– Нет, хуже, – глухим голосом сообщила Ольга. – Постарайтесь не принимать так близко к сердцу поведение своего мужа… Поверьте, он не стоит того, чтобы из-за него лишать себя жизни. Знаете, долгое время никто не знал, что вы отравились, думали, просто больной желудок… Мы узнали обо всем значительно позже…
– Девочка, – Лариса Альбертовна ласково потрепала Ольгу по щеке. – Брось ты это бесполезное занятие: чему быть – того не миновать. Он уже давно живет с этой женщиной, и пусть их… Да вон они, в шестом ряду. Она значительно моложе меня, красивая. Я не осуждаю Кирилла, он хороший семьянин, но ведь у нас не было детей… Кроме того, я скажу тебе, девочка: еще неизвестно, где лучше – там, – она показала пальцем на люстру, – или здесь… Но то, что ты узнала меня и не побоялась подойти – за это спасибо. Кстати, не надо так спешить, ведь сейчас начнется самое интересное!
– Мы в ложу, хотите, пойдемте с нами?
– Нет, спасибо, как-нибудь в следующий раз…
Ольга в порыве какого-то странного чувства схватила учительницу за руку, и ей на мгновение показалось, что она пожала свою собственную ладонь. Лариса Альбертовна оказалась прозрачной и бесплотной…
– Ольга! – услышала она за спиной Алькин голос.
Оказавшись в ложе, они закрыли за собой дверь и принялись разглядывать публику сверху.
– Смотри, в ложе напротив тоже кто-то сидит, наверно, тоже чьи-нибудь знакомые, других не пускают, – сказала Алька. Ольга увидела девчонку чуть постарше себя и двух парней. Те, в свою очередь, рассматривали их, потом стали делать какие-то знаки.
– Ты что-нибудь понимаешь? Может, они приглашают нас к себе в ложу? – предположила Алька.
– Вряд ли, – усомнилась Ольга. Буквально через несколько минут дверь распахнулась, и они увидели своих наблюдателей. Девчонка была сильно надушена, и Алька громко чихнула.
– Чего уставились, овцы? – спросила девчонка хриплым голосом. Парни пожирали их глазами.
– Ничего, – начала заикаться Алька, – н-ничего т-т-такого…
– Вломить им, что ли? – спросила девчонка и покачнулась.
"Да ведь она пьяная!" – мелькнуло в голове у Ольги.
– Не перестанете пялиться – замочим, – сказал заплетающимся языком один из парней, и тройка вываливалась из ложи.
– От нее пахнет духами "Жасмин", – сказала всезнающая Алька. – Это как "Дама с камелиями", поняла?
– Нет, – честно призналась Ольга. Настроение было испорчено, тошнота подкатывала к горлу. – Пойдем отсюда, а? Вон они снова вернулись в свою ложу, я боюсь… Вдруг им еще раз покажется, что мы на них смотрим…
– Тс… – Алька перегнулась через барьер ложи и показала глазами на оркестровую яму. – Смотри, там что-то происходит… Какой-то человек вышел к дирижерскому пульту, весь в красном… Алька, он смотрит в нашу сторону и машет рукой… Ну да, машет тебе рукой!
– Сизов, что это было? Откуда на этот раз взялась Алька?
– Из прошлого. Я опять с тобой, ничего не бойся…
Ольга очнулась уже возле оркестровой ямы. Толпа расступилась, и она увидела, как, перемахнув через барьер, к ней бежит Моцарт – в красном, расшитом золотом камзоле и ослепительно белом парике.
– Они приняли меня за дирижера, – подхватив Ольгу за локоть и уводя в уголок под улюлюканье толпы, прошептал он ей на ухо. Ольга бросила взгляд на его башмаки и поразилась: обе пряжки были на месте! Можно было предположить, что у Моцарта нашлись еще одни башмаки, но… Этот Моцарт к тому же еще и говорил по-русски.
– Вы не Моцарт, – гневно произнесла Ольга и сорвала с самозванца парик. – Ой, смотрите, это же наш учитель географии "Глобус"!
И действительно, перед ней стоял завуч и одновременно учитель географии, Виктор Семенович по прозвищу "Глобус". Причина была простая – голова была гладкой, как колено, и он действительно объездил весь мир.
– Зачем ты это сделала? – обиженно спросил "Глобус", поднимая с полу парик. – Я же спас тебя тогда, на субботнике, когда Порваткин хотел поколотить тебя. Ведь ты постоянно отлынивала от этих самых субботников! Ты – неблагодарная свинья! – Ион исчез. Толпа ахнула.
– Нет! – заплакала Ольга. – Это неправда! Я не отлынивала! Просто по субботам у меня было сольфеджио и музыкальная литература! Сизов, не верь ему, я не такая!.. Сизов, ты чего молчишь? Я ведь чувствую, что Моцарт где-то совсем рядом. Скажи правду!
Вдруг начала гаснуть люстра, и мягким золотистым светом стали заполняться ниши для музыкантов. Заблестела медь инструментов, обозначились нотные листы на пюпитрах. Ольга без труда проскользнула в оркестровую яму. Стало очень тихо. "Иди влево, – подсказал Сизов и, как ей показалось, подтолкнул ее. – Ничего не бойся".
Ольга свернула и оказалась в темном душном коридорчике с великим множеством дверей.
– Вторая дверь слева, – подсказал Сизов. – Смелее!
Ольга открыла дверь и оказалась в тесном, заваленном всяким хламом кабинете. На клавесине горели свечи. Зарывшись с головой в бумагу, по полу шарил человек в голубом камзоле. Ольга услышала немецкую речь и от счастья захлопала в ладоши.
– Вольфганг! Амадей! Ты здесь! Ты что-то ищешь?
Моцарт поднял на нее потемневшие глаза и, поднявшись с пола и отряхнув пыль с костюма, нежно обнял Ольгу. Из нескольких произнесенных им фраз Ольга инстинктивно поняла, что речь идет о какой-то пропаже. Она опустилась с ним на колени, и они вдвоем принялись ворошить нотные листы, раскиданные по всей комнате. Увидев сафьяновый башмак без пряжки, она едва удержалась, чтобы не дотронуться до него, но вовремя взяла себя в руки.
– Я нашла! – крикнула она радостно, извлекая из-под клавесина нотный листок. Она и сама не понимала, почему ей показалось, что она нашла именно нужное ему. Моцарт схватил листок, уселся за клавесин и заиграл. А Ольга, устроившись в своем парчовом платье на полу, среди хлама и нотных кип, замерла, завороженная волшебными звуками. Она узнала мелодию "Анданте", и счастливый озноб охватил ее. Сжав ладонями виски, она медленно раскачивалась в такт божественной мелодии, и слезы благодарности струились по щекам. "Сизов, – подумала она про себя, – Сизов, я не знаю, кто ты, но ты принес мне так много удивительных и приятных мгновений, что я не забуду тебя никогда… Ты должен понять меня, ведь я люблю Моцарта с детства, Моцарт – мой Бог. Я не знаю почему, но в своей прежней жизни я не имела возможности вполне насладиться его музыкой, и вот теперь… Я не могу выразить, что сейчас происходит со мной. Но, кажется, начинаются провалы в моей памяти… Что это со мной?…
– Слушай музыку и расслабься, – сказал Сизов, словно прочел ее мысли. Казалось, он и сам был во власти "Анданте".
Вдруг она вновь оказалось в парке. Пряжка от башмака Моцарта и кукольная пластмассовая туфелька были с ней.
– Сизов, ты здесь?
– Здесь.
– Какое это наслаждение – идти просто так по аллее, дышать ароматом роз и никуда не торопиться. Ты устроил мне настоящий праздник. За что мне такое счастье? Все самое яркое, удивительное и запоминающееся из моего прошлого ты подарил мне. А ведь сегодня, в нашем мире, редко делают подарки бескорыстно. Ты согласен со мной?
– Да, ты права, но и я не исключение.
– Как? – Ольга остановилась и невольно подняла глаза вверх. – Чего же ты от меня хочешь?
– Любви, – прозвучал взволнованный голос.
– Ты шутишь? Как я могу любить тебя, если тебя нет?
– Я – есть.
– Тогда слушай, Сизов: я люблю тебя всем сердцем.
– Я знаю. Но этого мало.
– Чего же тебе еще надо?
– Любви, – повторил Сизов. – Я хочу, чтобы ты полюбила меня по-настоящему, как может любить женщина.
– Но ведь я ничего про себя не знаю… Авдруг я замужем или у меня уже есть возлюбленный?
– Конечно, ты замужем. Но дома у тебя настоящий ад.
– Я помню, ты недавно говорил мне, что я была несчастна, и моя жизнь мне осточертела… Сейчас самое время поговорить об этом. Быть может, ты скажешь, кто виноват в этом?
– Ты сама!
– Но почему?
– Потому что в твоем доме холодно. Ты не любишь своего мужа и ходишь перед ним в разодранном халате и дырявых тапках…
– Ну, это уж слишком! Это пошло, об этом пишут в женских иллюстрированных журналах… Можно мне хоть краем глаза увидеть своего мужа? Он красивый? Добрый?
– Сейчас он занят. Как-нибудь потом… Ты уже отдохнула? Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да, а что?
– Тебе предстоит испытание.
– Что я должна делать?
– Лежать и не двигаться, – раздался где-то совсем рядом незнакомый женский голос, – иначе мы проткнем вам матку.
– А-а-а!!! – закричала Ольга от нестерпимой боли. – Отпустите меня! Я не хочу! Скотина, я тебе никогда этого не прощу!
– Соберите кровь, – услышала она вновь этот же ненавистный голос. – Вера, она теряет сознание, давай сюда нашатырь. Все? Очухалась? Слазь, да следующую зови…
С нее сняли белые бахилы, опустили рубашку, чуть прикрывающую живот, и выставили за дверь. Последнее, что она видела в кабинете, это мертвенно-бледное лицо девушки, той самой, которая была "следующей".
Тяжелую ледяную грелку засунули ей под рубашку, укрыли одеялом и ушли.
– Ну что, отмучилась? – спросила одна из женщин в палате.
– Отмучилась, – Ольга вдруг увидела себя лежащей на кровати, с посиневшими искусанными губами и огромными кругами под глазами.
– Твой что, не хотел ребенка? – спросила та же женщина.
– У меня мизерный оклад и у него – копейки… Наш ребенок умер бы с голоду, – процедила сквозь зубы Ольга, не узнав своего голоса.
– Другие же не умирают.
– А я не хочу, как другие. Он бы мне потом "спасибо" не сказал.
– Кто?
– Сын. – При слове "сын" потекли слезы.
– Вообще-то, может, ты и права, – задумчиво протянула собеседница. – Вон у меня трое. Денег в доме никогда не бывает. Сама хожу в обносках – правда, сестра иногда дает свое надеть… У мужика шапка уже двенадцатый год, вся рассыпается. Дни рождения справлять перестали, а живот все пухнет раз в год, это уж обязательно…
– И правда, бабы, они нам "спасибо" не скажут, – отозвался другой голос. – Асколько душ здесь летает, над потолками… Тело – это одно, а душа – совсем другое. Душа, она летает и вселяется в другое тело или, скажем, в цветок или бабочку. Я читала. Душа – она бессмертная.
– Целый улей душ, – усмехнулась первая женщина. – А я зато хоть отдохну здесь, дома-то некогда. Хорошо, обед сварила почитай на неделю, ведро щей да курицу с картошкой. Может, правда, все уже съели подчистую…
– Сизов, – позвала Ольга мысленно и ужаснулась своему виду, – ты не должен здесь находиться, нельзя…
– Так меня же и нет, – донеслось сверху.
– Женщины, мыться! – скомандовала сестра, раздавая всем бурые вафельные полотенца. – В очередь становитесь!
Ольга вышла вслед за другими женщинами в хмурый серый коридор. Полуголые женщины в широких, коротких, застиранных рубашках, прижимая к груди полотенца, молча разглядывали крохотную, тускло освещенную комнату, пол которой был выложен желтой плиткой. Каждая женщина, входящая в эту комнату, должна была мыться под струей, текущей из резинового шланга, причем на глазах всех остальных.
– Биде по-советски, – улыбнулась синими губами молоденькая девчонка.
– Это ад, – подумала Ольга. – Сизов, зачем ты напомнил мне самый страшный день в моей жизни?
– Так нужно. Я возвращаю тебе память. Ведь именно этот день отдалил тебя от мужа, ведь именно так началась твоя ненависть к нему.
– Зачем вообще мужья? Лучше умереть. Яхочу в парк, в театр, к Моцарту… Я не хочу возвращаться домой, в ад! – дико закричала она. – Я все вспомнила! Его зовут Сергей! Иэто он ненавидит меня! – Она рыдала уже в голос. – Я не хочу больше ничего вспоминать!
– Нельзя так отрываться… – осторожно сказал Сизов, – можно ведь не возвратиться… но ты же не можешь жить на парковой скамейке и питаться ночными фиалками. Ты должна приспособиться к той, настоящей жизни, которая тебя окружает. Нельзя опускаться, как те алкоголики, которые, чтобы не видеть ничего вокруг себя, пьют одеколон…
– Я готова пить хоть шампунь, только бы не домой! Меня там никто не ждет! Я была примерной девочкой, хорошо училась, ходила в музыкальную школу, читала книги, играла, смеялась, радовалась летнему дождику, гуляла, жила! Когда я выходила замуж за Сергея, он мне казался таким… таким… Апотом? Потом вся моя жизнь замкнулась на щах, стирке, штопанье носков да амбарной книге, где я записывала каждую потраченную копейку… Это унизительно, гадко!
– Так живут миллионы, – возразил Сизов. – Надо научиться любить жизнь.
– А я не хочу! Я живу только раз! Я не хочу просыпаться по утрам, потому что знаю: повторится вчерашний день. Все повторяется. Ирадости никакой… Мои ученицы в музыкалке играют каждый день одни и те же этюды Гедике и Черни, те же прелюдии Баха, что когда-то играла я… Я задыхаюсь в этом однообразии. А когда я вдруг почувствовала, что отрываюсь от земли и теряю память, я чуть не сошла с ума от радости! Что со мной? Почему все живут нормально, спокойно и не замечают всей серости и убогости своего существования, а мне так плохо? Почему? Чем я не такая, как все?
– Все люди разные, – резонно заметил Сизов.
– Я всегда куда-нибудь тороплюсь, меня все раздражает… Ну я прошу тебя, умоляю, Сизов, голубчик – верни меня в парк! Там так хорошо! Я буду спать на скамейке и питаться розами, пить воду из фонтана или пойду работать смотрительницей в краеведческий музей, чтобы больше никакая идиотка, вроде меня, не украла бабочек…
Ольга потрогала своих бабочек и оглянулась: она снова была в лодке. Опустив руку в темную воду, она смотрела на солнечные блики. Захотела улыбнуться, но не смогла…
– Сизов, – позвала она, – когда же ты, наконец, покажешься? Нельзя же так, на самом-то деле…
В руках у нее снова оказалось кофейное пирожное, которое она не доела в театре. – Как вкусно, Сизов! Если бы ты показался, я бы и тебя угостила… Не хочешь – как хочешь. – Она стряхнула крошки и взялась за весла.
Стемнело. Парк погрузился в сиреневую мглу, запахло кострами из сухих листьев, свежей водой, розами; верхушки тополей стали напоминать густые чернильные лужицы.
– Мне холодно, Сизов, – сказала Ольга. – Я замерзла и хочу домой.
– Тебе нельзя сейчас домой.
– Почему?
– Ты не вернула пряжку и туфельку.
– Хорошо. Только ты не бросай меня, ладно? Сизов, мне правда холодно и страшно… Я хочу домой. Меня там ждут и ищут, я это чувствую.
– Ты же только сейчас говорила, что тебя там никто не ждет и что ты не хочешь возвращаться…
– Ты измучил меня… Мне холодно… Уменя туфли промокли… Ой, смотри, молоко вытекло из пакетов. И редиска рассыпалась по дну лодки. Кошмар! Сколько же меня не было дома? И салат, наверно, весь в молоке, а банка с джемом… Сизов, ты здесь?
– Да, я с тобой.
– Помогли мне выбраться из парка, будь другом… Я ничего не понимаю – работаю веслами уже добрых пять минут, а лодка стоит на месте…
– Помолчи немного, – предложил он. Итут Ольга услышала со стороны маленького полуострова, на котором горело ярко освещенное летнее кафе, знакомую мелодию. На этот раз ее исполняли на саксофоне, гитарах и барабане.
– Бред какой-то, это же Моцарт! Что они сделали с музыкой? Они же исказили ее до неузнаваемости! И как они вообще узнали об ее существовании? Ведь ты же сказал, что он написал это "Анданте" после своей смерти? Сизов, – гневно крикнула Ольга, – это твоя работа?
И бросила весла.
– Ты сошла с ума! Зачем бы я стал это делать?
Неожиданно лодка сама мягко заскользила по направлению к кафе. Огни на воде стали ярче, навстречу показалась другая, точно такая же лодка, в которой она увидела своих отца и мать. Они, еще совсем молодые, о чем-то тихо говорили, а маленькая девочка в клетчатом платьице с куклой на руках мирно посапывала во сне, уткнувшись личиком в мамино плечо. Лодка мягко коснулась борта; девочка в клетчатом платье встрепенулась во сне, но вновь опустила головку на родное плечо. Ольга, затаив дыхание, смотрела на своих родителей, не в силах произнести ни звука. Они, казалось, совершенно не замечали ее. Когда кукла Катя оказалась на уровне Ольгиной руки, ей ничего не оставалось, как достать крохотную туфельку и нацепить ее на съехавший набок кукольный носочек. После чего лодка неслышно отошла и заскользила дальше, к причалу. Родители, занятые созерцанием красоты вечернего пруда, исчезли, словно их и не бывало. Скрылось и красное клетчатое пятнышко, растворилось в пространстве и во времени…
– А ведь это была я… Я вспомнила этот вечер, дорогой мой Сизов. Папа купил мне тогда много мороженого, и я схватила ангину. Мне потом удаляли налеты на гландах деревянной палочкой, смазанной какой-то гадостью. Сизов, ты слышишь меня?
"Анданте" между тем набирало силу. Его уже с трудом можно было распознать в хаосе бездарных, диких импровизаций, делавших гениальную музыку воем изголодавшихся животных в зверинце. Хотя даже в этом звуковом кошмаре угадывались бравшие за душу интонации, от которых по-прежнему хотелось то полететь над водой, то вообще перенестись в совершенно другой мир…
Лодка подплыла к берегу. Забыв про тяжелую сумку и молоко, которое к тому времени уже залило все дно лодки, Ольга вышла неподалеку от кафе и села под куст, чтобы привести в порядок мысли.
– Подожди, не торопи меня, я что-то совсем запуталась, – сказала она своему постоянному спутнику и обхватила голову руками. – Скажи одно: зачем все это было? Зачем?
– Ведь тебе этого не хватало. Каждый человек должен хотя бы один раз прожить день так, как он этого хочет – встретиться со своим прошлым, подумать о настоящем и будущем, увидеть себя с высоты птичьего полета… Вот ты, например, видишь ли ты сейчас себя с высоты птичьего полета?
Ольга на минуту задумалась. Да, она прекрасно видела себя, дрожащую от холода, в ледяном парчовом платье под кустом боярышника. Видела свои ноги, утопающие в прохладной густой траве, и склоненную голову… Да, она себя видела, но что дальше? Что изменится в ее жизни после этого чудесного путешествия по Той Стороне Жизни? И какая именно ее грань предстала ей сегодня? В каком измерении находится она сейчас с этим потрясающим Сизовым и каким образом сюда еще раз вернуться? Как сохранить себя такой, какая она есть в той, нормальной жизни?
– Сизов, ты меня скоро бросишь?
– Никогда, – уверенно и твердо сказал Сизов.
– Знаешь, если бы ты всегда был рядом со мной, мне больше ничего и не надо… И еще: почему ты именно Сизов, а не Туманов или Прозрачнов? Почему у тебя такая бледная и неинтересная фамилия?
– Не знаю, – ответил Сизов.
– Можно мне пойти в это кафе и сказать, что я думаю об их музыке?
– Можешь, но лучше не надо.
– Скажи мне главное: ты будешь там со мной?
– Да. Хотя мне предстоит испытание… Будь осторожна.
– Я же знаю, лодка не зря привезла меня к этому берегу. – Она поднялась с травы и направилась к стеклянной двери кафе.
Она сразу узнала этих бородачей, Виолеттиных бородачей. Они сидели в самом углу и пили шампанское. Увидев Ольгу, они жестом пригласили ее к своему столику. Все, кто был в эту минуту в зале, завидев Ольгу, захлопали в ладоши. Она увидела себя со стороны – с высоты люстры и покраснела: парчовое платье на глазах у хохочущей публики сменилось синим атласным жилетом на золотых пуговицах и белыми чулками с подвязками.