Роксолана вздохнула: да, выживет, только какой ценой? Бывает жизнь тяжелей смерти, что если Сулейман и впрямь останется парализованным даже отчасти? Для простого смертного это очень тяжело, но выносимо, для султана нет. Неподвижный и беспомощный он уже не султан.
– Матушка, я отправила гонцов к Селиму и Баязиду.
– Да, пусть приедут, они должны успеть …
Сказала и ужаснулась собственным словам. Но Михримах возразила:
– Нет, Селиму нельзя приезжать.
– Он же наследник?
– Его по пути поджидает засада, где неизвестно, ехать опасно.
Некоторое время Роксолана молча смотрела на дочь, вспоминая Аласкара, потом покачала головой:
– Селим никогда не простит тебе этого…
– Я знаю, но сейчас его жизнь важней, чем даже трон.
– Михримах, хоть ты не говори о троне. Не могу слышать.
Не приехали ни Селим, ни Баязид.
Баязид не поверил письму сестры, решив, что его нарочно выманивают в Стамбул, чтобы уничтожить, после разговора с матерью, предлагавшей привезти сыновей на воспитание в Топкапы, шехзаде вообще перестал верить родственникам. Сыновей в качестве заложников? Никогда! И сам на расправу не поедет. Если Селим станет новым султаном, к чему тогда у Стамбуле он сам, чтобы душить сподручней?
Баязид не любил Мустафу, не было оснований обожать старшего брата, буквально не замечавшего сыновей Росколаны, но признавал его право на престол и готовил себе возможность улизнуть подальше не только Стамбула, но и Османской империи в том числе.
Но когда султан казнил Мустафу, Баязид понял, что может побороться за престол или хотя бы часть власти. Селим не Мустафа, ему всей империи не удержать. Так бывало после султана Мехмеда Фатиха, его сыновья Баязид и Джем сцепились меж собой, практически поделив империю, которая тогда была куда меньше. Но Джем оказался слаб, и Баязид изгнал его в Европу.
Джем ошибся, поддержку нужно было искать не на западе у папы римского, а на востоке. Продажны всюду, но Сефевиды тогда еще были достаточно сильны, чтобы спорить с Османами. Для себя Баязид видел в качестве поддержки только восток. И ехать в Стамбул для него означало подставлять свою голову под меч без сопротивления. Янычары, конечно, его могут поддержать против Селима, но этой поддержки едва ли хватит на всю империю, его силы далеко от Стамбула, значит там нечего делать.
Мать и сестра женщины, как бы они ни были умны и не склонялись на сторону его самого, бывают минуты, когда все решает не чья-то тайная или явная поддержка в Стамбуле, а тысячи острых мечей пусть и вдалеке от него.
Селим не приехал потому, что получил сразу два письма – от сестры, предупреждающей, что на него возможно покушение по дороге, и от Великого визиря Кара-Ахмед-паши, приглашавшего в Стамбул и обещавшего поддержку против брата Баязида.
Он не хотел этого трона, если бы не трогали, мог прожить всю жизнь в санджаке и никого не трогать в ответ. Власти жаждала Нурбану, вернувшаяся из Стамбула сама не своя. Она рассказывала о султанше Хуррем так, словно это первейший враг, ставила себе в заслугу то что сумела вывезти Мурада, твердила о власти, которую султанша взяла над всем в империи. А теперь султан лежал больной, чем все закончится, неизвестно, и Селим предпочел переждать в стороне. Если на то будет воля Всевышнего, он станет султаном и без риска для жизни, а если нет… если нет, то как ни старайся, ничего не получится. Селим предпочел доверить решение своих проблем Всевышнему.
Сначала Нурбану закатывала скандалы ежедневно, но когда он пригрозил выставить вон из гарема, затихла.
Все ждали, причем каждый свое: кто-то выздоровления султана, кто-то его смерти, кто-то ошибки султанши, а она сама только того, чтобы очнулся, дал знать, что видит и слышит, ведь то, что жив, знала сама, рука Сулеймана хоть и была безвольной, но оставалась теплой.
– У Повелителя теплые руки! – Роксолана твердила это, как заклинание, требуя от Хамона подтверждения, что означает, что султан будет жить.
– Ты сильный, ты со всем справишься, ты не только выживешь, но и встанешь на ноги…
Иногда пальцы Сулеймана слегка сжимались, Роксолана принимала это за свидетельство скоро выздоровления, но Хамон сказал, что это может быть просто судорога.
– Ну и пусть считает это судорогой, мы-то знаем, что это ты пожимаешь мои пальцы, правда? – уговаривала она султана, и пальцы слегка сжимались в ответ.
Так прошла неделя…
Сидя рядом с неподвижным Сулейманом, Роксолана рассказывала ему о том, что происходит в Стамбуле:
– Селим и Баязид не приехали, но это даже неплохо, хуже, если бы они вцепились друг в дружку прямо у твоего ложа. Но Кара-Ахмед-паша вызвал из санджака своего сына. Зачем? Желает пристроить его где-то в столице? Но наш племянник слишком привержен к опиуму, говорят, не выходит из наркотического дурмана. Разве можно такому что-то доверять?
В другой раз она пожаловалась:
– Великий визирь держит посла польского короля Сигизмунда, не давая приема, уже второй месяц. Посол жаловался мне, он привез меха и благие пожелания своего короля, ничего больше. Нельзя обижать тех, кто тебе ничем не угрожает и готов дружить…
Немного подумав, вдруг объявила:
– Я сама приму посла! Скажу, что это твой приказ, Сулейман!
Некоторое время Роксолана, возбужденная собственной смелостью, ходила по спальне, потом остановилась и решительно объявила:
– Приму!
Кара-Ахмед-паша брызгал слюной от возмущения:
– Эта ведьма объявила, что приняла польского посла по распоряжению Повелителя. Проверить это невозможно, меня всего раз допускали в спальню, Повелитель спал и ничего не мог сказать. Да, он жив, дышит ровно, но это же ничего не значит! Как можно узнать, доверил ли он прием посла султанше, если у двери спальни эти чертовы дильсизы стоят стеной?!
А Роксолана, смеясь, рассказывала Сулейману о том, как беседовала с послом короля Сигизмунда и даже не в своих покоях.
– Представляю гнев Великого визиря, когда он узнал, что я делаю. А посол молодец, прибыл быстро, как только я позвала. И все прошло прекрасно…
Через день:
– Сулейман, можно, я и Бусбека, посла короля Фердинанда приму сама? Он тоже давно мается, вдруг там что-то срочное, а чертов паша просто боится сам принимать решение? Я тоже не буду ничего решать, все выслушаю, а потом ты подумаешь, ладно?
И снова Кара-Ахмед-паша метался по своим покоям и грозил уничтожить чертову ведьму, которая действительно приняла австрийского посла Бусбека сама, и вопросы, которые он долго не мог решить с Великим визирем, тоже решила. Вопросы не слишком важные, но слишком затянувшиеся.
Первыми сообразили купцы, которые узнав о самостоятельности султанши, цепочкой потянулись к ней на прием – выразить надежду на скорейшее выздоровление Повелителя, преподнести всевозможные дары, о чем-то попросить… Она просила жертвовать в свой Фонд на строительство мечетей и имаретов, на содержание общественных бесплатных столовых и бань, на новые фонтаны в Стамбуле… Жертвовали и даже охотно.
Какие-то вопросы решала сама, с какими-то поступала иначе – вызывала нужного пашу и укоряла в бездействии, утверждая, что Повелитель огорчен тем, что паша не заметил такой проблемы, и непременно строго спросит, причем совсем скоро.
Временами она жаловалась Сулейману:
– Как только ты все успевал? Я едва преклоняю голову на подушку, а уже рассвет и у дверей моей приемной толпа просителей и жалобщиков. Это же работа визирей, но они бездельничают!
Каждый вечер подробно рассказывала о том. Как обстоят дела, отчитывалась перед ним, лежащим пластом, в том, что сделала, что приказала, кого наказала от его имени. Эти рассказы слышал и Иосиф Хамон, только головой качал: женщина справляется с делами лучше любого паши. Роксолана научилась не откладывать решение того, что можно сделать сразу, на потом, но если чего-то не понимала, не знала или нужно было подумать, немедленно объявляла, что расскажет обо всем Повелителю и тот примет решение.
Многих такое положение дел устраивало, просто Кара-Ахмед-паша осторожничал, боясь допустить ошибку, многие дела не решались месяцами, даже те, что требовали срочного решения. Роксолана иногда не знала, что решение можно отложить, иногда не задумывалась о последствиях, иногда просто самовольничала, но пока все получалось как надо.
Стамбул не замечал болезни Повелителя, то есть о его здоровье молились, но по делам обращались все чаще к султанше, словно так и надо. Особенно усердствовали в этом иностранцы и купцы. Вторым некогда ждать аудиенции у Великого визиря или выздоровления султана Сулеймана, первые просто и дома привыкли к правлению женщин и не видели ничего страшного в том, что распоряжается умная султанша.
Возможно, именно поддержка иностранцев и купцов и позволила Роксолане взять многое на себя. Она не вмешивалась в управление жизнью Стамбула, если могла, то просто помогала, выделяя деньги, а остальным турки интересовались мало. Какая разница водоносу или лодочнику, камнетесу или повару кто принял австрийского посла? Или имаму мечети кто ответил на письмо польского короля?
Стамбул снова жил обычной жизнью, люди привыкают ко всему, в том числе и к долгой болезни своего Повелителя. Султанша вела себя скромно, чаще обычного на улицах не показывалась, на рожон не лезла, а в остальном безразлично. Все равно ведьма!
Конечно, бесился Великий визирь и визири Дивана, но были минуты, когда Кара-Ахмед-паша даже радовался, что султанша сняла с него часть обязанностей. Не отбирала бы печать, остальное переживаемо.
Но постепенно стало казаться, что правит султанша, а он, Великий визирь нужен только для того, чтобы кивать ей в знак согласия.
Масло в огонь подливала Фатьма Султан, выяснившая, что меха присланные польским королем, прошли мимо нее только потому, что супруг поленился принять посла, а султанша приняла! Буря получилась знатной… Кара-Ахмед-паша стал сознавать, что постепенно собственными руками отдает власть в руки султанши. С этим надо было что-то делать…
Кара-Ахмед-паша был привычно недоволен. А чему радоваться, если быть Великим визирем оказалось не столько выгодно и почетно, сколько хлопотно и опасно.
Повелитель уже давно не выходит из своей спальни, Кара-Ахмед-паша подозревал, что за него все решает эта ведьма, но ничего поделать не мог, даже когда потребовал, чтобы под фирманом была поставлена тугра Повелителя. Это вдвойне сложно, во-первых, тугру нарисовать просто трудно.
Наследники трона заранее придумывают себе тугру и упорно тренируются, делая тысячи изображений, пока не получится так, как надо, это все в тайне, чтобы никто не мог увидеть заранее.
Во-вторых, тугру султана имеет право изображать только он сам, любая попытка повторить карается смертной казнью. Об этом знают все, и еще ни разу не слышали, чтобы кто-то рискнул это сделать.
Желая вывести ненавистную султаншу на чистую воду, Кара-Ахмед-паша спровоцировал требование тугры под очередным фирманом. Конечно, он не настолько глуп, чтобы требовать самому, но в Диване нашелся послушный паша, озвучивший нужные слова, остальные поддержали.
Кара-Ахмед-паша осторожно, исподволь готовил такое требование. Он осторожно заводил разговоры наедине сначала с теми, кто точно ненавидел султаншу и ее зятя Рустема-пашу, отстраненного Повелителем от должности Великого визиря, потом с теми, кто колебался… Когда таких набралось больше половины Дивана, осмелился поговорить уже в кругу единомышленников, но снова крайне осторожно, мол, не вынуждает ли лекарь-иудей Повелителя находиться в состоянии полусна?
– Но как это проверить, если в спальню к Повелителю никого не пускают, а если это и случается, то султан ничего не говорит, только смотрит…
– Если Повелителя поят дурманящими средствами, чтобы он оставался беспомощным, это государственное преступление! Это измена!
Кара-Ахмеда-паше очень понравился такой вывод, он закивал:
– Да, да…
– Но как проверить?
– Я знаю, – вскинул глаза хитрый царедворец, словно только что придумал, – нужно потребовать от султанши, чтобы под очередным фирманом стояла тугра Повелителя.
– Верно, верно, – поддержали визиря паши. – Пусть Повелитель поставит свою тугру, мы точно будем знать, что это его воля, а не проклятого иудея…
Имя султанши из осторожности не упоминалось.
Тогда и возникло это требование: подтвердить фирман тугрой.
Роксолана ужаснулась:
– Зачем?! Вы не доверяете воле Повелителя?
Но она могла сколько угодно демонстрировать свой гнев, Великий визирь и его сторонники нашли способ доказать обман и фактический захват власти султаншей, и упускать такую возможность не собирались.
– Воля Тени Аллаха на Земле священна, но Диван, как и вся империя желают удостовериться, что это его воля, а не воля его врагов, сул танша.
– Кого вы называете врагами?!
– Султанша, – Кара-Ахмед-паша низко склонил голову, пожалуй, ниже, чем требовалось, это далось тяжело из-за его полноты, но паша был готов помучиться, чтобы потом увидеть гибель ненавистной женщины, – просьба Дивана законна, каждый фирман должен содержать тугру султана. Хотя бы один раз можно подписать, чтобы сомнений больше не оставалось. Уже который фирман имеет лишь государственную печать, я не хочу, чтобы меня обвинили в преступном использовании своей власти…
Его глаза вдруг жестко сверкнули, но голос оставался вкрадчивым:
– Или Повелитель, да продлит Аллах его дни, не в состоянии подписать?
Роксолана мгновенно поняла угрозу: любая попытка оттянуть подписание фирмана тугрой будет означать признание бессилия султана. А это если не смерть, то отстранение от власти. Кому нужен султан, который даже собственную тугру поставить не в состоянии?
Выздоровление Сулеймана слишком затянулось, Роксолана прекрасно понимала это и сама, начиная большую игру с Диваном, она не ожидала, что все будет так долго и тяжело. Но признание бессилия Повелителя означало не просто его отстранение от трона, а гибель. Для империи это не проблема, у султана двое взрослых сыновей, назначен наследник – шехзаде Селим… Но для самого Сулеймана и для Роксоланы катастрофа.
Да и для Селима с Баязидом тоже. Баязид не смирится с внезапным первенством брата, начнется, непременно начнется война между братьями. А в ней легко погубить обоих. Не зря же Кара-Ахмед-паша вызвал в столицу и своего единственного сына Бурхана. Конечно, Бурхан племянник султана, но что мешает Кара-Ахмеду, уничтожив шехзаде, посадить на трон этого червяка и остаться самому при власти?
Нельзя сказать, что эти мысли возникли в голове Роксоланы вдруг, она уже не раз задумывалась, что рано или поздно Диван потребует доказательств дееспособности Повелителя, а также о том, что будет, если Сулейман не сможет быстро восстановиться.
Она демонстративно вздохнула:
– Какой фирман должен подписать Повелитель, чтобы его паши перестали в нем сомневаться. Не думаю, что тень Аллаха на Земле будет доволен таким недоверием пашей, но… – женщина развела руками. – Я передам султану ваше требование. Не вините меня, если … – едва не сказала, мол, Диван будет распущен, но вовремя сообразила, что наживать смертельных врагов еще и вот таким заявлением сейчас не время, смягчила слова, – … это произойдет не через час. Повелитель отдыхает, но сегодня подпишет фирман. Давайте, – Роксолана протянула руку.
– Что? – обомлел Кара-Ахмед-паша, не готовый к такому повороту событий.
– Фирман, который вы требуете подписать. Я же сказала, что передам ваши, Кара-Ахмед-паша, требования Повелителю. Надеюсь, он сегодня найдет время поставить тугру на фирмане, и завтра я вам верну бумагу с подписью. Давайте. Любой фирман, который готов на утверждение, давайте.
Кара-Ахмед-паша ужаснулся вот этому уточнению: "ваши, Кара-Ахмед-паша, требования".
– Это не мои требования, султанша, это вообще не требования, а просьба Дивана, чтобы успокоить волнения в народе, слишком давно не видевшем своего Повелителя.
– Давайте фирман, – снова вздохнула Роксолана. – Повелитель не игрушка, чтобы его выставлять на всеобщее обозрение.
Фирман взяла и даже удалилась красиво – гордо держа головку, но что дальше?
Чтобы нарисовать тугру, нужны месяцы тренировок, даже если Михримах снова найдет своего ловкача, умеющего подделывать письма, то подделать тугру тот не сможет, к тому же это смертельно опасно. Можно не сомневаться, что Кара-Ахмед-паша установит строжайшее наблюдение за дворцом и ее покоями, даже мышь не проскочит.
Вернувшись в покои султана и войдя в его спальню, Роксолана бессильно привалилась спиной к закрытой двери. Что делать?! Оттянуть катастрофу можно на день, но чем дольше она будет затягивать, тем сильнее станут подозрения и тем больше поводов для активных действий даст в руки Кара-Ахмед-паше и его сторонникам.
До конца дня двигалась, словно сонная, в голове лихорадочно билась одна мысль: что делать?!
Сквозь вязь решеток пробивались последние лучи заходящего солнца, создавая на полу причудливый узор. Эта привычная картина на сей раз выглядела какой-то особенной, словно в ней был намек, подсказка. Как в детской игре: по этой линии пойдешь – никуда не попадешь, по это линии пойдешь – и вовсе пропадешь… Найти единственную линию, которая приведет к победе, очень трудно, в игре Роксолана обычно хитрила, когда они с подругами рисовали витиеватые пересечения линий, чтобы изобразить те самые три пути, взглядом отслеживала путь в обратную сторону от заветной цели, и потому всегда знала, какую дорожку избрать.
А что если и сейчас так:
Завтра она должна отдать Кара-Ахмед-паше фирман с тугрой султана внизу. Не сделать этого нельзя, значит, тугра должна быть изображена. Но нарисовать ее Сулейман, лежащий пластом, просто не в состоянии. Роксолана внимательно посмотрела на султана, словно надеясь увидеть какие-то значимые изменения, нет, ничего не изменилось. Ровное дыхание, иногда взгляд из-под ресниц, но руки безвольны…
Женщина в отчаянье присела рядом, погладила руку:
– Сулейман, если бы ты мог поставить свою тугру… Они бы надолго замолчали, и у нас было время вылечить тебя.
Показалось, или пальцы Повелителя чуть дрогнули?!
Нет, не показалось! Захотелось кричать, но этого нельзя. Роксолана буквально взмолилась:
– Сулейман, открой глаза, мне так нужна твоя помощь!
Он чуть приоткрыл веки.
– Ты меня слышишь? Слышишь ведь?! Дай знать, хоть как-то дай мне знать, что слышишь.
Веки приподнялись и снова опустились.
– Слышишь… Кара-Ахмед требует, чтобы я завтра предоставила им фирман с твоей тугрой. Но как я могу это сделать?! Если бы ты смог подписать…
Веки султана снова дрогнули.
– Ты прав, я не смогу… Сулейман, я многое сделала от твоего имени, возможно, не все так, как сделал бы ты сам. Когда встанешь, можешь приказать меня казнить. Но только встань, любимый.
Роксолана поднялась и в волнении принялась мерить спальню шагами, стискивая руки. Сама не заметив как, начала рассказывать султану обо всем, что сделала за это время, как принимала от его имени послов, как отменяла распоряжения Великого визиря и сама распоряжалась…
– Но разве я не права, разве не права?! Подумай, к чему нам союз против Сефевидов, если ты только что заключил с ними мир в Амасье? Стоило только кивнуть в знак согласия, и шах Тахмасп непременно узнал бы об этом и напал снова.