но Роксолана больше надеялась на свою Гекче, которая знала толк и в ядах, и в противоядиях.
В спальне она указала перепуганному лекарю, чтобы сел в сторонке и молчал. Дильсиз знаками показал, что в потайную дверь стучали, Роксолана кивнула:
– Пусть приведут женщину, которая в моей комнате.
Сулейман по-прежнему лежал бледный, как полотно его рубашки, и тяжело дышал. Роксолана присела на постель, взяла безжизненную руку в свои руки, снова умоляла, как тогда, когда его отравили впервые:
– Не умирай… Ты так нужен нам… не умирай!
Поплакать бы, но даже этого она не могла себе позволить.
Тихонько подошла Михримах:
– Матушка, Кара-Ахмед-паша и Кемальзаде Мустафа что-то замышляют…
Роксолана вдруг взъярилась:
– Наплевать! Сейчас главное, чтобы Повелитель выжил.
В спальню скользнула Гекче, Роксолана подозвала ее к себе:
– Смотри, также было прошлый раз?
Перепуганная не меньше лекаря Гекче некоторое время не могла ничего сообразить, на нее пришлось даже прикрикнуть:
– Забудь, кто перед тобой! Придумай, как спасти больного!
– Госпожа… не так… у меня нет средств от этого яда…
– Совсем нет?!
– Есть, но их надо готовить, такое противоядие долго не хранится. Нужно несколько часов…
Роксолана почти застонала:
– Сколько?
– К утру сделаю, но…
– Что, не мямли!
– Повелитель может не дожить, он давно болен, это сразу видно.
Хотелось заорать, что она и сама все видит, но что толку.
Как жаль, что умер врач Сулеймана Моше Хамон, который, как и его отец, был придворным лекарем султанов. Моше сразу понял бы, что нужно говорить и делать… теперь оставалось надеяться на знания его сына Иосифа Хамона – султанского лекаря в третьем поколении.
Дильсиз от двери показал, что пришел лекарь.
– Иосиф Хамон?
Кивок.
– Впусти.
Хамон вошел быстро, темные глаза из-под густых черных бровей, впрочем, начавших уже седеть, смотрели пытливо.
– Повелитель устал, нужно помочь ему восстановить силы… – пока Роксолана ограничилась этой фразой, если лекарь неглуп, все поймет сам.
Он понял. Многие ли женщины даже под яшмаком – вуалью, закрывающей нижнюю часть лица, – могут позволить себе разговаривать с чужими мужчинами, тем более, наедине? Султанша могла, и все об этом знали. Ее проклинали на всех рынках Стамбула, твердя, что опоила султана приворотным зельем, она не обращала внимания, в ответ строила и строила новые бесплатные столовые для бедных, чтобы кормить тех, кто ее же клянет, приюты, медресе, мечети…
Иосиф знал многое, что было недоступно даже многочисленным прихлебателям султанского двора. У него были свои возможности, неведомые ни врагам Роксоланы, ни ей самой. Еще прадед султана Сулеймана султан Мехмед Фатих понял, что изгнанные из Испании иудеи, могут быть весьма полезны, и предложил всем изгнанным приют в своей империи. Покинувшие Испанию марраны обосновались в Османской империи, не все, конечно, но многие, они стали лекарями, купцами, переводчиками, банкирами… Никто не заставлял их менять веру, но правило действовало для всех одно: чиновниками становились только мусульмане, потому иудеев-чиновников не было, но вес они все равно имели в империи большой и влияние тоже.
Хамон только взглядом скользнул по съежившейся фигуре лекаря, потом по Гекче и знаком подозвал женщину к себе:
– Что давали?
Та с сожалением развела руками:
– У меня ничего нет. Приготовлю через несколько часов, но боюсь…
Врач кивнул:
– Я смогу продержать Повелителя несколько часов, поспешите.
Роксолана почти подтолкнула Гекче к двери:
– Иди скорей. Тебя проводят. Михримах, отвези ее сама туда и обратно.
Иосиф Хамон уже не обращал внимания на женщин, он открыл свою шкатулку, стал перебирать пузырьки, сокрушенно качая головой. Нашел нужные, быстро накапал из трех в сосуд, добавил чуть вина и с сомнением посмотрел на Сулеймана:
– Нужно разжать Повелителю зубы, чтобы влить лекарство.
– Я помогу, – Роксолана решительно шагнула к постели султана, сделала знак дильсизу, чтобы тоже подошел. Вместе они приподняли почти безжизненное тело Сулеймана, но разжать ему зубы не удавалось.
Хамон вздохнул:
– Хотя бы половину влить… Но как это сделать?
– Половины достаточно?
– Да, потом дадим еще.
Роксолана протянула руку за кубком, в котором было противоядие:
– Дайте.
Хамон и дильсиз с изумлением наблюдали, как султанша набрала лекарство в рот, а потом… она поцеловала Повелителя, в поцелуе вливая в его рот лекарство! Конечно, не все попало, конечно, разлилось, но даже врачу было видно, что Сулейман уступил натиску женских губ, челюсти разжались…
– Вам нужно немедленно промыть рот.
Она только кивнула, проследив, чтобы Султана положили удобней… Но Хамон в свою очередь проследил чтобы султанша сполоснула рот.
– Нужно удалить лекарей, они будут только мешать. До улучшения еще очень далеко. И больше не пытайтесь так делать, это смертельно опасно для вас.
Роксолана кивнула еще раз и направилась к все также сидевшему в сторонке Искандеру-эфенди. Второй лекарь от треволнений и страха устал настолько, что попросту заснул на диване.
– Искандер-эфенди, не хотите ли отдохнуть?
Тот быстро закивал. Бедолаге было очень много лет, ему хотелось домой, под бок к жене и вовсе не хотелось отвечать за жизнь Повелителя. Искандер-эфенди вовсе не был постоянным лекарем султана, просто так сложилось, что никого во дворце не оказалось, слава Аллаху, приехал этот иудей, теперь ответственность за жизнь султана на нем, теперь можно домой.
Но оказалось, что обрадовался Искандер-эфенди рановато, никто отпускать его не собирался. Эта султанша… она сумасшедшая…
– Искандер-эфенди, вы никогда не спали на султанских простынях?
– Н-нет…
– На султанских матрасах?
– Н-нет…
– А я спала. Удобно, поверьте. Сейчас вам постелют, и вы отдохнете.
Она совсем с ума сошла?! Спать на султанском малиновом матрасе и зеленых султанских простынях?!
Но глаза султанши смотрели так, что он невольно закивал.
– Ну вот и хорошо.
Роксолана хлопнула в ладоши и отдала распоряжение возникшему из воздуха евнуху, чтобы лекарю постелили на диване и помогли устроиться на ночь:
– Господин Искандер-эфенди будет здесь до тех пор, пока Повелителю не станет лучше, но ему самому тоже нужен отдых…
– О Аллах! – несчастный лекарь не знал что и думать.
…Потянулись тревожные минуты ожидания. Несмотря на возражения Хамона, Роксолана еще раз вливала в рот Сулеймана лекарство поцелуем.
Зато к тому времени, когда приехали Михримах с Гекче, султану уже можно было разжать зубы, чтобы напоить приготовленным противоядием. Поможет ли, не поздно ли?
Хамон и Гекче старались делать вид, что все в порядке, но по тому, как они тревожно переглядывались между собой и тихонько перебрасывались словами, Роксолана понимала, что все плохо.
– Госпожа, противоядие подействует нескоро. Нужно ждать…
И снова она сидела, держа безжизненную руку в своих руках, поглаживала, уговаривала не покидать ее, вспоминала счастливые минуты совместной жизни. Дыхание Сулеймана немного выровнялось, испарина пропала, но что-то во всем его теле, в сжимаемой ее ладонями руке было не так.
Она вдруг поняла: Сулейман дышит, несомненно, он жив, но рука безжизненна и тело странно вытянулось и…
– Господин Хамон?
– Госпожа?..
– Что с Повелителем? Только не лгите, я же вижу. Он жив и словно мертв. Что это?
– Госпожа… противоядие подоспело слишком поздно, это не вина Гекче… но…
– Говорите!
– Повелитель может остаться парализованным частично или даже полностью.
Роксолана сжала виски пальцами. Вот почему его рука безжизненна! Неужели Сулейман действительно может остаться вот таким бревном? Когда-то в детстве она видела такое, соседку разбил паралич, она лежала, молча вращая глазами, полными ненависти к окружающим, потому что они были свободны, а она зависела от всех.
Отчаянье захлестнуло настолько, что захотелось просто выть. Может, лучше было вовсе не давать противоядие? Тогда Сулейман просто умер бы и не мучился, а теперь, если выживет, но останется неподвижен, простит ли он ее?
Рядом стояли притихшие Хамон и Гекче. Что они могли еще сказать, чем утешить? Никто в целом мире не мог сейчас утешить несчастную женщину.
Сколько прошло времени, не мог бы сказать никто, Сулейман дышал уже ровно, но жизни ни в его теле, ни в его лице не было. Поплакать бы, уткнувшись даже в это безжизненное тело, но она и этого не могла себе позволить. Сидела, сама безжизненная, но внутри постепенно росло: бороться надо до последнего! Вдруг вскинула голову:
– Пока ничего не решено! Мы будем делать все, что возможно, только нельзя, чтобы об истинном положении дел узнали враги. Вы сможете объяснить толково?
Хамон кивнул:
– Скажем, что Повелитель пока под действием опиума, поскольку ему нужен отдых.
– Да, утром покажем Повелителя лекарям, чтобы убедились, что он дышит ровно. Можно даже впустить сюда кого-нибудь, например, Великого визиря. А там увидим…
– Вам нужно отдохнуть, госпожа. Хотя бы рядом прилягте.
– Да.
Но прилечь не смогла, все сидела, держа безвольную руку в своих ладонях, и пыталась понять, что ей делать. К рассвету решение не изменилось: пока никому ничего не сообщать, Аллах милостив, он может вернуть Сулейману способность двигаться.
Кара-Ахмед-паша с трудом скрывал свою радость, он все прекрасно понял: ненавистная ему султанша просто скрывала смертельную болезнь, если не вообще саму смерть султана. Великий визирь поспешил прочь из дворца, кивнув Кемаль-заде Мустафе, чтобы тот следовал за ним.
Не успел отойти пару шагов от комнаты, где султанша объявляла о болезни Повелителя, бочком подкатил Али Ибрагим-паша:
– Кара-Ахмед-паша, нужно созвать Диван…
Руки сложены на животе, словно стоит перед Повелителем, взгляд в пол, голос вкрадчивый… Кара-Ахмед мысленно усмехнулся: побежали крысы с тонущего корабля?
Но он был не готов проводить Диван, пока не знал, как быть, покачал головой:
– Не следует торопить события… Повелитель болен, но это не значит, что власть скоро сменится… Аллах милостив и позволит Повелителю выздороветь быстро.
Про себя добавил: или вообще не выздороветь.
Али Ибрагим-паша закивал, соглашаясь:
– Да продлит Аллах дни нашего Повелителя…
Он все понял правильно: рисковать и торопиться не стоит.
Но Кара-Ахмед-паша не желал торопиться вовсе не потому, что надеялся на выздоровление султана, просто не был готов к такому повороту событий, не было преемника. Наследник, конечно, был, в день казни шехзаде Мустафы им назван старший из оставшихся в живых сыновей Хуррем шехзаде Селим, но это совсем не тот султан, которого хотел бы видеть на троне сам Великий визирь. И второго сына Хуррем шехзаде Баязида тоже не желал признать своим Повелителем. Тем более, ни один из них его само Великим визирем не оставит.
Кемальзаде Мустафа Челеби напомнил о себе:
– Визирь, в Манису умчался гонец к шехзаде Селиму…
– Все верно, наследнику должны сообщить о том, что султан болен.
– Но зачем нам здесь наследник?!
Секретарь глуп, разве можно обсуждать такие вопросы во дворце, где уши есть у всего? Сделал знак следовать за собой, но по пути все же не выдержал:
– Пусть едет, в пути убить легче, чем здесь.
– Шехзаде убить?
Удивительно, секретарь имперского совета Кемальзаде Мустафа всегда отличался умом, но если у него нет и доли той ловкости, которая жизненно необходима царедворцу, то он скорей опасен со своим прямолинейным умом, чем полезен. Над этим стоило подумать.
Кара-Ахмед-паша поморщился:
– Никто никого убивать не намерен, я говорю о том, что наследнику в пути нужно быть осторожным.
Он ушел, не оборачиваясь и больше не приглашая за собой. А Кемальзаде Мустафа остался стоять столбом. Неужели задумано страшное: по пути из Манисы в Стамбул убить шехзаде Селима? Но какой в этом прок самому Великому визирю, ведь тогда наследником станет шехзаде Баязид, а уж он терпеть не может своего дядю Кара-Ахмед-пашу.
И все же…
Некоторое время он метался, пытаясь понять, что же делать. Сам Кемальзаде Мустафа не слишком любил обоих принцев, и если Повелитель не выживет (секретарь невольно прошептал молитву о долгих днях жизни султана), ничего хорошего лично ему ждать не стоит. А если Кара-Ахмед-паше удастся уничтожить шехзаде одного за другим? Кемальзаде в ту минуту думал вовсе не о судьбе империи, а о своей собственной, вдруг ужаснувшись пониманию, что теперь он тоже во всем замешан, и Кара-Ахмед-паша лично его в живых не оставит наверняка, слишком много знает!
Секретарь вдруг понял, что молчать нельзя и поспешил к покоям султана.
Конечно, его не пустили, Кемальзаде Мустафа знаками объяснил дильсизу, что ему нужно немедленно видеть султаншу. Вообще-то это было рискованно, во дворце и впрямь глаза и уши у всего, если Кара-Ахмед-паше донесут, что секретарь говорил с султаншей, самому Кемальзаде несдобровать.
Он нервно мерил шагами комнату в ожидании, когда выйдет султанша, что позовут внутрь и не надеялся. Но вышла не Хуррем Султан, а ее дочь Михримах Султан.
– Что случилось? Повелитель болен, султанша подле него, если что-то дельное, скажите мне, я передам.
Как же они похожи! Всем – фигурой, глазами, голосом, не сказала бы, что это не султанша – не понял. Мгновение Кемальзаде сомневался, но потом подумал, что мать и дочь очень близки, а оставаться в покоях султана опасно, могут передать Кара-Ахмед-паше.
– Великий визирь отправил гонца к наследнику в Манису…
Михримах чуть приподняла бровь:
– Что в этом необычного?
Во дворце везде уши… и Кемальзаде, встав так, чтобы его руки могла видеть только дочь султана, знаками, как часто изъяснялись придворные, показал:
– В дороге слишком опасно для наследника.
Она поняла все мгновенно, чуть кивнула:
– Вы правы, Кемальзаде Мустафа, такого гонца стоило отправить султанше, но она слишком озабочена большой усталостью Повелителя и не подумала об этом… Но Аллах милостив, все будет хорошо.
А руки показали: я все поняла, предупредим… Хвала языку ишарет, придуманному придворными, на нем можно говорить, не раскрывая рта.
– Как здоровье Повелителя, да продлит Аллах его дни?
– Повелитель спит, кризис миновал, но пока он очень слаб.
Михримах вернулась в комнату Сулеймана с тяжелым сердцем. Придворные всегда загодя чувствуют беду, раз уж начали суетиться, значит, знают, что дело плохо. Но говорить об этом матери нельзя, на ней и без того лица нет.
Султан лежал, вытянувшись, безжизненный, отсутствующий, и только тяжелое дыхание выдавало его присутствие на этом свете. Роксолана только что влила в его уста противоядие, приготовленное Гекче, и сидела, держа в руках безжизненную руку Сулеймана.
– Матушка, я отлучусь ненадолго?
– Да, конечно, иди.
Через полчаса из дворца выехали два гонца в сторону Босфора. Нет, они не слишком торопились, двигались спокойно. За Измитом разделились, один отправился на запад в сторону Яловы, второй на восток в Сакарью. Первый вез письмо Михримах Султан в Манису для шехзаде Селима, второй шехзаде Баязиду. Вот теперь, убедившись, что на них никто не обратил внимания, гонцы помчались стрелой, как положено гонцам.
Сестра сообщала о болезни отца и просила Селима оставаться в Манисе, а Баязида срочно спешить в Стамбул.
Почему? Несомненно, шехзаде Селима, наследника престола, по пути в Стамбул ждала засада, ему ехать смертельно опасно, но отсутствие обоих принцев в столице, когда султан на грани жизни и смерти, опасно не меньше. Должен быть здесь хотя бы один.
Михримах понимала, что Селим смертельно обидится, узнав о двух письмах, но лучше пусть обижается, чем будет убит по пути. Нужно немного переждать. Аллах милостив, он дарует еще долгие годы жизни султану, Повелитель справится с болезнью и все встанет на свои места.
Зато эта болезнь покажет, кто как относится и к султану, и к его наследникам. Нет худа без добра…
Об этом же думала и Роксолана, сидя у постели едва живого мужа. Пока главным было вырвать Сулеймана из лап смерти, остальное потом. Все дела потом.
Когда Михримах попыталась что-то сказать, мать только отмахнулась:
– Пусть делят трон, мне все равно. Если Повелитель умрет, все будет безразлично.
– Отец выживет, матушка, выживет. Иосиф Хамон сказал, что если не умер до сих пор, то выживет.