* * *
Февраль выдался солнечный. Прилетев из Японии (спрос на это направление, несмотря на бешеную цену, рос с каждым днем), Анюта даже не поверила, что попала в Москву. Показалось: Париж.
Весело чавкала грязь под ногами, пиликала какая-то весенняя птица, даже лица людей потеплели.
Расстроил только аэропорт – после токийского он выглядел особенно жутко.
В толпе неожиданно мелькнула лысая голова Левицкого. Вообще-то, не договаривались, но время прилета он знал. Анюта пошла на блеск лысины. Да, точно, примчался. Она издалека полюбовалась на его красивую накачанную фигуру. Шея была плотная, походка упругая. Красивый мужчина. И форма ему идет!
Поцеловались. Вдохнув его запах, она внезапно поняла, что соскучилась. И вообще, хочет поехать с ним домой и больше не расставаться. По крайней мере, до утра. Впрочем, знала она и то, что это обычное дело после расставания. Завтра начнется привычная суматоха, и снова будет казаться, что можно и одной прожить…
Долго ждали багаж, жались друг к другу, как подростки. Стояли у ленты транспортера, словно на берегу реки – по ней плыли и плыли разноцветные пароходы с ремнями. Вот появился и ее чемодан. Дорогой, кожаный.
– Ты почему при параде-то? – спросила Анюта, когда шли к машине.
– Завтра двадцать третье февраля. Забыла?
– Не забыла. Даже подарок привезла. Японский.
– Понравилось в Токио?
– Ожидала большего. Но есть и классные штуки. Фудзияму видела. Смотрели курорт один, в горах. Там домики такие миленькие, тихо, зелено. А у ресторана стена стеклянная. И вот сижу утром, завтракаю, вдруг все облака ушли, небо стало голубым и на все небо – она. Красивая.
– Очень-очень?
– Как любая гора, наверное… У нас таких тоже много. Только стен стеклянных нет.
– Это мелочи. Будут и у нас стены.
Пикнула сигнализация, Левицкий засунул чемодан в багажник, они сели в машину.
– А как у тебя?
Он не сразу ответил: машину приперли со всех сторон, было трудно вырулить. Наконец, выехали на эстакаду, он повернулся с улыбкой.
– Плохо! Скучал!
– Останешься?
Улыбка погасла.
– Жена мне письмо на работу написала, представляешь?
– Да ну! – от неожиданности Анюта засмеялась. – А сейчас это имеет какой-то смысл?
– Так она не об этом написала…
– А о чем?
– О том, что я два года назад купил конфискованные стройматериалы у своих друзей-таможенников.
– Не может быть!
Он пожал плечами: мол, и сам бы не поверил!
– Господи! – Анюта разволновалась. – Но кто ж сейчас будет этим заниматься?
– Да никто не будет. Но неприятно. Генерал вызвал, говорит: "Ты дурак, что ли? Дом со дня на день сдают, тебя повышать собрались, не можешь порядок в семье навести? Хоть временно!" Попросил затаиться… Она ведь и на генерала тоже может написать. Участок ему по госцене сделали без всяких оснований…
"Хорошо работать в коммерческой структуре! – подумала Анюта. – Шеф только посмеялся бы. А еще вероятнее: попросил бы познакомить с этими таможенниками. Стройматериалы ему тоже нужны".
Месяц назад она окончательно решила открывать собственную фирму. Почти все было готово. Помещение предложили неплохое, с прямой арендой, денег накопилось более чем достаточно, оставалось уладить моральные вопросы. Шеф сильно возмущаться не стал бы: он ее обирал последние годы, откровенно говоря. Но надо было разойтись без сучка и задоринки. Репутация важнее. Как там говорят американцы? "Будь вежлив со всеми. Никогда не знаешь, кто войдет в число двенадцати присяжных".
– Я, Анюта, вот что решил, – сказал Левицкий, искоса поглядывая на нее. – Мы с женой сейчас разведемся, чтобы я получил квартиру. Мы так давно договорились, еще до ссоры. Потом меня назначат замначальника управления – говорят, не позднее сентября. А потом… Потом я становлюсь холостым не только де юре, но и де факто. Не возвращаюсь к ней. Это мое твердое решение. У тебя есть время подумать, хочешь ли ты… хочешь ли…
– Скрасить твою старость? – с улыбкой подсказала она.
– Нет. Стать спутницей жизни молодого и красивого полковника.
– Замначальника управления?
– Да. И с квартирой.
– С квартирой! – она уважительно покачала головой. – Небось однокомнатной?
– Сказали, двухкомнатной.
– Ладно. Буду думать… – все еще улыбаясь, она посмотрела в окно.
Мимо бежали поля, красные коттеджи, рекламные щиты. Небо было влажным, как весной. С него текли акварельные ручейки берез.
– А в Японии все дороги стенами закрыты! – сообщила она. – Неинтересно ехать…
– Летели долго?
– До фига. Девять часов, без посадки… И не спалось, как назло. Три детектива прочитала…
– Интересные?
– Нет. Всякая чушь. Вроде начинается классно, а потом такая тягомотина… Вот как в твоем этом деле про письма с мышьяком. Тоже вроде завязка была интересная, а потом все скукожилось… Как там, кстати, дела обстоят? Все-таки Фатеев это сделал?
– Ну, дело уже не у нас… – Он чертыхнулся, обгоняя машину, хотел крикнуть что-нибудь грубое через стекло, но увидел, что за рулем женщина, отвернулся. – И я тебя предупреждал, что все загадки в итоге окажутся скучными. У меня же опыт… Тот же опыт, правда, подсказывал, что моя любимая… будущая жена потребует неопровержимых доказательств. Пришлось разузнать. В квартире Фатеева был произведен обыск. Найден мышьяк, которым он якобы травил крыс (крысы у него действительно водятся), но главное – найдены конверты той же серии. Где он их взял и зачем они ему понадобились, он говорить отказался. Но даже не это основное доказательство. Дело в том, что его опознала куча людей. Теперь ведь милиция располагает фотографией и точной маркой машины. Все стало намного проще. Показания растут как на дрожжах. Тридцатого декабря за час до смерти жены Александрова ту самую "пятерку" видели припаркованной в Брюсовом переулке. Депутат живет на Тверской – в трех минутах ходьбы. Жену сбили во дворе Елисеевского переулка – это все один квартал…
– А почему ты говоришь "эту самую"? Может, похожая машина?
– Нет, Анюта, та самая. Дело в том, что он припарковался под знаком. Переулок там тихий, но именно в это время в мэрию должен был приехать какой-то ООН-овский чин, и в переулке дежурил дополнительный гаишник. Он выписал штраф за неправильную парковку. У Фатеева не оказалось с собой денег, чтобы откупиться, и его машина навсегда осталась в бумагах.
– Дурак он, этот Фатеев. Знал, на какое дело идет, и позволил записать номер…
– Дурак, – согласился Левицкий. – А кто же еще? Об этом свидетельствует вся его биография… Видели его и позже, то есть, получается, после смерти жены депутата. Сидел в кафе, представляешь? Там же, недалеко.
– А что он сам говорит?
– Вначале говорил, что ему была назначена встреча. Но потом, узнав, в чем его обвиняют, замолчал наглухо.
– Странно.
– Почему? Понял, что не так-то просто спрятать концы в воду и решил молчать. В общем-то, это разумно. У нас ведь презумпция невиновности. Если положение тяжелое, то признаваться или что-то объяснять невыгодно… Это я тебе, Анюта, по секрету говорю… Примерно по тому же сценарию все было разыграно и с самим депутатом. Не только машину Фатеева видели в районе Тверской, но и следы протектора, обнаруженные на месте покушения, оказались от его "пятерки". Это ведь уже совсем необъяснимо, если считать, что он ни при чем. Кстати, опять сидел в этом кафе. Опять завтракал… Откуда деньги, интересно?.. Узнав, что депутат не умер, он страшно расстроился и заявил, что все равно тот от суда не уйдет. "От Божьего?" – спросил его следователь. "Нет, – ответил. – Ведь был и еще пострадавший от этой "Змеи"".
– Кого он имел в виду? Родственников Кардаша?
– Получается. Странно вообще-то… Никаких прямых родственников Кардаша не осталось. Трудно представить, что последняя жена, благополучно живущая во втором браке, спустя восемь лет надумала мстить. Кто же еще? Дочь? Ей всего пятнадцать, и она в Петербурге… Тесть из-за границы действует? Смешно, в самом деле…
– Эх… – Анюта легонько побарабанила пальцами по стеклу. – Жалко… Я-то думала, что моя встреча с братом Ледовских окажется важной. Понапридумывала себе… Что же тогда: Фатеев отсылал письма первым попавшимся? Зачем?
Левицкий вздохнул. Этот вопрос беспокоил и его. Милиция не сумела вытащить из обвиняемого никаких внятных объяснений. Но даже по обмолвкам было видно, что муж погибшей секретарши Кардаша знает немало. Например, он спросил: "А правда, что Катаев умирает от лейкемии?" Ему сказали, что это правда, и он тихонько засмеялся, довольный. Получалось, что и спустя восемь лет Фатеев следил за судьбой участников дела, ужасным образом зацепившего и его судьбу. "Ты ведь ему тоже письмо послал?" – почти утвердительно произнес следователь. "Ни о каких письмах я не скажу ни слова! И вообще буду молчать! Делайте со мной, что хотите!" – удовлетворенно подытожил Фатеев и выставил вперед руки: надевайте, мол, свои наручники!
– Знаешь, – Левицкий притормозил, пропуская милицейский "форд" с мигалкой. "Козлы" – вполголоса сказал он вслед "форду". – У этого Фатеева в квартире нашли еще один вариант письма. Видимо, первый. Причем, распечатан он был двух экземплярах.
– Да ты что? И что в этом письме?
– Вот, я переписал… – свободной рукой он достал из бардачка записную книжку. – На букве "А".
– Почему на "А"? Фатеев на букву "Ф"…
– Да на черта мне этот Фатеев! Это же только тебе интересно… Любимая!
"Любимая" прозвучало как "ненормальная". После работы Левицкий не всегда успевал сменить тон с начальственного на повседневный. Ну, если у Анюты выдавался тяжелый день, она тоже могла заговорить с ним, как с капризным клиентом. "Я у вас, девушка, ничего не покупаю!" – напоминал ей Левицкий в таких случаях.
Анюта открыла записную книжку. Вся буква "А" оказалась исписанной. Почерк у "любимого" ("ненормального"?) был размашистый.
– "Смерть за смерть! – прочитала Анюта вслух и поморщилась: прямо чистосердечное признание, а не письмо… – Ирина умерла от лейкемии. Ее убили радиоактивным излучателем. Те, кто сделали это, уверены, что останутся безнаказанными. Но кара Божья настигнет их! Среди тех, кто страдал, потеряв своих близких, найдется хотя бы один человек, согласный мстить! Он это сделает в любом случае! Никакой жалости, никакой помощи – только гробовое молчание!"… Ишь ты… По крайней мере, здесь больше ясности, чем во втором варианте.
– Наверное, он посчитал, что по такому письму будет легко на него выйти…
– А это он писал?
– Эти копии тоже не написаны, а распечатаны. И на том же принтере.
– На каком из двух?
– На котором были распечатаны конверты.
– Здесь не говорится про "Змею".
– Верно. Про "Змею", видимо, знали некоторые жители Троицка и, конечно, сами убийцы Кардаша. Решив сделать письмо менее очевидным, Фатеев наполнил его намеками. Причем, намеками, понятными только участникам той истории.
– Но Александров все-таки понял не все…
– Фатеев больной человек, Анюта. Ты бы видела, как он себя ведет!
– Но зачем он распечатал еще четыре копии второго варианта? Зачем их отправил? Чтобы было еще менее очевидно?.. Ты-то как считаешь? – Анюта настойчиво подергала Левицкого за рукав. Он тряхнул головой: сам не заметил, как задумался.
– Как считаю? Вначале он действительно собирался отправить два письма: Александрову и Катаеву. Первым наметил депутата, точнее, его жену: "Получи удар по самому больному". Сам-то он получил именно такой удар! В этом письме он заодно поинтересовался, каким образом секретное оружие – "Змея" – выползло с предприятия. Ведь вынести его и использовать мог только тот, у кого оставались на предприятии связи. Очевидно, после этого первого шага он узнал, что Катаев при смерти – то есть уже наказан. Убийство стало необязательным. Однако он не смог удержаться от искушения напомнить Катаеву, что есть и Божий суд. Гораздо больше его интересовал Александров – заказчик. Поэтому он попытался убить и его. Придумывая свои письма, Фатеев вдруг понял, что на него после убийства жены Александрова могут легко выйти. И решил замаскироваться. Послал копии еще и первым попавшимся, взятым из телефонной базы… Имитировал сумасшедшего. Или террориста. Он ведь так уже делал: хотел взорвать Катаева, а потом заявил, что помогал кавказцам. Терроризм для него – проверенная легенда. Отсюда и мышьяк…
– Значит, все-таки прятал среди ненастоящих писем два настоящих? Как у Честертона? – ехидно уточнила Анюта.
– Приятно положить мужчину на лопатки?
– Да, – согласилась она.
– Если бы один из получателей писем – художник Ледовских – не был случайно убит какими-то отморозками, забравшимися к нему в дом, дело было бы раскрыто еще быстрее… Слушай, воскресенье, а столько машин на кольце! Вот дурдом!
– Мне кажется странным только одно… – она помолчала, думая, как правильно сформулировать. – Судя по описаниям, этот Фатеев чуть ли не бомж. А отправитель писем производит впечатление такого… технически подкованного преступника. Находит фамилии хозяев квартир по телефонной базе, то есть по компьютеру. Печатает письмо на принтере. Даже конверт распечатан! Это ведь сложно, знаешь? Что называется, для продвинутых пользователей. К тому же были задействованы два принтера! Для бомжа из Троицка – это слишком.
– Да я тоже об этом думал, – не очень охотно отозвался Левицкий. – Не было ли у него все-таки сообщника? Кого-то из родственников Кардаша? Они ведь все богатые люди. Может, его натравливали? Ну, мы на следствие никак не влияем… Анюта, я тебя сейчас довезу, а сам поеду на торжественное собрание. Что же касается вечера…
– Что же касается вечера, то ты ведь теперь переходишь в нелегалы? Как настоящий представитель своего ведомства!
– Это обидно, я понимаю… Но я всего лишь предлагаю подождать. Я тебя никогда не обманывал! Никогда!
Еще никогда! – сказала она то, что и должна была сказать мудрая тридцатилетняя женщина, решившаяся на открытие собственного бизнеса.
* * *
Катаев скончался вечером двадцать девятого. Он не дожил до весны пять часов и умер в тот странный день, который часто весело вспоминают, когда речь идет о днях рождения. Редко кому приходит в голову, что в последний день високосной зимы кто-то может не только родиться, но и умереть, и годовщина его смерти, получается, наступит только через четыре года.
Февральская весна между тем закончилась, и наступил совершенно зимний март. Завьюжило, сковало льдом дороги: пока машина Ольги Катаевой доехала до больницы, им попалось не меньше десяти аварий.
Друзья Виталия уже стояли в холле. Похожие на него еще не заболевшего, крепкие, немногословные, они стояли кучкой и, было слышно, обсуждали свои дела. Увидев ее, смущенно смолкли, как-то без слов распределили роли, и вот уже главный, коротышка, делегирован к ней навстречу: протягивает руки, чтобы обнять. "Оленька! Ты не беспокойся! Мы все организуем, все уладим! Виталий нам был братом, ты наша сестра!"
– А она еще ничего, – задумчиво оценил один из оставшихся в группе. – Красивая женщина…
– Старая, – пренебрежительно отозвался другой. – Расползлась уже… Раньше она, и правда, вся из себя была…
– Дурак ты… Ничего не понимаешь… А богатая?
– Нет, – покачал головой третий. – Дела у него не очень хорошо шли. Трудно бабе придется.
– Хорошо…
– Хочешь подобрать?
– Посмотрим…
Ольга Катаева заломила бровь, запрокинула голову – и теперь действительно стала невероятно красива. Мужской интерес она чувствовала за километр – как акула. Все в ней менялось, подбиралось, и это был единственный ее талант, зато талант несомненный. "Нет, я не пропаду" – подумала она, дыша в лысину обнявшего ее коротышки.
…Другая московская дамочка, Анюта, в это время тоже думала о перспективах своей женской судьбы. Она тоже была уверена, что не пропадет, но в сердце ее с прошлой недели сидела заноза. Теперь, когда перспектива отбить женатого мужчину стала реальной как никогда, Анюта вдруг осознала, что является верующим человеком. И что проблема греха заботит ее настолько, что необходим совет.
Собственно, от лопнувшего как мыльный пузырь дела о письмах у нее осталось одно утешение: этот священник-физик, который как раз и предлагал ей обращаться по правильному поводу.
В общем, первого марта Анюта поехала в Клязьму. Теперь она сама была за рулем, и дорога заняла в три раза больше времени. Вроде бы выехала утром, а добралась лишь к трем.
За теплые дни февраля сугробы подтаяли, почернели, теперь вся эта хлябь замерзла, а открывшаяся земля была стянута ледяной коркой. Казалось, что стоит ноябрь: злой, голый месяц. Его Анюта ненавидела.
Возле церкви было так скользко, что она чуть не врезалась в забор соседнего дома. Бушевавшая за ним собака от испуга замолкла.
В церковном дворе было пусто. Холод прогнал всех, даже нищих. Ледяная поземка завивалась вдоль стен, вокруг строительных лесов. Мороз пробирал насквозь.
Анюта прошла внутрь, отогрелась слегка в душистом и немного тоскливом тепле, осмотрела суровые закопченные лики на сводах, пошла искать священника в пристройке.
Он сидел в своем кабинете с компьютером, разговаривал по телефону. Анюте показалось, что он обрадовался, увидев ее.
Разговора, однако, не получилось. Было мило и уютно, они прихлебывали чай (на столе был даже мед), но никаких советов этот странный священник Анюте не дал. Он был рассеян и думал о чем-то своем.
– Как я глупо устроена! – лениво возмутилась она. – Другие делают, что хотят, а у меня из-за каждой ерунды – чувство вины!
– Это надо к психоаналитику, – посоветовал священник и улыбнулся довольно ехидно. – А вообще-то, так ведут себя люди, которые ждут немедленной награды или немедленного наказания от Бога. Воспринимают Его, как строгого, но доброго папочку… Кстати, то, что награда или наказание следуют в этой жизни – выдумка Средних веков. В Библии об этом ничего не сказано.
– Надо иметь большую силу воли, чтобы не грешить, если это не так.
– Получается, вы ведете с Богом торг… – он вздохнул. – Есть такой замечательный писатель Томас Манн. Он весьма остроумно заметил, что ад населен лучшими людьми – ведь чтобы согрешить, надо иметь понятие о грехе, то есть совесть.
– Хитрая формула…
– Да… Слушайте, Анюта, – он кашлянул неуверенно. – Вы в прошлый раз говорили, что ваш любовник работает в милиции…
– В спецслужбах.
– Ну, это еще лучше. Я все об этом деле… Ну, о художнике Ледовских. Я пообещал ему никому ничего не говорить, но пару недель назад узнал об этой Ольге… Вы тоже, может, знаете… Она, оказывается, уже давно умерла. И даже подозревают убийство. Я просто покой потерял после этого. Все думал, имею ли я право скрывать…
Разочаровывать священника не хотелось. Но обманывать не хотелось тем более.
– Мой любовник теперь не ведет это дело. Вам нужно обратиться в милицию. Пусть те, кто расследует убийство Ледовских…
– Да я уже обращался! – перебил он. – Но что я мог сказать? Что у Игоря незадолго до смерти появилась новая знакомая, которую звали Ольга. Она считала Игоря святым человеком. Все!
– Вы говорили о каких-то деньгах…
– Да нет. Они ни при чем…