– Проходите, проходите! – хлебосольно предложил Клаас. – Рассаживайтесь, гости дорогие! Извините, что особенно угостить-то и нечем. В основном – блюда, приготовленные из вашей же рыбы…. Не соврали городские байки. Ты, Уленшпигель, действительно, являешься мастером на все руки. Такого наготовил – можно заикой стать от удивления…. Ну, и от нас с Сооткин и Неле есть кое-что. Вот, кровяная колбаска. Здесь – гусиный паштет. В этом блюде – тушёный горох нынешнего урожая с грибной подливкой. На сковороде – яичница с жирной ветчиной. Ржаные лепёшки разбирайте. Будьте как дома. Не стесняйтесь…. А это – особый напиток, – выставил на обеденный стол объёмную бутыль синего стекла. – Красное искристое лувенское вино. Оно уже лет девять-десять, как выдерживается в подвале. Берёг на особый случай, который, похоже, уже наступил. Впрочем, признаюсь. У меня в погребе ещё одна такая бутылочка спрятана. Пусть дожидается дочкиной свадьбы…
– Обязательно колбаски попробуй, – с нежностью поглядывая на Макарова, посоветовала Неле. – Я сама её готовила. Конечно, под маминым присмотром.
Угольщик, зубами вытащив из горлышка бутылки тугую пробку, наполнил вином маленькие стеклянные стаканчики (для дам и юного ван Либеке), и объёмные керамические кружки (для мужчин).
Дождавшись, когда сосуды были разобраны сотрапезниками, Клаас, солидно откашлявшись, провозгласил тост:
– За нашу случайную встречу, циркачи! За встречу, предначертанную кем-то, безусловно, мудрым!
Ставя опустевшую кружку на стол, Тиль отметил:
– Отличное вино. Духовитое, ароматное и забористое.
– Очень забористое, – криво усмехнулся угольщик. – А ещё и очень коварное. После первой выпитой кружки человек беззаботно веселится и поёт песни. После второй – становится не в меру разговорчивым. После третьей – засыпает мертвецким сном…
Из-за раскрытого окна прозвучал размеренный перестук. Раздался противный скрежет железа.
– По улице важно, горделиво задрав голову, шагает профос, – приподнявшись с табурета, сообщила Сооткин. – За ним выступают два, четыре…, ага, восемь стражников. Колонну замыкают три монаха-премонстранта. Двое из них несут на плечах толстые доски. Третий, слегка рыжеватый, плотницкий сундучок…. Странное дело. Странное, видит Бог. Куда это они направляются? Причём, в обеденное время? Ну, не сюда же, в конце-то концов…. Господи Иисусе! Клаас, они сворачивают в наш двор! Быть беде…
Глава девятнадцатая
Предсказанье
Входная дверь, подчиняясь грубому удару, нанесённому подошвой тяжёлого сапога, распахнулась, и мужской голос, состоящий сугубо из начальственных интонаций, приказал:
– Всем выйти во двор! И хозяевам и гостям! Быстро! Иначе подожжём дом! Всем, я сказал!
– Есть запасной выход? – шёпотом спросил Тиль.
– Нету, – ответил Клаас. – А, если бы и был? Толку-то? Далеко ли убежишь? Устроят облаву, перекроют все дороги, поймают, и всех пойманных казнят, жалости не ведая.
– А, сейчас?
– Будем надеяться, что не всех…
Лёнька понимающе переглянулся с напарником, мол: – "Действуем по обстановке, но горячку не порем и глупостями не занимаемся…".
Они вышли во двор.
Шестеро стражников, окружив профоса, грозно ощетинились короткими копьями. Ещё двое целились из арбалетов в Клааса, появившегося из дверей дома первым. Чуть в стороне, рачительно сложив толстые доски на землю, расположились уже знакомые монахи-премонстранты.
"А профос-то – дяденька приметный, импозантный и солидный до полной невозможности", – непроизвольно отметил Макаров. – "Чем-то неуловимо похожий на успешных политических деятелей из моего старого Мира. На российских успешных политических деятелей, ясный огонёк средневековой восковой свечи…. Физиономия щекастая такая, добротная. Сытая и безмерно-добродушная, с аккуратно-подстриженной седой бородкой. Взгляд избыточно-честный и неправдоподобно-открытый. А улыбка добрая-добрая. То бишь, слащавая и лицемерная. Типичная улыбка закостенелого и наглого бюрократа…. Да и одет господин профос весьма прилично и благородно. В меру нарядный камзол безупречного покроя. Бархатные тёмно-фиолетовые штанишки, аккуратно заправленные в новёхонькие сапоги терракотовой мягкой кожи. На голове – чёрная стильная шляпа, украшенная одиноким белым пером. Одиноким, но очень пышным…. Что ещё? Коротенькая (явно декоративная), дворянская шпага на левом боку. В руках наблюдается солидный чёрный посох. На толстой шее висит эстетичная золотая цепь с массивной ладанкой. Пальцы рук украшены многочисленными перстнями с самоцветами…. Умеет, сукин кот, себя подать, ничего не скажешь. Словно среднестатистический российский депутат Государственной Думы двадцать первого века…. Ага, черноволосый премонстрант подошёл к одному из арбалетчиков и что-то старательно нашептывает ему на ухо. Тот, похоже, проникся. Теперь чёрная арбалетная стрела смотрит в мою сторону. Вернее, прямо в грудь молодецкую. И это понятно. Чернявый, очевидно, не забыл о толстой палке, которую я у него отобрал утром. Отобрал и сломал…".
– Кто такие? – картинно опираясь на чёрный посох и глядя в упор на Даниленко, спросил "приметный и солидный дяденька". – Отвечать, тварь длинноносая!
– Бродячие циркачи, – извинительно пожал плечами Тиль. – Остановились здесь на ночлег. Разве нельзя?
– Молчать! И до вас, морды, руки дойдут. В своё время…. Угольщик Клаас! Выйти вперёд!
– Вышел…
– Ты пойдёшь с нами.
– Зачем?
– Великая Инквизиция обвиняет тебя в ереси. Суд состоится сегодня. Между первой и второй вечерней дойкой коров. Вести его будет сам инквизитор Тительман, ближайший соратник высокородного кардинала Гранвеллы. О начале справедливого церковного суда, как и положено, известит городской колокол…. Молчать! Вопросов не задавать! На суде всё объяснят. И тебе, угольщик. И твоей супруге. И всем жителям Дамме…. Если ты честен, послушен и боголюбив, то боятся нечего. Будешь оправдан…. Вытяни вперёд руки, сложенные вместе. Ну, кому сказано?
Клаас подчинился.
К нему, мелко семеня ногами и зловредно усмехаясь, подошёл – с куском толстой верёвки в руках – высоченный монах. Ловкий взмах, второй, третий, и руки угольщика были крепко связаны.
– В тюрьму его, злыдня! – последовала новая команда.
– Добрый господин! Разрешите мне пойти вместе с мужем! – взмолилась Сооткин. – Ради всех Святых.
– Следуй, женщина, – состроив бесконечно-добрую физиономию, милостиво разрешил профос. – Но только до порога тюрьмы. Сиди там и покорно жди. Разрешаю.
– До встречи, друзья. Скоро увидимся, – попрощался угольщик. – Господь нас не оставит…
Два ландскнехта, угрожающе сжимая в ладонях копья, увели Клааса и Сооткин. Остальные стражники остались на прежних местах.
Рыженький монах подошёл к профосу и начал что-то надоедливо нашептывать.
– Отстань от меня, торопыга! – досадливо отмахнулся обладатель "типичной улыбки закостенелого бюрократа". – Всё должно быть по закону. Вот, будет решение суда, тогда…. Эй, клоуны!
– Мы здесь, господин, – изобразил почтительный поклон Тиль. – Слушаем вас очень внимательно. Приказывайте.
– Вон отсюда, бродячие псы! Забирайте ваш смешной фургон, тощую клячу и уматывайте.
– Ослик и собака тоже принадлежат нам.
– Забирайте, раз они находятся вне строений.
– У нас на сеновале остались вещи…
– Молчать! Имущество обвиняемого – до решения Высокого церковного суда – подлежит аресту. Включая всё, что находится внутри дома и прочих хозяйственных построек. Монахи, заколачивайте все двери и окна! Все-все-все, какие обнаружатся. С сеновала, как раз, и начинайте.
Премонстранты не заставили себя долго ждать. Вскоре со стороны сеновала раздался громкий характерный стук – чернявый и длиннющий монахи крепко прижимали массивную доску к косякам дверной коробки, а рыжеватый – с ненаигранным остервенением – забивал молотком толстенные бронзовые гвозди.
– Эй, циркачи! – напомнил о своём существовании профос. – Запрягайте лошадку и проваливайте отсюда. Долго я вас, сволочей заскорузлых и блохастых, буду ждать?
– Как же наш пятнистый Фил? – сдавленным голосом, чуть не плача, спросил Франк. – Неужели, мы его бросим?
– Ночью заберём, – пообещал Даниленко. – Подберёмся к задней стене сарая, оторвём пару-тройку досок и заберём. Ладно, надо уезжать, пока господин профос не разозлился по-настоящему. Отберёт ещё, не дай Бог, все деньги. Что тогда будем делать?
Цирковой фургончик покинул гостеприимный двор Клааса. Иеф и Тит Шнуффий, понуро опустив лохматые головы, трусили следом.
Леонид и Неле сидели рядышком на козлах.
– Ламме, отдай мне вожжи, – попросила девушка. – Есть тут одно подходящее местечко для стоянки. И от торговой площади совсем недалеко, и народ там не шастает. То есть, обходит стороной. Спрячемся на время. Лишним не будет…
– Держи, правь, – согласился Макаров, а после полуминутного молчания спросил: – Как думаешь, за что арестовали твоего отца?
– Думаю, что из-за денег. Матушка не один раз говорила, мол: – "Боком нам выйдет это золото…". Вот, получается, накликала беду…
– Что за деньги? Откуда?
– Триста пятьдесят флоринов. Это очень много, – неодобрительно покачала льняной коротко-стриженной головой Неле. – Щедрый дядя Пост, сводный брат отца, прислал с месяц назад. Он неожиданно разбогател, вот, и прислал – от доброты душевной. Ну, на ремонт дома, на расширение хозяйства и на прочее. Вдруг, например, я соберусь замуж? Как в воду глядел, право слово…. Мои родители до сих пор ни единой монетки не истратили. Вечера напролёт строили всяческие планы и спорили до хрипоты. Мол, как и что…. А окошки-то открыты, тёплое лето на дворе. Наверняка, кто-то подслушал да и донёс.
– Разве получение денег от родственников является непростительным преступлением?
– Простак ты, Ламме.
– Какой, уж, есть…. Ты так и не ответила на мой вопрос.
– Извини, милый. Я, честное слово, не хотела тебя обидеть…
– Я совсем не обижаюсь, – заверил Лёнька, а про себя подумал: – "Повезло мне с Нель, как ни крути. Ничего такого и не сказала, кроме голимой правды, а уже извиняется. Наташка-то была совсем другой. Как только – в горячке регулярных ссор – меня не называла. Извинения? Об этом и речи быть не могло. Мол, диалектика семейной жизни. Не более того…".
Девушка, покаянно повздыхав, продолжила:
– Этот "кто-то" подло оболгал моего отца. То есть, заявил, что угольщик Клаас является подлым и упрямым еретиком. Например, регулярно принимает у себя дома последователей Лютера, скрывающихся от верных слуг Великой Инквизиции…. Возможно, что в доносе было что-то другое. Это и не важно. Был бы повод.
– А, что – важно?
– То, что хитрому доносчику достанется – после сожжения еретика – половина его имущества. Ничего хитрого. Обычное, в общем, дело…. Может, мудрый настоятель Тительман разберётся? Может, сумеет отличить чистую правду от грязной лжи? Отделить здоровые зёрна от бесполезных плевел? Не знаю. В народе о нём говорят только плохое. А между собой называют – "Неумолимым инквизитором".
– Никогда не теряй надёжду, – посоветовал Макаров. – И, вообще…. Я же рядом. Да и Тиль нам поможет. Придумаем что-нибудь. Типа – в обязательном порядке…
Поворот, второй, третий….
Дома закончились, вдоль обочин дорог появился-обнаружился густой кустарник, к которому вплотную подступали высокие деревья.
– Тень сплошная, – принялся ворчать капризный Франк ван Либеке. – Солнышко не может пробиться сквозь густую листву. Пахнет какой-то гнилью. Воздух стал вязким и влажным. В сон клонит. Клонит и клонит…. Иеф беспокоится и нервно дёргает ушами. Тит Бибул даже хвостом вилять перестал. Кто-то загадочно ухает. Ночной филин? Так, ведь, белый день…. Куда мы, вообще, едем?
– Уже приехали, – обрадовала Неле. – Тупик.
Действительно, дорога вывела их на круглую поляну, окружённую со всех сторон деревьями и кустами. По краям полянки – тут и там – располагались аккуратные холмики: и насыпанные из свежей земли, и уже поросшие высокой травой.
– Что это за место? – спросил Леонид. – На кладбище похоже.
– Кладбище и есть. Здесь хоронят, вернее, по-простому закапывают в землю, тела казнённых. Казнённых – по решению суда Великой Инквизиции. Тех, кому отрубают голову. Колесованных, умерших во время пыток и повешенных. Только повешенных зарывают не сразу, а после того, как их тела повисят – в людных местах – недели две-три-четыре. Для пущей доходчивости, надо думать…. Поэтому горожане сюда никогда и не ходят. Опасаются, что здесь поселилась "нечистая сила". Рассказывают о всяких призраках, приведениях и о какой-то Чёрной колдунье.
– Очень хорошо и даже замечательно, – одобрил Тиль. – Это я об обособленности данной общественной территории…. А, где находится торгово-судебная площадь?
– За этим леском. Совсем недалеко. Там и тропа имеется, по которой монахи приносят покойных и фрагменты их тел. И звук городского колокола здесь отлично слышен.
– Угу-угу, понял. Ещё один важный момент…. В какой стороне находится Брюгге?
– Надо вернуться по дороге до первого проулка и пойти направо, ориентируясь на шпиль Церкви Богоматери, – указала рукой девушка. – Вон он – шпиль, блестит на солнце.
– Что мы забыли в Брюгге? – спросил Лёнька.
– Не "мы", а я и Франк, – поправил Тиль. – Вы с Неле останетесь здесь. Будете надзирать за повозкой. Мы же с юным ван Либеке начнём готовить полноценные пути отхода. Как и полагается в таких случаях.
– А, как же…
– Также. В том плане, что так надо.
– Понял. Чем нам сейчас заниматься?
– Чем угодно. Но только не любовными глупостями и усладами, туманящими глупые головы. Гуляйте, разговаривайте, обменивайтесь мироощущениями. Главное, не расслабляйтесь. Наблюдайте за окрестностями. Прислушивайтесь. Принюхивайтесь. Держите ухо востро…. Всё, надеюсь, ясно?
– Более или менее.
– Вот, и ладушки. Франк, за мной!
– И-а, и-а, – просительно заблажил ослик.
– Гав, гав, – поддержал приятеля Тит Шнуффий. – У-у-у…
– Место плохое? – понятливо хмыкнул Даниленко. – Могильная дрожь пробирает – до самых костей – ваши мохнатые тела? Чудится – невесть что? Понятное дело…. Ладно, братья меньшие, возьмем вас с собой. Не вопрос…. Ходу, ребятки! Ходу! Время поджимает…
Тиль и Франк, сопровождаемые псом и осликом, ушли.
Вернее, припустили быстрым-быстрым шагом.
– Шевели недозрелыми помидорами, господин ван Либеке! – раздалось со стороны дороги. – Иеф и Тит Бибул, мать вашу, не отставать! Переходим на бег трусцой…
– Всё слегка странно, – заворожено пробормотал Макаров. – Главным образом, это тайное заросшее кладбище. Витает в здешнем воздухе что-то такое…. Какое? Эдакое. Тревожное, пугающее и непонятное. Даже холодный пот выступил на спине…. А, Неле?
– Наверное, не знаю. А-а-а-а, – заразительно зевнула девушка. – Ничего уже не понимаю. Совсем. Извини, милый. А-у-у-у…. Не спала – целую ночь. И сейчас – сплошная ерунда. Отца увели…. За что? Спать очень хочется. Очень-очень…
– Давай, иди сюда. Подожди, я рогожку подстелю…. Повремени чуток, родная. Сюртук подложу…. Ага, всё готово. Ложись. Спи.
– Спасибо, мой Ламме. Ты такой добрый, отзывчивый и хороший. Это что-то…. Х-ры. Х-ры…
– Уснула, понимаешь, – восхитился Лёнька, шёпотом, понятное дело. – Умаялась, бедняжка белобрысая. Бывает…
Он, бережно набросив на спящую Нель кусок серой холстины, выбрался из фургончика.
То бишь, спрыгнул на землю.
Вокруг безраздельно властвовала чуткая кладбищенская тишина. Только в густых кустах орешника – время от времени – задумчиво и надменно каркала старая тощая ворона, мол: – "Помните, глупые и наивные людишки, о бренности Бытия. Не упивайтесь, попусту, гордыней и тщеславием. Ибо, все – рано, или поздно – Там будем. Там, где тихонько поёт одинокая и чистая свирель. Вечно – поёт…".
Где-то вдали начала глухо куковать кукушка.
Сперва Леонид считал, а потом – на цифре "сто пятьдесят" – бросил. Мол: – "Зачем время терять? Люди, всё равно, столько не живут…".
Он бесцельно, размышляя о всяком и разном, бродил по полянке, переходя от одного земляного холмика к другому.
О чём – размышляя?
О любви и ненависти, о добре и зле, и, понятное дело, о бренности земного Бытия. Как и полагается – среди приличных людей…
– Странно, но на каждом втором холмике имеются полевые цветы, – пробормотал Лёнька. – То есть, они не растут, а лежат. Я имею в виду, где-то сорванные и принесённые сюда…. Значит, за могилами кто-то ухаживает? Кто? И почему, интересно, цветы лежат не на всех холмиках?
Вновь закаркала ворона – на сей раз часто, тревожно и рассерженно. Вскоре послышались громкие и заполошные хлопки крыльев. Над поляной промелькнула серая тень. Макаров, положив ладонь на рукоятку кинжала, насторожился.
– Кто ходит по местам запретным? – строго спросил, словно бы прокаркал, скрипучий хриплый голос. – Кто хочет накликать на свою голову гнев Чёрной колдуньи? Ужасный и праведный гнев? Прочь отсюда! Бегите, грешники! Прочь!
– Ага, конечно, – громко и презрительно усмехнулся Леонид. – Сейчас всё, блин, брошу и побегу, тоненько повизгивая от страха. Только сперва шнурки старательно поглажу, чтобы не спотыкаться на ходу…
– Чтобы не спотыкаться? – удивился голос. – Что ты себе позволяешь, грешник?
– Что хочу, то и позволяю. Покажись, бабушка. Не стесняйся.
– Бабушка?
– Это точно. Я немного разбираюсь в голосах.
– Разбирается он…
Из-за толстого ствола тополя вышла женщина средних лет – невысокая, светло-русая, простоволосая, в чёрном опрятном балахоне до самой земли.
– Ну, и какая я тебе, пузану, "бабушка"? – обиженно щурясь, спросила женщина. – Внучок, тоже мне, нашёлся.
– Ошибочка вышла. Был неправ, – повинился Макаров. – Голос всё. Трескучий и хриплый.
– Простыла немного. Вот, и хриплю.
– Бывает, конечно. Значит, ты и есть – Чёрная колдунья?
– Это точно. Смелый очень?
– Ну, не то, чтобы…. Колдуний и ведьм, по крайней мере, совершенно не боюсь. Кстати, тётенька. Тебя, часов, не – "Катлиной" кличут?
– Катлиной. Получается, что ты, здоровяк, можешь предсказывать? – в очередной раз удивилась женщина. – Умеешь заглядывать в Суть вещей и мироздания?
– Есть немного, – скромно потупился Лёнька. – А ты, действительно, колдунья? Чем докажешь? Например, сможешь угадать моё имя? Только не здешнее, а, пардон, настоящее?
– Тоже мне, загадка. Сейчас, подожди чуток…
Катлина, прожигая собеседника пристальным взглядом огромных угольно-чёрных глаз, принялась усиленно морщить лоб и беззвучно шевелить губами.
Через пару минут она, недоверчиво покачав головой, сообщила:
– Непростой ты, путник, человек. Ох, непростой…. Настоящий Путник. То есть, с большой буквы. Ладно, бывает…. Имя, говоришь? Тебя зовут – "Макаров". Правильно?
– Верно, тётенька. Ты – настоящая Колдунья, тоже с большой буквы…. А, кто спит в фургончике?
– Девушка с белыми-белыми волосами. Чистая, светлая и тихая. Твоя будущая жена и мать твоих шестерых детишек. В Будущем, понятное дело. В этом Мире, а, возможно, что и в другом…. Удивлён? Хочешь, Путник, расскажу о твоём скучном Прошлом?
– Зачем? – непонимающе передёрнул плечами Леонид. – Я о нём и так всё знаю. Скучное, согласен…. Вот, если бы ты рассказала о Будущем…