Глава 18. Сомнения Соломона
Но не так спокоен был Соломон, как ему бы хотелось. И имя старика во время допроса он коверкал нарочно. На самом деле имя преступника – Ницан – прочно врезалось в его память и душу. Ибо не мог обычный человек намеренно и добровольно броситься на заведомую смерть – старик, несомненно, понимал, что жестокая расправа ждет его после той речи на Храмовой горе, где схватила его стража Соломона и где он позволил себе пристыдить царя и обвинить владыку и свой народ в преступном идолопоклонничестве. Соломон так беспокоился о далеких последствиях произошедшего, так был обескуражен тем, в какие сети, выброшенные коварной любовницей, он (мудрый Соломон!) попал, что до сих пор не хотел призвать к себе Офира. Старик наверняка уже все знает, осуждает Соломона – и вряд ли слова его придутся по душе царю. Опасаясь собственного гнева, оберегая от себя самого единственного друга, Соломон пытался разобраться: не сумасшедший ли этот Ницан? Может, напрасно Соломон видит такое большое значение в странном поступке этого человека, считающего себя сопричастным пророческому братству.
Как бы там ни было, но моавитянка явно перешла черту дозволенного. Соломон обошелся с ней настолько жестоко, насколько дерзко повела себя она, забыв свое место и законы гостеприимства. Он не отчитал ее и не убил. Он приказал всего лишь на одну ночь кинуть ее в самый людный каземат своей обширной тюрьмы. А потом, поруганную и еле живую, поселил в наиболее тесный и отдаленный уголок своего дворца. Позор и насмешки, был он уверен, для этой гордой и глупой женщины будут страшнее и больнее смерти. Пусть источает яд ее моавитянское змеиное жало, пусть травит ее самое.
Выслушав Эвимелеха, Соломон не мог отделаться от ощущения, что не юноша говорил с ним, а сам мудрый Офир (а уж в его-то глубоком уме государь не сомневался) указывал царю на его ошибки. Но негоже было пастуху так говорить с владыкой. Как смел он открыть рот в защиту этого, с позволенья сказать, "пророка" – безумного в своей смелости Ницана?
И чего бы легче: убить обоих – и сомнения долой! Но именно сомнения и не давали Соломону покоя. Хорошо бы выслушать этого Ницана, понять его правду. Ведь это еще одна сторона познания, еще одна сторона бытия. Соломон проглядел, как в его народе зарождается некое тайное течение, сторонники которого провозглашают себя спасителями израильского племени и государства. А ведь подземные течения, подземные воды, родники – по природе своей самые чистые, самые свежие…
И Соломон приказал перевести Ницана в другое помещение – более сухое и теплое, позвать к нему лекаря и сообщать о здоровье старика каждые три часа. А Эвимелех… Пусть останется там же, а что потом – там будет видно… "И это тоже пройдет", – невольно вспомнил царь заветную надпись на перстне, когда-то подаренном ему Офиром. Сколько событий случилось с тех пор… Руфь, Ницан, пастух…
Когда Эвимелеха снова втолкнули в темницу, Ницана в ней уже не было. Упав на колени, пастух стал тихо оплакивать своего друга. То время, которое он провел рядом с Ницаном, теперь казалось ему самым счастливым. Время, когда мир и покой царили в семье Иакова и Минухи. Время, когда (здесь, в мрачном подземелье) небольшой собственный жизненный опыт соединился с опытом Ницана и ему подобных и глубокое священное знание сделали Эвимелеха сильным и смелым. Одна только мысль терзала и не давала покоя Эвимелеху: что станется с его нежной Суламифь? Он боялся даже произнести это имя здесь, среди скользких стен, кишевших паразитами и грязью, дабы неведомыми нитями не привязать ее к этому страшному месту. Наверное, ей сказали, что Эвимелех – убийца. Поверила ли она? Нет, она не могла, ведь она верит ему. Будет ли она ждать его? В этом Эвимелех сомневался: слишком легкокрыла и прозрачна была ее память, слишком легковерно сердце. Пройдет время, и она полюбит другого, выйдет замуж, нарожает детей. И все будет так, как предрекал Соломон в тот судный день. А ведь все могло бы быть по-другому. Они могли бы увести друг друга от пустой никчемной жизни, череды говорливых застолий и испражнений, от жалкого выживания в блестящем и недоступно высокомерном по отношению к ним, простым людям, Иерусалиме.
И тихие слезы потекли из глаз Эвимелеха, оплакивающего свое земное счастье.
Глава 19. Путешествие Соломона
Прошло несколько дней. Соломон, скучая по беседам с Офиром, но еще не решаясь позвать его к себе, тосковал. Ницан, с которым он желал говорить, все еще был при смерти: тяжелая лихорадка удерживала его между жизнью и смертью. Соломон искал спасения от докучливых мыслей о старости и скоротечности жизненного пути. Напрасно уделял он пристальное внимание торговым и политическим делам. Напрасно он посещал тайные пещеры, в которых подвластные ему маги и чародеи варили ядовитые соки земли, добывая золото и рецепты долголетия. Напрасно его зазывали взоры многочисленных наложниц, выглядывающих из окон своих роскошных келий, когда он гулял в саду. Напрасно придворные музыканты-левиты пытались гармоничными мелодиями исправить разлад в душе Соломона. Ничто не трогало его. Безразличие и равнодушие охватили царя, усталость и дурное настроение отравляли дни.
Подобные печальные обстоятельства побудили Соломона вспомнить об еще одном, некогда излюбленном им способе прогнать тоску.
– Принесите мне одежду простого горожанина, – приказал он.
– Слушаю и повинуюсь, – отозвался слуга и, хлопнув в ладоши, призвал женщин, исполняющих должность "одевалыциц" царя, – прелестных юных девиц в полупрозрачных одеяниях.
Облачившись и отдав нужные распоряжения, Соломон двинулся в путь. Пробираясь сквозь узкие людные улицы Иерусалима, он наблюдал за своими подданными, слушал их речи и даже останавливался, если какие-то слова заинтересовывали его. Однажды он даже вступил в спор с торговцем тканей и после долгих препирательств приобрел у него отрез узорчатого полотна. Зачем – он и сам не знал. Взвалил свою ношу на осла, служившего ему вместо золотой колесницы, запряженной дорогими конями, на которой Соломон по традиции передвигался в пышной царской процессии, – и двинулся дальше, за городские стены.
Путь его лежал на восток от Иерусалима – туда, где честными и упорными тружениками были разбиты обширные виноградники. Временами дорога спускалась и петляла среди обширных холмов. В низинах путнику казалось, что желтая каменистая поверхность земли необыкновенно красиво и гармонично сочетается по цвету с солнечным небом – как камень лазурита с золотыми вкраплениями, обрамленный искусным ювелиром в золотую оправу. Соломон ждал, что вот-вот под ноги ему и послушному животному, которому он доверил свое царственное тело, нырнет зеленая хитрая ящерица или быстрый полоз сверкнет свинцовой чешуей на жарком солнце. Он не боялся дикого зверя, не боялся хищных птиц, парящих в небе в ожидании добычи. Он и здесь чувствовал себя владыкой.
Когда же дорога поднималась, то Соломон мог видеть белокаменный город: сады и отдельные деревья, Храм на одноименной горе, свои дворцы с фонтанами и бассейнами, дома бедняков и зажиточных жителей, ремесленников и торговцев. Со стороны он взирал на славный город, ставший столицей объединенного государства. Со стороны взирал он и на свои поступки, взвешивал и постигал: что важнее для него в данный момент, что бы он, не задумываясь, отринул от себя, а без чего бы не мог существовать ни дня.
По мере удаления от стен Иерусалима Соломону становилось вольнее дышать. Не было здесь соглядатаев и стражников, вечно выпрашивающих какие-нибудь блага вельмож, не было вожделеющих его взглядов наложниц и жен, и призраков, отравляющих жизнь, – зависти, соперничества, злобы, жадности.
Ему вспомнилась история, которую он услышал от Офира, о двух путниках. Оба они побывали в одном и том же городе. Но один рассказывал, что встретил там людей нечестивых и алчных, а другой – что побывал в замечательном месте, где живут и процветают идеалы добра и справедливости. Тогда на вопрос Соломона о том, в чем же секрет загадочного города, Офир открыл очень простую вещь. Каждый носит в себе свой мир. Скупому и корыстному кажется, что все готовы его обмануть и обокрасть, доброму и щедрому – мир улыбается и приносит свои дары.
"Да, – размышлял Соломон, – мир во многом таков, каким мы видим его сами. Каков мой мир? Наверное, я должен быть счастлив. Жизнь подарила мне прекрасный инструмент, чтобы познать многие вещи и предметы, доселе являвшиеся многим как чудо, – мой острый и пытливый ум. Судьба даровала мне средства, чтобы исследовать закономерности бытия: деньги, власть, положение – все это дает огромные возможности. Но почему же тогда иной виноградарь или… пастух понимает о жизни больше, чем я, столько изведавший, столько видевший? В моих руках сосредоточена огромная власть. Я могу убить этого самого мудрого виноградаря, но я все равно не смогу уничтожить его могучий дух. Значит, вот оно – равновесие. Я поставлен судьбой творить великие дела (разве продлевать жизнь объединенному Израилю не великое свершение?), но я лишен самого необходимого в жизни каждого человека. Никто не любит меня таким, какой я есть – без державного скипетра и царской печати.
Как долго ждал я, чтобы на горизонте моего долгого пути появился друг. И вот наконец провидение послало мне Офира. Но порой друг, искренний и бесхитростный, кажется мне врагом: он печалит и ранит меня правдивыми словами… А эти Ницан и Эвимелех со своей истиной. Одной ногой в могильном склепе, а как говорят: зрело, с кристально ясным взором, равнодушные к болезням и язвам, готовы стоять на своем до конца. Значит, то во что они верят, – большая сила?.. У них нет моей власти, но они обладают другими талантами – упорством веры, стойкостью духа… Да, вот она – гармония… Власть ума и сердца, власть пророка и царя, власть воды и недр земных – все одинаково важно для творца, все должно быть представлено в земной юдоли".
Поднимаясь на очередной холм, Соломон увидел наконец цель своего путешествия. Там, в долине, раскинули сь невысокие навесы из широких пальмовых листьев. Под этими навесами отдыхали люди, хранились плоды и инструменты. Небольшое озеро, поросшее тростником и болотной травой, как солнце, лучилось множеством тропинок, проделанных теми, кто жаждал порадовать уставшие за работой члены прохладной водой. А дальше, снизу вверх, слева направо, от земли до неба, от края до края – тянулись виноградники. Солнце уже начало садиться, и воздушное марево мягкой пеленой укрывало виднеющиеся вдали горы. Сторожевая башня виноградаря и постройки, со временем сами собой возникшие возле нее, напоминали небольшую крепость посреди зеленого полосатого ковра, украшенного затейливым орнаментом: словно шипы роз вздымались к нему палки одинаковой длины, на которых висели гирлянды виноградных листьев и гроздья сочных плодов. Сколько рук трудилось над созданием этой величественной картины, угодной богу! Сколько вкусного и лечебного вина и сока даст этот виноград! И все это создано человеком.
А вон там, где темная линия разграничивает плоскогорье и возвышенность, растет другой виноград – дикий. Он по-своему красив и замечателен. Его ягоды кислые и вязкие на вкус – как губы девочки, еще не научившейся любить и отдавать свою нежность и чувственность.
Соломон спустился в долину и направился в дом виноградаря – попросить у обитателей убежища ночлег и – за установленную хозяином плату – ужин. Оставаться одному на ночь было опасно, ибо дикие звери и птицы, ядовитые змеи также могли облюбовать эту пышную долину для ночлега или охоты.
Глава 20. Нейхеми
Вот уже несколько дней, как Суламифь не видела Эвимелеха и не получала от него никакой весточки. Она была до крайности взволнована той новостью, что сообщила ей на днях Нейхеми: якобы Эвимелех погубил Неарама и Нехама, сыновей Ноаха, жестоко расправившись с ними. Она знала, в каком отчаянии находился ее возлюбленный, когда в последний раз приходил к ней. Знала, как беспокоил его приготовляемый братьями брак Суламифь и Неарама. Смущало ее и то, что на теле его была рана. Кто знает, может быть, он получил ее, когда совершал страшное преступление? Да, нет же, мысленно осекалась Суламифь: как Эвимелех мог поднять руку на человека? Добрый, нежный, искренний Эвимелех, любивший жизнь и все, что бы его ни окружало, никогда не теряющий надежду на чудо? Нет, он не мог этого сделать! Человек, настолько ценящий жизнь, никогда не отнимет ее у другого. Да и ненависти не было в его сердце – только печаль, навеянная столь досадно складывающимися обстоятельствами. Всегда можно найти выход, говорил он, и остаться честным и чистым. В конце концов они могли покинуть Иерусалим и поселиться в каком-нибудь отдаленном поселке и жить там в труде и согласии среди незнакомых людей.
Суламифь не знала, как ей быть. К кому идти, чтобы рассказать о том, что ее возлюбленный не может быть убийцей? Кто будет говорить с ней о деле, уже, по-видимому, решенном? Братья? Hoax? Нет, в лучшем случае они выслушают ее, но не поверят.
Все утро она ждала Нейхеми, которая должна была навестить ее, как обычно, и рассказать последние новости из дома. Когда же Нейхеми пришла, то, словно нарочно, не сразу повела речь об Эвимелехе, а начала издалека, хотя прекрасно видела, как запали темные глаза Суламифь, как осунулось ее лицо, как волнуется она и ждет вестей. Нейхеми поведала о том, сколько фруктов пропало вследствие неправильного хранения, о том, как поссорилась с соседкой из-за мертвой птицы, которую та, кажется, специально подкинула в дом Эйната и Нейхеми, да еще в такое место, что ее не сразу обнаружили и какое-то время она жутко смердила на весь двор. Когда Суламифь уже была готова лишиться чувств, Нейхеми завела разговор о преступниках, которых карает праведный суд мудрого и милосердного к добрым людям Соломона. Во всех подробностях расписала она, как обвиняемых и признанных в коварных поступках лжецов и злодеев опаивают вином с сиропом мандрагоры, которая притупляет страх и боль, а потом закидывают камнями. Того же, кто под действием злых чар окажется чересчур выносливым и живучим, – сбрасывают с высокой скалы. Там он и испускает свой последний смрадный вздох.
– Прошу тебя, Нейхеми, расскажи мне о том, что слышно об Эвимелехе? Почему его обвиняют в убийстве сыновей Ноаха?
– Ах да, Эвимелех, – хитрая женщина сделала вид, что только сейчас вспомнила о своем родственнике. – Во-первых, по словам Ноаха и Нирита, твой драгоценный возлюбленный был в гончарной лавке накануне убийства. Он прислушивался к тому, о чем говорил Ноах со своим покупателем. Тот призывал гончара пойти на Суд Соломона, чтобы наш высокочтимый государь помог ему советом. Для виду Эвимелех приобрел у Ноаха какую-то безделушку – для какой-то своей возлюбленной, заверил он. И представь себе, Суламифь, он явился во дворец Соломона в тот же самый день, что и Ноах. Он знал о том, как ссорятся братья, какие разногласия разделяют их. И, уж конечно, знал о том, что Неарам скоро будет твоим мужем. Как видишь, все идет к тому, что он очень даже подходит на роль убийцы.
– Не понимаю, почему ты так решила, Нейхеми? Все, что ты рассказала мне – лишь череда случайных событий, и я…
– Да вот почему, – резко перебила Нейхеми свою приятельницу, – глиняную игрушку, ту, что Эвимелех купил у Ноаха, нашли рядом с телами умерших братьев. Кто как не Эвимелех побывал там и случайно выронил предмет, который указывает как раз на него? У кого еще были такие явные причины расправиться с Неарамом и Нехамом? Бедный безродный сирота, полюбивший свою сестру, не рассчитывающий на помощь братьев и не нашедший поддержки у Соломона. Вот и возненавидел весь мир. Кстати, поговаривают, что его видели накануне убийства, как он шатался по городу, будто пьяный. Так чего же тут думать?
– Твои слова сообщают о несчастном человеке – только и всего, Нейхеми. Я думаю, ты заблуждаешься, обвиняя Эвимелеха в том, что он не совершал. Если бы я только могла встретиться с ним и поговорить…
– Об этом даже и не думай, Суламифь. Вот уже несколько дней кряду он находится там, где ему и место, – в тюрьме. Да и подумай сама: что, если он признается тебе в убийстве? Как будешь ты потом жить? Или вдруг, одурманенный зельем, он и не помнит содеянного, тогда горе вам обоим. Мой тебе совет, Суламифь: проси помощи у братьев. Пусть они найдут тебе нового жениха, и все быстро забудется. Иначе позор покроет твое имя, и ты останешься на всю жизнь несчастной и одинокой…
– Я поняла тебя, Нейхеми. А сейчас оставим этот разговор. Что же случилось с той птицей, которую подбросила в ваш дом соседка?..
Нейхеми подхватила словесную нить, брошенную ей Суламифь, и больше об Эвимелехе они как будто не вспоминали.
Однако во время болтовни и шуток Нейхеми, которые в иной ситуации могли бы позабавить и развлечь, Суламифь думала о возлюбленном. Ей казалось, что сейчас он переживает страшные мучения, ему больно, он весь в ранах, которые кровоточат и заставляют его мечтать о быстрой смерти. Она не беспокоилась о том, что он может покинуть земной мир, ибо верила, что уйди он туда раньше ее, то все равно в каждом облаке, каждой травинке, в каждом глотке воздуха – они будут соприкасаться друг с другом, будут близки и неразлучны, пока не встретятся еще раз, но уже за чертой, разделяющей земной и небесный миры. Поэтому ее пугало только то, что его истязают земные, реально ощутимые увечья и унижения, которым он не может противостоять.
А Нейхеми старалась быть как никогда остроумной и веселой. Она тоже страдала. Но по другим причинам. Она завидовала Суламифь и Эвимелеху. Вышедшая замуж достаточно удачно, она жила как многие, как все.
И это огорчало ее. Она хотела познать страсть и бурные чувства. Но дома ее ждало беспылкое постное ложе, муж, который, вероятно, любил ее по-своему, но ровно, без придыхания. Он тоже жил как все. Но его это не беспокоило. Ему было удобно.
А здесь такие события, такие чувства! Но хотела ли Нейхеми оказаться на месте Суламифь? Скорее всего – нет. Вот так, запутавшись в своих женских чаяниях, и жила она рядом с Суламифь, то поддерживая и любя ее, то втайне ненавидя – за необыкновенность, красоту, за то, что никогда не могла понять ее…
Жестоко и подло уколов Суламифь, Нейхеми начала жалеть юную родственницу и утешать ее, как могла…
Глава 21. Неожиданная встреча
Пробудившись ото сна ранним утром, когда солнце только начало показывать свой оранжевый круг из-за горизонта, Соломон почувствовал себя бодрым и здоровым. Словно бы отсутствие дворцовых стен и многочисленных глаз соглядатаев дало ему новую прекрасную возможность дышать – открыто, ароматно, свободно.
Прислушиваясь к пению птиц и шорохам снаружи, Соломон оделся и, выйдя в соседнее помещение, поприветствовал хозяина – виноградаря Пимена, который также уже поднялся со своего ложа, чтобы поприветствовать трудолюбивое солнце и приготовить все необходимое для очередного, полного забот и дел дня. Потом они вместе позавтракали – свежим виноградом и пшеничными лепешками, что испекла накануне жена Пимена, – и распрощались.
Соломон отправился на поиски убежища, в котором мог бы провести остаток дня – до того, как будет необходимо вернуться за высокий холм, откуда он пришел и где по договоренности его будут ждать пышные и удобные носилки, чтобы доставить во дворец.