- Она пробудила во мне что-то такое, о чем я раньше и не подозревал.
- Со мной это тоже произошло, когда умерла Фрэнни. Я не думаю, что…
- Нет, - прерывает меня Ян. - Я говорю не об убийстве Черил. Я говорю о… О том, как мы проводили время вместе. Наши отношения были мучительны. Она обманывала меня, встречалась с другими мужчинами. Это происходило не часто, но достаточно для того, чтобы сводить меня с ума. Я надеялся, что она изменится, но напрасно. Это было так… безобразно. Я не знал, что способен на такой безудержный гнев, - и это меня пугает. Больше я такого не выдержу. - Он притягивает меня к себе и тихо говорит: - Не делай этого со мной, Нора, пожалуйста.
Мое чувство вины стократ усиливается.
Потом, когда я сумела убедить Яна, что побрилась исключительно ради него, он пришел в дикий восторг, сказав, что ни одна из его бывших подружек не делала этого. Он не мог оторвать от меня руки и даже через несколько дней постоянно задирал мне юбку или спускал джинсы - лишь бы посмотреть еще разок. Теперь, однако, он уже привык видеть меня безволосой, а увидев, какие страдания доставляет мне бритье, сказал, чтобы я снова отрастила волосы, Я заверила его, что люблю, когда лобок голый, - просто чтобы он отстал от меня. И уж конечно, он не догадывается, что на этом настоял М.
Глава 22
Заслышав слабые звуки пианино, я останавливаюсь, а потом дергаю дверь. Она не заперта, и я вхожу. Сквозь стекла льются лучи послеполуденного солнца, ярко освещая стоящую в углу, в кадке, плакучую смоковницу с блестящими листьями, похожими на листья ивы. Я прислушиваюсь, но не могу понять, какую пьесу играет М., - что-то легкое, романтическое.
Я подхожу к двери кабинета, но М. не поднимает взгляда от пианино. Волосы его слегка взъерошены, и вообще у него такой вид, будто он находится в сотне миль отсюда, - на столько его захватила музыка. Это меня возбуждает. Я хочу, чтобы он трахнул меня на своем драгоценном пианино, но тут же вспоминаю о продранных на коленях серых тренировочных брюках и длинной голубой блузе с обтрепанными рукавами, доставшейся мне от одного бывшего приятеля.
Мелодия учащается, длинные, элегантные пальцы М. как бешеные летают над клавишами. Внезапно он хмурит брови.
- Черт побери! - Он прекращает играть, затем, проведя рукой по волосам, начинает снова, по-прежнему не замечая меня. Должно быть, он взял не ту ноту, хотя я этого и не заметила.
Чтобы не беспокоить его, я отхожу от кабинета и направляюсь в гостевую спальню. Здесь темно, как в пещере. Я нащупываю на стене выключатель и поворачиваю его, но ничего не изменяется - очевидно, в комнате еще нет ламп. Приходится идти на кухню за фонариком.
Открыв ящик для хозяйственных принадлежностей, я обнаруживаю там скотч, точильный камень, ручки, пару ножниц и, наконец, инструкцию по эксплуатации микроволновой печи, а в шкафчике для веников, кроме прислоненных к стене веников и швабр, а также ведер для мусора, нахожу на полке красный огнетушитель и рядом с ним фонарик. Я хватаю его и через весь дом возвращаюсь в гостевую спальню, задержавшись у дверей кабинета. М. все еще играет и не замечает моего присутствия.
Оказавшись в спальне, я включаю фонарик. Конус яркого света падает на стену. Я передвигаю его на соседнюю стену, потом на следующую. Вся комната выкрашена в черное, тяжелые черные шторы отгораживают ее от солнечного света. Подойдя к шторам, я отодвигаю их и обнаруживаю, что окно загорожено светонепроницаемым экраном. На полу лежит черный овальный ковер, на фут не доходящий до стен.
Комната для дрессировки - так назвал ее М. Скоро я узнаю, для чего она. Почувствовав приступ тошноты, я гашу фонарик и выхожу, закрыв за собой дверь, а потом, возвратив фонарик на место, стою и слушаю музыку. Теперь она другая - мрачная, печальная. Это напоминает мне о поездке на побережье в середине зимы: серое, унылое море, туман, окутывающий горные вершины, наводят на мысль о тщетности человеческих усилий.
Я оставляю дом М. прежде, чем он замечает мое присутствие.
Через несколько дней, пока М. принимает душ, я снова беру фонарик и отправляюсь в бывшую гостевую спальню. Именно бывшую, поскольку ни один гость теперь не согласится здесь ночевать. В одном углу с потолка свисают длинные цепи, какие-то кожаные веревки, похожие на упряжь, ремни, стремена, а в середине комнаты находится дыба с хромированными шкивами, нейлоновыми подшипниками и веревкой, закрепленной на деревянной потолочной балке. Я освещаю потолок и вижу в разных местах множество металлических крюков. До сих пор М. говорил мне, что комната еще не готова.
Глава 23
Вчера, слушая унылую музыку М., я вдруг поняла, какой однообразной стала моя жизнь. Я оказалась в совершенно изолированном мрачном мире, в центре которого находится М. А ведь у меня была работа, были друзья. Теперь я все это потеряла. Сейчас середина июня, а с Мэйзи я последний раз виделась в феврале, когда начала встречаться с М. До того как умерла Фрэнни, Мэйзи была моей самой близкой подругой, но и с ней я порвала. В субботу я звоню Мэйзи, затем, по ее настоянию, еду к ней домой. Недавно она купила в центре Сакраменто старый, построенный в викторианском стиле дом с мансардой, и я уже несколько месяцев обещаю ей приехать его посмотреть. Притормозив, я поворачиваю за угол и сверяюсь с адресом, а затем останавливаюсь перед огромным трехэтажным строением. Улица очень симпатичная, тенистая, обсаженная высокими изящными вязами и развесистыми платанами, но сам дом находится в довольно скверном состоянии. Мзйзи говорила, что собирается его отремонтировать, но такого запустения я не ожидала: краска облупилась, крыльцо просело, ставни сорвались с петель. Окна загрязнены настолько, что стали полупрозрачными, а на дорожке валяется помятый мусорный бак.
Я вхожу в дом. Прямо передо мной находится старая лестница со скрипучими ступенями. В обшарпанном коридоре с потолка свисает перегоревшая лампочка. Я поворачиваю на право и попадаю в окрашенную в ярко-алый цвет гостиную, в которой царит полумрак. Стоящий вдоль стены стол накрыт тяжелой скатертью.
- Наконец-то ты приехала, - слышу я за спиной голос подруги и оборачиваюсь.
На Мэйзи белое платье с большими вышитыми розами - я уже и забыла, что она обычно носит именно такие, с вышивкой, при виде которой мне хочется застонать. Чтобы не были заметны ее тонкие губы, Мэйзи чересчур рьяно пользуется губной помадой, причем всегда слишком яркой. В результате, когда она улыбается, улыбка расплывается у нее по всему лицу.
- Я так рада, что наконец тебя вижу, - говорит Мэйзи и, подбежав ко мне, крепко меня обнимает.
- Я тоже.
Отстранившись на расстояние вытянутой руки, Мэйзи внимательно рассматривает меня из-за толстых стекол своих очков.
- Выглядишь ужасно, - наконец констатирует она. Я пожимаю плечами. Мне нечего сказать на эту тему.
- Пойдем, - Мэйзи берет меня за руку, - сейчас ты увидишь нечто грандиозное.
На самом деле я вижу все то же - перила нужно починить, стены покрасить, кроме того, надо заменить все трубы и заднюю дверь. Пытаюсь найти что-то достойное похвал и наконец останавливаюсь на потолке.
- Мне нравится, когда своды так разрисованы, - говорю я. К счастью, бесконечная болтовня Мэйзи дает возможность скрыть мое подлинное настроение.
Подруга ведет меня в детскую - единственную комнату, находящуюся в относительно сносном состоянии, и демонстрирует мне своего двухлетнего сына, который, засунув в рот палец, крепко спит в белой деревянной кроватке. На нем синяя маечка и подгузник с изображениями динозавров. У ребенка пухлые ручки и ножки, вьющиеся рыжие волосы, а по курносому носу щедро рассыпаны веснушки.
- Скоро ты тоже такого захочешь, - шепчет Мэйзи и улыбается. С тех пор как она родила ребенка, у нее навязчивая идея, что быть матерью-одиночкой совсем нетрудно.
- Вот уж нет, - говорю я и глажу ребенка по щеке. У него мягкая, нежная кожа. Когда Билли и Фрэнни были маленькими, я верила, что когда-нибудь тоже стану матерью, но этого так и не произошло. И в двадцать пять, и в тридцать я все делала карьеру, а мои подруги одна за другой выходили замуж и рожали детей. Разве это лучше? Мужчины уходят, дети вырастают и тоже уходят. В конце концов у вас остается только карьера. Во всяком случае, именно эти доводы я твердила себе и всем: для меня они звучали почти убедительно.
Мы уходим из детской, и Мэйзи демонстрирует мне комнаты жильцов; те как будто совсем не возражают против нашего вторжения. Гордясь своим приобретением, Мэйзи проводит меня по всему дому.
- О, я знаю, здесь требуется много работы, - говорит она, когда мы возвращаемся обратно в гостиную. - Но только представь себе, каким этот дом будет года через два, когда я все закончу!
- Думаю, просто замечательным, - совершенно искренне говорю я. Дом находится в полном запустении, но я завидую той страсти, с которой Мэйзи стремится поднять его из руин. А вот меня со дня смерти Фрэнни мало что интересует, кроме поимки ее убийцы.
Я сажусь на софу, обитую ярко-красной бархатной тканью, притихшая Мэйзи стоит рядом. Из спальни наверху доносится какой-то невнятный шум. Я складываю руки на коленях и долго смотрю на них.
- Мэйзи! - Отчего-то мне трудно говорить. - Прости меня.
- За что?
- За то, что не отвечала на твои звонки. За то, что исчезла. Подруга отчаянно машет рукой, как будто отгоняет мои извинения.
- Об этом не беспокойся, - сев рядом со мной, говорит она. - Но когда ты выйдешь на работу?
- Скоро, - отвечаю я. - Теперь скоро. Мэйзи приподнимает свои выщипанные брови.
- Ты твердишь об этом уже который месяц. Тебе не кажется, что пора перейти к делу?
- Нет, не сейчас. - Замолчав, я качаю головой. Разве можно рассказать ей про М., про связь с ним Фрэнни, про мою теперешнюю жизнь… - Мне нужно время, чтобы понять…
- Что понять, Нора? В том, как Фрэнни умерла, нет никакого смысла. Теперь настало время приводить все в порядок. Только посмотри на себя - у тебя такой вид, будто ты не спала много дней! Никакой косметики, волосы в полном беспорядке; а во что ты одета - рваные джинсы, ветхая тенниска - просто ужас! Раньше ты так никогда не одевалась. Можно по думать, что ты побывала в аду!
Я смотрю на свою тенниску. На ней пятно - утром во время завтрака на нее пролилось молоко.
- В ад ведет много дорог. - Мой голос едва звучит. Я вспоминаю о черной комнате в доме М., кожаной упряжи и металлической дыбе. - Вот только назад, боюсь, нет ни одной.
Глава 24
- Что случилось с вашими занятиями? - спрашиваю я М. Сегодня он позвонил мне из университета и сказал, чтобы во второй половине дня я ждала у него дома. После бессонной ночи меня сейчас все раздражает: кухня кажется чересчур светлой, бьющие из окна солнечные лучи - чересчур яркими. Раздражение вызывает даже аккуратность М., который в данный момент вы глядит так, словно сошел со страницы модного журнала - каждый волосок на месте, на одежде ни единой складочки.
- Пришлось отменить их, чтобы освободить вторую половину дня.
Я закатываю рукава блузки.
- Для чего?
- На сегодня я запланировал нечто особенное. Я жду продолжения, но он молчит.
- Ну так скажете вы или нет? - Мое раздражение усиливается. М. только улыбается, но мне кажется, что он насмехается надо мной.
- Пойдем со мной, - говорит он и выходит из кухни, Я следую за ним по коридору и вскоре попадаю в заднюю спальню, которая теперь называется комнатой для дрессировки. В комнате темно, везде стоят зажженные свечи - толстые и короткие, тонкие и высокие, одни в подсвечниках, другие на плоских подставках в форме диска. Они расположены по всему помещению; в воздухе чувствуется слабый запах мускатного ореха - должно быть, это от них.
Оглядываюсь по сторонам. Кожаную упряжь в углу я уже видела раньше, как и дыбу с крюками, но теперь у дальней стены появилась кровать, а в середине комнаты - нечто вроде скамьи. С одной стены свисают тяжелые наручники, к полу привернуты ножные кандалы, а вдоль южной стены с крюков свисает коллекция кнутов, ремней и лопаток. Посередине экспозиции на двух крюках подвешена стальная абордажная сабля, которую отец М. использовал во время Второй мировой войны.
Почувствовав на своей шее руку М., я вздрагиваю.
- Пожалуй, мне лучше уйти. - Меня пробирает озноб.
- Не сейчас. Сначала я хочу тебя трахнуть.
- В вашей комнате, - говорю я. Он берет меня за руку.
- Нет, здесь.
Я вижу в его глазах решимость и понимаю, что мы будем делать это именно здесь. М. расстегивает мне блузку, затем снимает с меня джинсы и нижнее белье. У стены я только сейчас замечаю телевизор с видеомагнитофоном, а рядом с ними - высокий шкаф. В углу на треноге стоит портативная видеокамера. Я оглядываюсь на привернутые к полу ножные кандалы.
Заметив мой взгляд, М. снисходительно улыбается.
- Ты можешь доверять мне, Нора.
Он ведет меня к кровати. Я ложусь и смотрю на горящие свечи. На черных стенах пляшут отблески огня. В другой обстановке свечи придавали бы обстановке романтический характер, но сейчас они лишь напоминают о средневековых застенках.
М. садится на кровать. На нем темно-синяя рубашка - этот цвет ему очень идет - так он выглядит сексуальнее. Нагнувшись, он целует меня долгим, чувственным поцелуем, затем проводит руками по моему телу. Я ощущаю слабый запах его одеколона и тоже целую его, глажу его волосы, крепко обнимаю. Он убирает мои руки и помещает их у меня над головой.
- Держи их так, не касайся меня. - Он снова наклоняется, чтобы меня поцеловать. Я отчаянно его хочу. Руки М. обшаривают все мое тело, сначала бедра, потом груди, потом руки.
- Помнишь ту дискуссию, что была у нас на прошлой неделе? - шепчет он. - Тогда ты говорила, что не позволишь себя связывать. Так вот, я не желаю больше проявлять к тебе снисхождение.
Это сразу меня настораживает.
- Не вам решать, - говорю я.
- Мне, Нора, мне. Сейчас нарушается мой основной принцип, который очень прост: ты делаешь все, что я хочу и когда хочу. Я не понимаю, зачем ты сама напрашиваешься на неприятности.
Я чувствую, как что-то холодное и твердое защелкивается на моем левом запястье. Прежде чем я успеваю отреагировать, М. хватает другую мою руку и тоже фиксирует ее.
Я поворачиваю голову, и меня охватывает паника: на моих руках наручники, которые короткими цепями прикованы к стене. Почувствовав, как бешено бьется мое сердце, я приказываю себе успокоиться.
- Отпустите меня, - говорю я. М. только усмехается.
- Ты сама виновата, - поцеловав меня, говорит он. - Если бы ты доверяла мне, я бы тебя просто связал, немного развлекся бы и потом отпустил.
- Немедленно снимите! - Я уже кричу, но М. по-прежнему холодно смотрит на меня.
- Ты что, не понимаешь? Действительно не понимаешь, что сама во всем виновата? Если бы ты была послушнее, мне не пришлось бы прибегать к таким крайним мерам. Я предупреждал тебя: не будь такой упрямой. Теперь слишком поздно. Я собираюсь тебя как следует проучить.
Капля пота стекает по моему лбу - это от страха, потому что в комнате совсем не жарко. М. встает, аккуратно складывает мою одежду и кладет ее на стол, после чего выходит, закрыв за собой дверь.
Я натягиваю цепи, но они прочно прикованы к стене. Я снова их дергаю и чувствую, как наручники впиваются мне в кожу. Рядом со мной стоит стол, на котором лежит ключ от наручников, но мне его не достать. Я изворачиваюсь и пытаюсь достать ключ пальцами ног, но ничего не получается - стол стоит слишком далеко. Я снова пробую достать ключ, напрягаюсь всем телом, и наручники опять впиваются мне в руки. Все напрасно, убежать мне не удастся.
Громко зову М., но он не откликается. Я смотрю на горящие свечи - зря он оставил их без присмотра. Перед моими глазами появляется страшная картина: комната охвачена огнем, в то время как я, совершенно беспомощная, прикована к кровати.
Внезапно дверь резко отворяется. Я вздрагиваю, и у меня перехватывает дыхание. В первый момент я ничего не вижу в коридоре, кроме тьмы.
Затем появляется М. Первое, что я замечаю, - это черная маска. Это маска палача, какой ее показывают в кино, - плотно прилегающая к голове, с большими прорезями для глаз и бровей, полностью открывающая рот и нос. Потом я вижу облегающие джинсы - до сих пор М. никогда их не надевал - и его голую грудь. На М. черные перчатки без пальцев, на левой руке - черная повязка, усеянная металлическими кнопками. На поясе висят ножны, из которых торчит рукоятка большого ножа.
Захлопнув дверь, он подходит к кровати и пристально смотрит на меня. Тело явно принадлежит М., но глаза я не узнаю - они настолько пустые, ничего не выражающие, что, кажется, могли бы принадлежать автомату. Взобравшись на постель, М. усаживается мне на грудь. Вес его тела, прикосновение к коже грубой ткани, ножны, упирающиеся в ребра, - все это вызывает у меня приступ клаустрофобии. Я задыхаюсь, мои закованные руки напрягаются. М. бросает взгляд на наручники и касается моей правой руки; пальцы у него холодные, что резко контрастирует с теплой кожей перчатки.
- Отпустите меня! - Это уже не просьба, а мольба.
М. резко опускает голову, как будто удивлен тем, что я подаю голос. Из-под маски на меня смотрит его бешеный взгляд. Он сильно бьет меня по лицу, и я вскрикиваю.
- Разве я приказывал тебе говорить? - кричит он. - Приказывал? - Я получаю еще одну пощечину.
- Прекратите! - Я тоже кричу, но мои слова только распаляют его гнев. Снова удар, и мои глаза наполняются слезами.
Он вплотную придвигает ко мне свое лицо.
- Скажи еще одно слово, - шипит он, схватив меня за шею, - и оно будет последним.
Я моргаю, горячие слезы текут по моим щекам. Я замолкаю, боясь, что он снова будет меня бить, и молю небо о том, чтобы избежать худшего.
М. отпускает мою шею и слезает с меня. Потом он берет со стола свечу - длинную, тонкую, в бронзовом подсвечнике.
- Дай мне свою ногу. - Он протягивает ладонь так, чтобы я могла положить в нее свою ступню.
Я мотаю головой и инстинктивно подбираю ноги под себя.
- Мы можем сделать это по-другому, - помолчав, сдержанно говорит М. - Или ты добровольно выполнишь мое приказание, или я свяжу тебе ноги. Выбор за тобой.
Я крепко зажмуриваюсь, пытаясь отогнать непрошеные слезы. Какая ужасная ошибка! Этого не должно было случиться. Открыв глаза, я выпрямляю ноги. Когда М. снова протягивает руку, я вкладываю в нее свою ступню. Моя нога трясется, но я ничего не могу с собой поделать. М. опускает свечу пониже и смотрит на меня. Его глаза блестят в свете свечи - две яркие сферы на черном небосводе маски.
- Ш-ш-ш! - говорит он прежде, чем я успеваю что-либо сказать. - Помни, тебе не разрешается говорить.
Он подносит пламя к моей коже, и я, стиснув зубы, чтобы не закричать, закрываю глаза. М. крепко держит мою ногу. Я чувствую тепло на пальцах ног, затем на пятке, но боли нет. С ужасом жду, когда же начнет жечь.
Когда я открываю глаза, М. отпускает мою ногу.
- Вот и хорошо. Я знаю, что ты хотела заговорить, но промолчала. Вижу, ты все-таки поддаешься дрессировке.
Обернувшись, он включает телевизор, затем подходит к видеокамере и включает ее. На экране появляется мое изображение.
Все еще держа в руке свечу, М. подходит к кровати.
- Теперь я разрешаю тебе говорить, - объявляет он и наклоняет свечу.