* * *
Роджер жил на свободе одиннадцать лет, достаточно долго, чтобы вернуться в кинобизнес и написать книгу, в которой заявил о своей невиновности. Ни разу за это время Роджер не связался с Кэссиди. Она тосковала по отцовской любви, ей не хватало его обаяния, того волшебного ореола, который окружал отца в ее воспоминаниях, она называла это волшебной пылью. Она никогда ни в чем его не обвиняла. Что бы ни сказала она в зале суда, это обрекло его на заключение. И когда отец вышел на свободу, он ясно дал понять, что больше не желает иметь с ней никаких отношений. Она общалась только с Джеймсом Рентрю. Он был единственным человеком, который сказал ей: "Твоему отцу очень стыдно, и он не может смотреть тебе в глаза". В то время Кэссиди пожалела отца и приняла объяснения Джеймса. Но теперь она чувствовала гнев и боль. Неужели ему безразличны ее переживания? Ему все равно, что стало с той принцессой, которую он бросил?
После заключения отца "домом" для Кэссиди стали дядя Джеф и тетя Бев на ранчо "Вэлли" вдали от роскоши "Шепота ветров". Сестра и брат, разница в возрасте которых препятствовала их дружеским отношениям, выросли вдали друг от друга. Джонатана отослали в школу-интернат, и он проводил дома всего один выходной в месяц. Если бы Кэссиди была постарше, ее бы тоже куда-нибудь отослали.
Дядя Джеф не был образцом для Джонатана. Хотя он называл себя бухгалтером, похоже, работал он мало. Тетя Беверли была помешана на голливудских звездах, типичная представительница среднего класса, живущая только Голливудом. Она мечтала лишь о том, чтобы быть приглашенной на нужные приемы, и не упускала возможности воспользоваться знакомством с Турмейнами. Кэссиди слышала, как Беверли проклинала ее отца как убийцу, а на следующий день уже защищала его как жертву несправедливости. У Беверли не было для племянников ни времени, ни терпения, и она этого не скрывала.
Дядя Джеф не испытывал ни сочувствия, ни сострадания к положению брата и его детей. Весь интерес тетушки и дяди сводился к чеку на приличную сумму, который они получали каждый месяц на нужды Кэссиди и Джонатана. В этом и заключалась, если можно так назвать, их "забота". Однако Джеймс Рентрю по-прежнему присутствовал в жизни Кэссиди и Джонатана. Если в школе давали спектакль с участием детей, проводили родительское собрание или общее собрание в конце года, Джеймс всегда выступал как представитель Роджера. И он продолжал замещать его, даже когда Роджер был оправдан.
Джеймс убеждал ее, что за годы, проведенные в тюрьме, ее отец стал более суровым, превратился в другого человека. И все же Кэссиди тосковала по тому герою, которого помнила. Она отвергла правду, обвинения против отца, возможно, даже свои собственные воспоминания об убийстве и его последствиях. Но Роджер никогда больше не появлялся в ее жизни. От него не было ни поздравительных открыток, ни звонков, ни писем. О его жизни она узнавала из газет. Он отказывал ей в свиданиях, когда она повзрослела, ее письма возвращались нераспечатанными.
И теперь, когда, как ей казалось, она победила демонов своего прошлого, отец, знаменитый режиссер, затем продюсер и, наконец, глава киностудии, вернулся, чтобы преследовать ее. Хотя письмо было подписано Джеймсом, оно, конечно же, было послано отцом. Ясно, что гордыня и эгоизм не позволили бы ему унижаться ради примирения или прощения.
* * *
Роджер Турмейн страстно любил свою профессию. Все признавали его способность видеть детали и умение собрать знаменитых артистов, писателей, дизайнеров и кинематографистов для того, чтобы выпустить дорогостоящий художественный фильм. "Укрощенная", его последний фильм с Ланой, все еще оставался лидером проката во всем мире. Его стремление создавать качественные художественные фильмы в духе Люмье, Копполы и Хичкока давало ему силы и надежду. Даже в тюрьме он посвятил себя созданию сценария фильма, который потом снял спустя два года после выхода на свободу. "Что знала она" - это была слабо завуалированная история того, что, по предположению Турмейна, случилось на самом деле в ту роковую ночь. Здесь было и очарование героини, которая была легендой Голливуда, с ее соблазнительностью, пристрастием к наркотикам, и взгляд изнутри на знаменитостей, на то, как они жили и развлекались, и так и не разгаданная тайна, кто же на самом деле убил Лану.
Успех фильма "Что знала она" развеял недоверие и неприязнь общества к кинорежиссеру. Роджер Турмейн восстановил свой магический авторитет. Забвение сменилось широкой известностью. Он снова обрел уважение в мире кинобизнеса и внимание любителей кино.
* * *
Кэссиди думала о тех событиях, что привели ее к такому положению. Забавно, что, несмотря на ее сопротивление и внутренний протест, она всегда тянулась к карьере в кино, точно так же, как ее родители. Поначалу она собиралась стать художником. Это тоже было творчество, но все же не создание кино. Она наивно надеялась, что сможет скрыть свою связь с семьей, если никто не будет знать, кто она. Так появилась фамилия Инглиш. Она выбрала ее для себя в тринадцать лет. Хотя официально она не могла изменить фамилию, пока ей не исполнится восемнадцать.
Стремясь к независимости, Кэссиди объездила всю страну. Желая быть подальше от кинобизнеса, она остановила свой выбор на Школе изящных искусств в Нью-Йорке. На втором курсе у нее случился короткий роман с продюсером, профессором, который был намного старше ее, и, когда она простосердечно открыла ему свое происхождение, он настоял на том, чтобы она занялась актерским мастерством. В итоге он поставил ее перед камерой в качестве ведущей актрисы малобюджетного авторского фильма - любовной истории. Кэссиди не была столь наивна, чтобы не понять его тайных надежд на использование имени Турмейна как дороги к успеху. Однако ей было любопытно узнать, обладает ли она талантом своей матери. Героиня фильма была идолом, подобно роковой королеве танцплощадок Эди Седвик, которая, будучи в гуще событий, всегда оставалась одиночкой, манипулирующей теми, кто ее окружал.
Просмотрев окончательный вариант отснятого материала, Кэссиди расстроилась. Она увидела неуклюжую молодую женщину, отчаянно пытавшуюся сыграть хорошо. Она выглядела неловко и была неубедительна. Но Кэссиди унаследовала родительскую страсть к кино. Такая страсть может быть только врожденной. Она была результатом их союза и в то же время их печальной и страшной разлуки. По иронии судьбы, с Роджером ее роднила только чрезмерная амбициозность.
Постепенно Кэссиди оставила Школу искусств и занялась тем, что стала ходить в кино и брать напрокат фильмы с участием ее матери или отца. Она зарабатывала на жизнь чем придется - работала официанткой в бистро "Гринвич Вилледж", продавала духи в магазинах Мейсис во время каникул, натягивала полотна и нарезала паспарту для картин в Сохо, продавала всякую всячину на уличных ярмарках.
Иногда она набиралась храбрости, чтобы наладить контакт с отцом, который к тому времени вернулся в Голливуд, но он никогда не отвечал на ее звонки и письма. Кэссиди ждала, когда ей исполнится двадцать один год, чтобы унаследовать немного денег, которые остались после смерти матери. Получив эти деньги, Кэссиди поступила в Школу кинематографии при Нью-Йоркском университете и скоро поняла, что она не только любит кино, но и может создавать прекрасные киноленты, стоя за камерой. Она посещала занятия по вечерам, продолжая работать, где только могла, в основном создавая коммерческие и документальные ленты для независимых студий.
Совершенно покоренная искусством создания фильмов, она сняла свой первый документальный фильм "Освобождение" в 1990 году, потратив последние деньги, оставшиеся от наследства. Стиль Кэссиди был самобытным, максимально реалистичным. Фильм, повествующий о страшной борьбе за жизнь человека, больного СПИДом, получил премию "Санденс" как лучший документальный фильм, премию Ист-Хэмптонского фестиваля в номинации "лучший начинающий режиссер" и в тот же год стал участником кинофестиваля в Нью-Йорке.
Успех "Освобождения" принес Кэссиди многочисленные деловые предложения от различных киностудий. Среди них было и предложение возглавить "Зетроп", компанию Фрэнсиса Форда Копполы, а также стать ассистентом телепрограммы "60 минут". Работа на Копполу открывала перед Кэссиди огромные перспективы, но для этого ей пришлось бы вернуться в Лос-Анджелес, а это оживило бы вспоминания прошлого, которые она так старалась забыть. Поэтому она предпочла остаться в Нью-Йорке, заняв место в "60 минутах". Менее чем через два года за ней охотились с десяток популярнейших телеканалов.
Четыре года тому назад Кэссиди перешла в студию "Момент истины". Это было самое удачное решение, которое принесло отличные результаты. Такой была ее жизнь теперь, когда она, прижимая к груди письмо, надеялась получить подсказку свыше. Следует ли ей исполнить последнюю волю отца? Надо ли рисковать той безмятежностью, которой она добилась с таким трудом? Или же выбросить письмо, сделав вид, что вообще не читала его? Она подумала мгновение и остановилась на последнем. В конце концов, она привыкла притворяться. Ей хотелось верить в то, что ее сказочное детство не закончилось так внезапно. После стольких лет блужданий по закоулкам памяти и посещений престижных кабинетов психотерапевтов на Парк-авеню Кэссиди поняла, что легче просто закрыть дверь в прошлое. Она никогда не простит отцу того, что он ее покинул. Она никогда не забудет, как сильно мама ее любила. Руководствуясь этими двумя доводами, она на удивление легко оставила все остальное в той, прошлой жизни.
Пока она овладевала эмоциями, мысли ее были прерваны резким звонком. Звук ворвался в ее мозг так неожиданно, что Кэссиди показалось, что ее отбросило к стене. Плечи напряглись, дернулись, поднялись, словно от внезапного пробуждения после ночного кошмара. Она не сомневалась, кто был этот гость.
Они помнили о субординации только в рабочее время. По ночам они были на равных.
- Кэсс, - прозвучал спокойный голос Рудольфо. Она почувствовала, как ее сердце успокоилось, сознание прояснилось. - Позвони мне, Кэсс. Надо поговорить.
"Поговорить - не очень подходящее слово в этой ситуации," - подумала Кэсс. Ей нравились их тесные отношения, но Рудольфо хотел большего. Он жаждал более серьезной связи, зависимости - весь мир с усмешкой полагал, что эти глупые слова относились только к женщинам. Самым ненавистным словом Рудольфо было "обязательство", оно просто приводило ее в ярость. Сегодня вечером она об этом говорить не станет.
- Вообще-то я собиралась ложиться спать, - солгала она в аппарат. - Теперь не очень подходящее время, возможно, утром - в офисе, перед…
Он не дал ей закончить.
- Позвони мне, Кэсс… Я не отстану. - Его голос дрожал, в нем появились какие-то новые нотки. Горло Кэссиди сдавила холодная рука страха. Она открыла рот, чтобы возразить, но поняла, что это бесполезно. Рудольфо никуда не уйдет.
* * *
Мягкий лунный свет проникал в просторную спальню, освещая силуэт Рудольфо под велюровым одеялом. Стоя у кровати, Кэсс долго смотрела на него. Его тело было расслаблено, он казался таким спокойным, таким умиротворенным. Эта картина так сильно отличалась от той бурной сцены любви, как всегда стремительной и неистовой, что произошла здесь раньше. У нее никогда не было хорошего физического взаимопонимания с мужчиной. Взаимное желание неодолимо тянуло их друг к другу. Затем, как только страсть утихала, Рудольфо начинал задавать вопросы, требовать ответы - но ей нечего было ему сказать.
Это была игра Кэссиди. Она устанавливала правила. Мужчина мог думать, что она контролирует ситуацию, но на самом деле это было не так. Лишь однажды она позволила ему взять верх, но это никогда больше не повторится.
Все еще рассматривая спящего Рудольфо, Кэссиди тихонько накинула плюшевый халат и вышла из комнаты. Осторожно закрыв за собой дверь, она, как призрак, бродила по комнатам своей квартиры. В этот вечер она не любила свой дом, который обычно был для нее убежищем от всех бед. Теперь она ненавидела его холод, его отгороженность от мира - от Лос-Анджелеса. Сегодня Кэссиди тяготила его тишина, которая заполняла пространство и растекалась по трем тысячам квадратных футов, такая тишина, что она могла слышать, как стучит кровь в висках.
Она прошла через маленькую кухню и открыла дверь в святая святых. В этой комнате, ее кабинете, висел огромный величественный портрет ее матери, заказанный отцом спустя год после их свадьбы. Кэссиди опустилась на стул с высокой спинкой и проверила автоответчик. Удивительно, но звонков не было, кроме одного пустого звонка, просто сигнала.
Она подумала, пригласили ли ее брата Джонатана к постели отца. Кэссиди знала, что он сумел втереться в дело Роджера. Она видела их снимки вдвоем. Джонатан просто ждал своего часа, чтобы захватить состояние отца. Она очень не хотела думать плохо о своем брате, но правда была в том, что их отношения никогда не были безмятежными. Фактически он не общался с Кэссиди в течение многих лет.
Джонатану исполнилось семь лет, когда родилась Кэссиди. С того момента, как она себя помнит, она знала о его неприязни, даже ненависти к ней. Это чувство было гораздо глубже классической неприязни и ревности, когда отец мальчика разводится с его матерью, чтобы жениться на "более молодой, стройной и красивой". Лана была именно такая, и даже лучше. И для Джонатана Кэссиди олицетворяла окончательный, неопровержимый разрыв между Роджером и его матерью, дамой из высшего общества Бетси Вандерли Турмейн.
Но помимо всего, Кэссиди оказывалась главным препятствием между Джонатаном и состоянием его отца. Конечно, Кэсс не была угрозой до того возраста, пока не осознает, что после смерти Роджера Турмейна его состояние будет составлять миллионы долларов. Большая часть этих денег была получена от тех инвестиций, которые были сделаны при жизни Ланы. Кроме того, Кэссиди догадывалась, что Джонатан завидовал ее успеху, которого она добилась самостоятельно, без помощи отца.
После бурной юности и ранней неудачной женитьбы Джонатан так ничего и не достиг в жизни. Карьера протеже Роджера была непродолжительной, и теперь на "Десмонд Филмз" его авторитет был не выше, чем у охранника.
Через три года после того, как Кэссиди покинула Калифорнию, Джонатан повстречал состоятельную женщину вдвое старше его, влюбился, женился и переехал в Чикаго. Несколько раз Кэссиди пробовала написать ему, но он ни разу не ответил, тогда она попыталась связаться по телефону. Тот разговор до сих пор остался для нее загадкой.
- Не звони больше никогда, Кэссиди, - резко ответил Джонатан.
- Но… - сопротивлялась она.
- Нет, никогда. У меня есть на то причины.
- Какие причины? - настаивала она. Не успел он ответить, как она сказала: - Если ты мне все сейчас не объяснишь, я приеду и устрою тебе скандал. Джонатан, мы же выросли вместе. Что произошло? Скажи, я постараюсь понять.
- Ты не можешь. Хочу сказать, дело не в тебе…
- А в чем же?
- Это папа. - Джонатан тяжело вздохнул. - Он говорит, что мне лучше прекратить с тобой любые отношения.
- Джонатан, почему? Это ненормально. - Вот все, что могла сказать Кэссиди.
- Так будет лучше.
Потрясенная и растерянная, Кэссиди отступила. У нее больше не было сил возмущаться.
Спустя два года Кэссиди, просматривая журнал "Таун энд кантри", увидела на снимке Джонатана. Он стоял рядом с отцом. В те дни она встречала их фотографии чуть ли не в каждом журнале.
Забавно, но, сидя за письменным столом и вспоминая, она поняла, что есть связь между тем, какими они были в детстве и какими стали теперь. И она и Джонатан были напуганы, в детстве они оба испытывали невероятный ужас. Не этот ли страх разрушил семью Турмейнов? Но что же связывало их теперь, несмотря на разлуку во времени и пространстве?
В этот момент сильная боль, постоянно живущая в ее сердце, казалось, ослабла. Решение было принято. Кэсс вышла из кабинета, затем тихонько, чтобы не разбудить Рудольфо, прошла в кухню. Она отыскала в мусоре письмо от Джеймса, расправила его, очистила от листьев брокколи и остатков тофу с чесночным соусом. Она так сильно сжала письмо в руках, что пальцы ее побелели. Вернувшись в кабинет, она была готова позвонить Джеймсу. На побережье было еще раннее утро. Старые воспоминания мучили Кэсс. Она взглянула на мамин портрет, на ее немного упрямые красивые губы. Кэссиди была готова встретиться с отцом, даже если его сердечный приступ был хитрой уловкой. Отец никогда не смог бы восстановить свою карьеру, если бы не был мастером манипуляции. Но Кэссиди была уверена, что он не рискнет совершенно сбросить ее со счетов - никто не смог бы этого сделать.
Да, она поедет к нему, выполнит просьбу отца и в то же время уладит с ним некоторые вопросы. И тогда она будет совершенно свободна.
ГЛАВА 4
"Вонючая обезьяна", модный клуб на Голливуд-Хиллз, по вторникам был переполнен, но столпотворение и привычные звуки музыки были для Челси Хаттон всего лишь бледным шумом. С высокого стула у барной стойки она следила за танцующей толпой - шоу-продюсеры, директора картин, модели, старлетки и скучающие домохозяйки с Беверли-Хиллз. Все как всегда. В слабом свете зала извивающиеся тела казались нереальными - пляшущие тени на темном фоне. Челси казалось, что она застряла между двумя мирами.
Она потягивала мартини с водкой, который официант поставил перед ней, и не могла вспомнить, была это третья порция или четвертая. Как всегда говорил ее последний муж Эдвард Рольф Кинкейд Третий, для женщины она могла выпить немало. Челси знала, что ее таблетки помогали ей пьянеть медленнее, но с Эдвардом она своей тайной не делилась. Он бы ее не понял.
Эдвард понимал лишь то, что он ей нужен. Он был на двадцать лет старше ее, зануда и патологический ревнивец. По логике, она должна была бы испытать облегчение после его смерти, как если бы избавилась от тяжкой обузы, но она действительно тосковала по Эдварду и всегда помнила, что именно он спас ее, вытащил из ниоткуда, избавил от судьбы второсортной модели и актрисы, а также девушки для эскорт-услуг на кругосветном лайнере. Она выбралась из трущоб восточного Лос-Анджелеса, но к моменту встречи с Эдвардом смогла добиться лишь маленькой - как коробка для конфет - квартирки в западной части Голливуда на бульваре Санта-Моника. Кто-то другой, может быть, и был бы доволен такой жизнью. Случайная работа давала Челси кое-какие средства к существованию. Но она хотела большего, гораздо большего. Она искренне верила, что случай поможет ей взойти к сверкающей вершине Голливуда. И она со всем справится сама.
Эдвард стал ее билетом из ниоткуда, дал ей возможность подняться, но он же научил ее жить не по средствам. Они встретились на роскошном лайнере "Снежная королева", который направлялся от Калифорнии до Берингова пролива, сквозь подмышку Аляски, как называл это место Эдвард. Она была в штате обслуживающего персонала, он пассажир, недавно овдовевший, но не особенно скорбящий. Подцепить его было нетрудно. После двух роскошных недель посреди Тихого океана и пылких обещаний любви они вернулись в Лос-Анджелес.
Челси не могла поверить в ту роскошь, к которой привык Эдвард, начиная с его особняка в Бел-Эйр, его "бентли" кремового цвета и заканчивая членством в престижном "Кантри клубе". Челси попала в среду, о которой не могла даже мечтать. Здесь крутились очень большие деньги.